Миряне. Печальнейшая повесть

Олег Чекрыгин

Эта книга была написана в 2000 году, когда автор служил настоятелем храма Владимира и Ольги РПЦ в Обнинске. «Я решил опубликовать ее сейчас, поскольку за прошедшие двадцать лет в РПЦ проблемы все те же, принципиально ничего не поменялось, а если что и изменилось, то лишь к гораздо худшему. И все, написанное мной в этой книге тогда, четверть века назад, нисколько не утратило своей актуальности».

Епископы

Кто такие епископы, откуда они взялись, и зачем нужны? Ну, от ответа на последний вопрос факт их собственного существования, к сожалению, никак не зависит. А жаль…

Первым из епископов, с которым встретился я в своей жизни, был человек, по рассказам, замечательный. Звали его мудрено: Киприан, Владыка «всея Ордынки и Полянки». За разъяснением отсылаю интересующихся к небезызвестной книге М. Ардова. От себя лишь несколько добавлю. Насколько мне известно, владыко Киприан, будучи коренным москвичом, и прослужив всю жизнь в Москве, отказался подчиниться воле патриарха отправиться епископом в окраинную епархию, за что был уволен «за штат» и назначен «почетным настоятелем» храма «Всех Скорбящих Радосте» на Ордынке, где дослуживал и доживал, квартируя в комнатке под колокольней. Там и скончался в годах весьма преклонных. Этот замечательный человек с неподражаемым комизмом относился к собственному двусмысленному положению приходского «свадебного генерала», и с добрым юмором принимал оказываемые ему кукольные почести. Находясь в фактической полной зависимости от благорасположения действительного настоятеля и старосты, не имея даже собственного угла на старости лет, он вполне мирился со своим положением, и исправно исполнял свою обязанность украшать жизнь прихода еженедельным праздничным зрелищем торжественного архиерейского богослужения. Что привлекало в этот храм толпы почитателей, и весьма отрадно отзывалось на церковном доходе, на участие в котором вл. Киприан никак не претендовал, проживая более чем скромно в своей каморке, с трудом вмещавшей необходимый минимум нехитрого имущества.

Другим примером архиерейства подобного подвижнического рода для меня является здравствующий и поныне, уже очень древний годами, лондонский архиепископ Антоний Блюм, проживающий, кстати, тоже в церковной колокольне собственного кафедрального собора. И кто бы, откуда и когда, ни появился у заветных дверей со своей неотложной нуждой, старенький владыка, дошаркав до двери, сам отворяет на стук, и никто от него не уходит не утешенным.

Кроме этих двух, других таких я больше к сожалению не знаю, не встречал. Зато за годы своего пребывания в церкви столько перевидал всяких видов церковных «князей», что, как говаривал, бывало, мой покойный отец, на них на всех «и отворотясь, не наглядишься». Возможно, когда-то в жизни церкви от архиереев и был какой-либо практический толк для верующих во Христа. Наверное, в само их служение Народу Божию изначально был заложен, помимо чисто зрелищного, еще и практический разумный здравый смысл, который, очевидно, имел в виду ап. Павел, когда на заре церковной истории утверждал в первой Церкви институт епископов. Однако на сегодняшний день архиерейство, потеряв всякую фактическую связь с этим самым Народом, то-есть с самими людьми, постепенно выродилось в подобие небезызвестной конторы «По заготовке рогов и копыт», занимающейся в основном жульнической добычей денег лично для себя. В то время, как шурам балагановым, составляющим организованную охрану епископских резиденций, накрепко заказано «рогоносцев не пущать», то-есть, ни под каким видом не допускать до архиерея просто граждан, мирян — обыкновенных человеков — с их докучливыми житейскими проблемами. Это же в еще большей мере относится, как ни парадоксально, и к священникам, которые хотя и являются по сути наемными служащими, непосредственно подчиненными своему начальнику-архиерею, самими епископами относятся более к «слугам и рабам». Но не «божьим», и «не народным», а скорее почитаются архиереем за собственных холопов. Даже древняя пословица утверждает в том числе, что «…попство — холопство…». Попасть к епископу по своему желанию и нужде, или по долгу службы священник никак не может, и отгораживается от начальства многими неприступными «линиями охраны», составленными из «холопов дворовых», более или менее приближенных к барской особе по нужде личного услужения. И давненько ведется так, «живется весело-вольготно на Руси» — вспомним хотя бы «соборян» Лескова. Удивительно, но в «церковной» жизни и вправду, несмотря буквально ни на что, в том числе и на катастрофы, мало что меняется даже за столетия — я имею в виду, в лучшую сторону.

Итак, кто же они такие — епископы? Вообще, слово епископ — греческого происхождения, и означает буквально: «надзиратель церкви». Придумал этих надзирателей, как я уже говорил, предположительно, апостол Павел. Именно он, отправившись из Палестины проповедовать учение Христа в традиционно языческие страны, в частности, в Грецию, существенно расширил первоначальные границы церкви, и умножил количество самостоятельных церковных общин до такой степени, что непосредственное руководство этими общинами со стороны апостолов оказалось практически невозможным. Опасаясь неизбежных в таких случаях разнотолков в среде новообращенных христиан, ап. Павел, видимо, почел за благо назначать в каждой вновь образованной общине ответственного за общий порядок, который был бы обязан отчетом лично перед ним. Т.о. он пошел по пути создания первой церковной организации, имевшей целью объединить разобщенные самостоятельные общины-церкви под единое начало для установления в них единого порядка управления, и унификации проповеди с целью выработки единообразного для всех церквей учения о Христе. Назначаемые таким образом «старшины», будучи людьми уважаемыми, должны были, среди прочего, следить за моральным состоянием выдвинувших их общин, блюсти нравы, находившиеся в пост-языческих обществах отнюдь не на должной высоте, и «надзирать» (отсюда — «епископ») общее благочестие. Насколько вообще правомерен этот подход с точки зрения «мечты о церкви», дотянуться до которой является главной темой этой книги и побудительной причиной ее написания, предстоит обсудить несколько позже. Однако очевидной бедой всякой организованной формы является прежде всего та легкость, с которой, избавившись от прежнего содержимого, или по крайней мере, от чем-то мешающей его части, можно вновь наполнить готовую форму чем угодно, что может иметь с первоначальным содержанием весьма мало общего. Как, например, произошло с понятием «православие», приобретшим буквально за последние годы смысл, не имеющий никакой серьезной внутренней связи с учением Христа.

***

В юности мне довелось повстречаться с Жанной Бичевской, в то время совсем девочкой, никому не известной студенткой эстрадно-циркового училища. Моя неугомонная мать, работавшая в музыкальной редакции Всесоюзного Радио, где-то раскопала это сокровище, и, по своему обыкновению, пригласила Жанну спеть у нас дома.. Жанна явилась к нам со своей гитарой в огромном, как виолончель, футляре. Была она весьма привлекательна и хороша собой, но роман между нами, вопреки чаяниям моей матушки, так и не состоялся: самобытность, дотоле не встреченная мной глубинная народность песен в ее исполнении так поразили мое воображение, что совершенно затмили для меня весь вид возможных влюбленных отношений. Много воды утекло с тех пор…

С недавнего ее концерта, проходившего в городке, где я служу, я ушел, не дождавшись окончания, весьма разочарованный, убедившись еще раз в правоте древней китайской мудрости, гласящей, что дважды в одну реку не войдешь. Да, много воды утекло… Я не следил за творчеством Бичевской, однако слух доходил до меня, что она, как теперь водится среди интеллигентов, уверовала в Бога, и даже собиралась в монастырь, но передумала, и стала «православной» певицей. Что это означает, я доподлинно узнал, когда на сцене вместе с постаревшей «царицей грез» объявился моложавый господин, «раньше певший на церковном клиросе» (кто у нас не помнит «бывшего регента»! ), и они вместе-дружно грянули со сцены «православием» во всю мощь: «Разорвем их в клочья, Господа хваля» — и все в том же духе. Дальнейшее действо «во Славу Божью» навело меня на весьма грустные мысли, которыми и поделюсь.

Вообще, с годами на моих глазах понятие «православный христианин» разделилось надвое. Из него выделилось совершенно самостоятельное определение нового явления — «православный». Люди перестали утруждаться исповеданием себя — христианами. Скажут — «православный» — и вроде все понятно. Ан, нет, не все.

«Православие», являясь понятием более национальным, что ли, оказалось пригодным для включения в общественное сознание в качестве временного заменителя столь сегодня искомой «национальной идеи» — вспомним, хотя бы: «православие, самодержавие, народность». Все более обособляясь от христианства, как такового, т.е. учения Христа, «православие» стало своего рода опознавательным знаком сторонников, в основном, национально-патриотического подъема, который, сам по себе, можно только приветствовать. Являясь псевдоидеей (у которой нет сущности, но лишь указание на некоторый комплекс эмоциональных переживаний), «православие» в таком его восприятии, возможно, способно на время заполнить место хоть в чем-то объединяющего народ фактора, но при этом уже не имеет никакой прямой и серьезной внутренней связи с самим христианством. Можно сказать, что в общественном сознании мы имеем дело с болезненным синдромом «православного язычества», или, возможно, «православного атеизма». Спроси любого на улице: «Ты кто по вере?», — «Православный!», — «А в какого Бога веруешь?», — многие затруднятся с ответом; «Прочти Символ Веры», — и почти каждый спросит: «А что это такое?»

Вера сама по себе, как таковая, оказалась никому не нужна, она только жить мешает. Нужно знамя, стяг, воинский штандарт, собравшись под который, «разорвем их в клочья», Господа хваля за то, что Он — за нас, ведь мы же — Православные, мы лучше всех, и главные у Бога.

Печально то, что Церковь нашла свое место в восприятии ее обществом именно в том, что Она усердно подыгрывает низменным страстям народа в старинной русской забаве «Борьба с Жидом», и этим угодила и стала мила сердцу миллионов наших «православных». На том сошлись, и несмотря на визг интеллигентов, ни на какие «журналистские расследования», изобличающие документальные материалы и свидетельства совершенных предательств и преступлений, народ, поворчав, готов простить Князьям Церкви и участие во вселенском воровстве, и табачные и водочные скандалы, да и личную непорядочность, а зачастую и наглую, разнузданную развращенность — лишь бы от Лица Самого Бога они поддерживали и благословляли круговую оборону свойства и борьбы против всех «не наших». Став заложницей «патриотической» смычки с государством и обществом, Церковь вынуждена теперь не Христа проповедовать, и не о спасении душ заботиться — это никому, кроме горстки умалишенных «фанатиков», «религиозных экстремистов», не нужно, и потому обществом не востребовано. Но заботиться о «Торжестве Православия» — вот Ее главная задача в глазах нашего «Народа-Богоносца», погрязшего в духовном невежестве и языческом разврате, которому до Бога, носителем которого объявлен, и дела нет никакого, если только Он (Бог) хоть к чему-нибудь не пригодится.

Поэтому такие, казалось бы, разно полюсные явления, как борьба с католической экспансией, и благословение нашего православного патриарха, полученное нашей олимпийской сборной на участие и победу в олимпийских играх, являющихся на деле возрождением древней языческой идолопоклоннической мистерии с соблюдением всех положенных теургических обрядов — суть явления одной природы: угождение человекам, но не Богу, и служение «Князю Мира Сего» за имеющиеся в его распоряжении блага и сокровища мира, которые он обещал всякому, кто поклонится ему.

Вообще, об олимпиаде разговор отдельный. Вряд ли христианская точка зрения найдет здесь поддержку хотя бы у кого-нибудь, кроме самих христиан. Которых в обществе, да и даже в Церкви — исчезающее малая величина, и мнение их с точки зрения статистики является незначимым. То-есть, иначе, оно, это мнение, может восприниматься обществом лишь как личное мнение того, кто его высказывает. Да будет так, и высказывая свое столь непопулярное мнение по волнующему меня вопросу, я готов к тому, что буду освистан, в том числе, и нашими «православными». Тем не менее.

Все разговоры о том, что Игры — это только спорт, что ритуал стилизован, и олимпийское движение является чисто гражданской затеей, для христиан не выдерживают самой поверхностной критики с точки воззрения на подвиг наших первых христианских мучеников за веру. Они шли на смерть тоже по смехотворному для тогдашнего гражданского общества поводу. Дело в том, что Римская империя, прославившаяся веротерпимостью, на самом деле была, как и нынешний мир, религиозно индифферентна: ни власть, ни общество к религии, Богу и Вере не относились всерьез, но лишь как к политическому средству влияния на «темные массы». И то, к чему склоняли христиан, было для всех — всего-навсего — обязательным актом подтверждения политической благонадежности и выражением лояльности существующему строю. Подтверди гражданскую позицию признанием «божественности», т.е. непререкаемости авторитета императора — и дальше живи, как хочешь, а веровать можешь, как умеешь, во что угодно, по своему усмотрению. Необязательно было и жертву языческую прилюдно приносить. Можно было просто купить бумажку, справку, подтверждающую совершение этого акта. В царской России тоже похожую справку Церковь выдавала, подтверждавшую, что человек исповедовался и причастился. Эту справку в жандармерию нужно было каждый год представлять, и все: прогрессивно настроенные деятели, либералы, революционеры — норовили эту справку купить, благо и у нас она тоже продавалась — ничто не ново под Луною.

Тем не менее наши мученики предпочитали смерть выгодному криводушию, которое в христианском сознании со времен Иуды всегда приравнивалось к подлому предательству Христа и трусливому отречению от своей веры и от Бога. Во все времена верующие во Христа могли представить свое появление на арене языческого ристалища только в качестве насилуемой жертвы, для убийства и принятия смерти за веру. И это единственная победа, которую может там одержать христианин.

Не то сегодня. Выходя на состязания во славу олимпийского огня и греческого языческого пантеона, современные христиане прилюдно крестятся, призывая имя Христово и помощь Божью для того, чтобы преуспеть. И эта печальнейшая комедия благословляется от имени Бога главами христианских церквей и конфессий. Люди, получившие такое «благословение», обмануты: считая, что находятся под покровительством Бога, они фактически отрекаются от Христа и губят душу свою. Если патриарх не понимает душепагубности подобных «благословений», под вопрос встает его профессиональная компетентность и целесообразность пребывания его на своем месте в качестве «отца всех христиан». Ну, а если понимает…. Как видим, выбор невелик.

Феномен вырождения и перерождения православного христианства в отдельное «православие» без веры во Христа привел к тому, что христианам, если таковые еще остались в этой стране и в мире, предстоит понять: возможно, вновь — не впервые — настает время, когда верующим во Христа придется «выйти из среды развращенных». И иметь мужество жить самим пред Лицем Божьим, имея единственного Отца и Учителя — Христа. Церковь — это мы, и вместе с нами, «посреди» верующих в Него, Сам Христос удалится из среды тех, кто «превратил Дом Божий в вертеп разбойников». Ибо — напомним себе опять — поклонение Богу не в зданиях и храмах, но «в Духе и Истине» — таких поклонников Бог всегда ищет Себе. РПЦ, прочно став на пути служения «веку сему», и во всем ему уподобившись, все более перестает быть Церковью Христовой. За что же умер Христос, за гуманитарную помощь, что ли?

Дух всеобщего озлобления и разочарования из-за собственных неудач, из-за полного провала надежд на «нашу Победу», и поиск любых подходящих «виновных» в крушении расчетов на лучшую жизнь и светлое будущее («жидовские» происки, американцев, для которых у нас заготовлен «кирдык» ихней Америке, «черных», «захвативших Россию» — да кого угодно «не наших») — превратился в главную, поистине «национальную», «православную», идею, витающую сегодня в воздухе: «Разорвем их в клочья…». И те, кто сегодня, по законам конъюнктуры, уловил ее — все такие, и всегда будут в полном порядке, окажутся востребованными обществом: начиная от нашего патриарха, и кончая «православной певицей» Жанной. Православные нехристиане — вот что можно было бы сказать о таковых, если бы не боязнь согрешить: все-таки вера — дело интимное, а чужая душа — потемки. Поэтому каждый сам смотри: «свет, который в тебе — не есть ли тьма?»

***

Однако, вернемся к епископам. Пока они рекрутировались самим народом из своей среды, с которой они продолжали пребывать в отношениях отнюдь не формальных, все было более или менее в порядке. Разделяя житейские обстоятельства окружавших их людей, собственно и составлявших «церковь» — свободное собрание уверовавших во Христа родственников и соседей — для своих «ближних» они были просто самыми уважаемыми из всех, и потому бесспорно достойными «надзирать» за прочими, и «за нравами нашей молодежи». Примеры подобного «старейшинства» нередки. Взять хотя бы чеченских старейшин, которых теперешние ихние религиозные лидеры, а вослед им и их новоявленные «послушники»: ваххабиты, моджахеды и прочие боевики — почему-то ни в грош не ставят. Поняв одно, возможно, по аналогии, поймем и второе. Организация «властной вертикали» всегда приводит к ослаблению зависимости выдвиженца от общества, его выдвинувшего. Независимость от мнения окружающих достигается за счет успехов в отношениях с «начальством», от которого зависит назначение или «утверждение» выдвинутого. Таким образом, чисто психологически любой человек, стремясь укрепить свои жизненные позиции, будет в своем служении более оглядываться на того, от кого зависит оценка результатов и, самое главное, возможные оргвыводы, а вовсе не на тех, кому это служение и должно служить непосредственно. Как только появляется начальство, начинаем угождать начальству, а на народ плевать все откровеннее по мере того, как от него все менее зависит наша собственная участь. В технике это называется «ослаблением обратной связи» вплоть даже до полной ее утраты. Стремление к освобождению от внешней зависимости, к замыканию «на себя» рано или поздно делает систему неуправляемой, неспособной к естественной приспособляемости в меняющихся условиях бытия, с которыми связь самовольно разорвана. Тогда система «идет вразнос» и само разрушается. Церковь, как организация, пережила множество подобных крушений, и на сегодня, очевидно, ни одна из ее земных организаций не может рассматриваться, как «единая, соборная и апостольская» вселенская церковь Самого Христа, которую по Его обещанию, во веки «не одолеют врата ада». Но лишь как более или менее организованные обломки, пытающиеся вести свою собственную, частную, жизнь, все менее напоминающую христианскую жизнь общины Христа, и — даже — жизнь первой Церкви. Все эти «церкви» уже не однажды развалились, и к тому же от причин вполне естественных для подверженных неустойчивости земных организаций, каковыми они все к сожалению и являются со времен ап. Павла и первых епископов. Так надзиратели «церкви», возможно, стали ее невольными сокрушителями.