Повесть о Предславе

Олег Яковлев, 2019

Предславе, дочери князя Владимира Святого, выпала неженская доля. Княжна должна лишь помогать «крепить соузы» с соседними княжествами или иноземными государствами, то есть выйти замуж и рожать детей, а на худой конец постричься в монахини… но иной жребий достался Предславе. Ввязывается она в мужские дела – помогает своему брату Ярославу бороться против Святополка Окаянного и против польского правителя Болеслава Храброго. Увы, политические распри всегда жестоки, в них никто никого не щадит, и даже к женщинам нет милосердия. Исторические сведения о Предславе немногочисленны, спорны и противоречивы. В этой книге показана одна из возможных версий развития событий.

Глава 15

Над Киевом сгустились сумерки. Холодный ветер бушевал за плотно закрытыми ставнями, жарко топились муравленые изразцовые печи. В хоромах боярина Фёдора Ивещея царила обычная тягостная тишина. Боярин медленно тянул из оловянной кружки ол, бросал взгляд на чадящий глиняный светильник на столе, кусал в раздумье усы. Что-то было не так, а что, и сам не знал. На младшего брата, Хотена, днесь накричал, отругал его за шашни в подворотне с очередной холопкой. Ещё бранил за то, что лазил ночами, обдирая порты, в терем к дочери воеводы Путяты Сфандре. О сей любострастнице по стольному ходила недобрая слава, и вовсе не хотелось Ивещею впутывать себя и дурака брата в её сомнительные дела.

После, разгневавшись внезапно, отстегал кнутом нерадивого холопа, да так, что у того глаз вытек. Отчитал холопку за грязь в сенях, повара побранил за прокисшие щи. В прежние времена покойная жена его бы успокоила, приголубила, примирила бы со всеми, а без неё… вовсе ожесточился, лишился в жизни всякой радости боярин Фёдор.

Вечер был как вечер, тоскливый, долгий, ничего не хотелось делать. Очередная кружка ола почти опустела, когда втиснулся в палату, осторожно озираясь по сторонам, старый челядинец, тот самый, что когда-то подпоил Александровых сторожей.

— Боярин, — заговорил он вкрадчиво, — на двор к тебе купец один явился, от ляхов. Попросился на ночлег.

— Что?! Какой такой ночлег?! У меня здесь что — гостиный двор?! — злобно рявкнул боярин.

— Да странный такой купец. И ещё… перетолковать с тобою он желает.

— От ляхов, говоришь? — Ивещей насупился. — Вот как. Что ж, приведи его ко мне. Не сюда токмо, а в ту палату… наверху.

Облачённый в серый вотол с капюшоном, закрывающим лицо, неизвестный гость проследовал вверх по лестнице. По всему видать, он боялся быть узнанным и шёл крадучись, стараясь не шуметь.

В палате он хрипло промолвил:

— Могу ли без опасу тебе открыться, боярин Фёдор?

Голос показался Ивещею знакомым.

— Можешь, купец. — Он коротко кивнул.

Незнакомец отбросил за спину капюшон, резким торопливым движением сдёрнул с плеч вотол.

— Володарь! — ахнул от изумления Ивещей.

— Как видишь, цел и невредим. Токмо шрамов поболе стало да ухо правое в сече оттяпали. — Володарь недобро рассмеялся и показал Фёдору сизый обрубок на месте уха. — Да и седой влас в бороде да в усах завёлся. Сорок лет без малого — оно тебе не молодые годы. Ну а ты? Всё ждёшь часа своего взаперти, за теремными замками? Так ничего не дождёшься.

Боярин неожиданно вспылил.

— Что заладил тут: ждёшь, не дождёшься! Без тебя тошно! Сижу тут, князь близко не подпускает! Али предложить что имеешь?! Дак сказывай, не томи!

— Ишь ты, быстрый какой! — Володарь снова рассмеялся. — Есть, есть чем тебя утешить. Впрочем, не утешать тебя я сюда явился.

— Знамо, — зло буркнул Ивещей.

В чёрных глазах Володаря словно бы что-то забурлило.

— Сперва вот что. О себе надобно молвить. А то ведь, верно, думаешь, всё я у печенегов отираюсь. Давно уж от них отъехал. Им, степнякам, что? Хаты пожечь, скотину забрать, рухлядью суму набить да полону поболе увести в Крым, чтоб потом продать на рынке в Суроже[123] али в Херсонесе. Далее Сулы да Трубежа редко они суются. Князь Владимир отгородился от них валами да крепостями. Вот так сидел я единожды у костра кизячного в степи, думал думу горькую. Доколе скитаться мне с ними по степи, сколько можно кумыс пить да навоз нюхать. В общем, сбежал я от печенегов. Подался на Вислу, к Болеславу Польскому. Предложил ему меч свой и голову. Ну, Болеслав принял меня добре, сотню дал под начало. Ходили мы на чехов, на Прагу, Моравию у них отобрали, у угров Словакию отняли, после немцев отлупили под Будишином. Так вот, боярин.

— И каков же он, Болеслав? Что, лучше Владимира будет? Приблизил тебя к себе, обласкал, волостями наделил?

— Впереди всё, боярин Фёдор. А покуда, смотрю, государь Болеслав умный. Раздвинул пределы Польши своей от моря Варяжского до Горбов, от чехов до Волыни. Всю землю поделил на поветы, округа то бишь, замки каменные везде понаставил. В крепости каждой утвердил старосту — кастеляна. Меня вот в Люблин поставил. Войско у него сильное, много добрых шляхтичей. И… мысли я его ведаю.

— Что за мысли? — Ивещей напряжённо наклонился над столом и со вниманием вслушивался в каждое слово Володаря.

— Хочет Болеслав весь славянский мир объединить. Чтоб и Русь, и Польша, и Чехия единой державой были. Великая Славония — так он говорит. Благая то мысль, да токмо… За папу римского Болеслав держится, за латинских прелатов. Ещё отец его, Мешко, Польшу в латинскую веру окрестил. Это первое. А второе… средь славян предателей завсегда хватало. Чехи, зличане[124], а за ними и лютичи[125] вместе с Генрихом, королём германским, супротив Болеслава воюют. И идёт так год за годом: то они нас бьют, то мы их. Вот и ищет Болеслав добрых союзников.

— Ну, так, — согласно затряс головой Фёдор. — А я-то тут при чём?

— Слушай далее, не торопись. В прошлое лето отдала Богу душу супруга Болеславова, Эмнильда. Вот и замыслил Болеслав с князем Владимиром породниться. Послал меня в Киев. Дочь Владимирову, Предславу, за себя сватать. Оно так всё, конечно. Да боязно мне. Вдруг как схватят во Владимировом терему, вспомнят, как стоял тут с печенегами да Подол жёг. — Володарь вздохнул и потупил взор. — Потому я купцом и оделся. А кроме, как у тебя, не у кого мне совета испросить.

Боярин Фёдор долго молчал, почёсывая пятернёй затылок. Наконец вымолвил:

— Думаю, князь Владимир тебя не тронет. Дружбой с Болеславом он дорожит.

— Дак ты разузнай, боярин, проведай, исподволь так, можно ль мне во дворец княжеский явиться. А я покуда здесь у тебя упрячусь.

— Да как же я проведаю? — Ивещей развёл руками.

— А ты приди и скажи: меня, мол, видел на дороге. У Болеслава я теперь и послан. Про сватовство ничего не сказывай, а так… грамоты, мол, польские везёт. Я, мол, эту собаку Володаря как узрел, так едва не зарубил в ярости. Но он грамоту показал, стыдно мне стало посла трогать. Не мочно тако. И послушай, что князь Владимир тебе ответит.

— Ну, а зачем мне се? Я-то какую корысть в твоём деле имею?

— Корысть? — переспросил, щуря свои чёрные как уголья глаза, Володарь. — А корысть такая, что стар Владимир, и едва он помрёт, как постарается Болеслав одного из сынов его в Киеве посадить. И мы с тобою при нём первыми боярами будем.

— Какого из сынов? Что лепишь такое?

— Святополка, сына Ярополкова от гречанки.

— Да ты что городишь?! — Ивещей в ужасе вскочил на ноги. — Да сей Святополк мне же первому голову с плеч сымет! Вспомнит, как мой отец его отца предал!

— Не вспомнит. Дело прошлое. Сын за отца не в ответе, боярин. Напротив, благодарить будет, ежели ты за него дочку Болеславову, Регелинду, высватаешь. О том толковня[126] с Болеславом у меня была. Как сладится с Предславою дело, мой тебе совет: скачи в Туров и сам со Святополком перемолвись словечком. А оттуда прямо в Гнезно[127] и езжай, за невестою.

— Погоди, погоди, Володарь. Помыслить я должон, взвесить всё. Не так же оно просто…

— Что ж сиди, мысли. Токмо гляди, как бы тебе тут не засидеться. — Володарь зло сплюнул. — Да дело, дело я предлагаю! — едва не выкрикнул он. — Сколько мочно, боярин, за чужими спинами хорониться?! А князю Владимиру, аще что, помереть вовремя помогут. Есть люди…

Он не договорил, подумав, что сказал уже лишнее.

Фёдор Ивещей вздрогнул, маленькие глазки его испуганно забегали.

— Ну что ж, Володарь. Будь по-твоему, — после некоторого раздумья решительно выговорил он и для вящей убедительности стукнул ладонью по столу.