Хроники Червонной Руси

Олег Яковлев, 2018

Рубеж XI–XII веков. Нелёгкая судьба выпала трём братьям Ростиславичам, хоть и происходят они из княжеского рода. Мало того что рано лишились отца, так ещё и остались без наследства, без уделов, а безудельным князьям остаётся только скитаться по Руси и сопредельным странам. На помощь других князей рассчитывать трудно – те, конечно, родня, но прежде всего видят в скитальцах врагов, зарящихся на чужие волости, да и за жёнами, когда в доме «бедный родственник», лучше присматривать повнимательней… Нет братьям покоя и тогда, когда скитания позади: свой удел, чудом доставшийся, нужно защищать силой оружия, и даже самый удачливый из трёх братьев, Володарь Ростиславич, из года в год не покладает меча.

Глава 8

На Волыни, как и в Перемышле, осень стояла затяжная, тёплая, но дождливая. Ярополк пропадал на ловах, в огромном числе привозили во Владимир туши убитых кабанов, туров, оленей. А где охота, там, как водится, и ол, и меды льются без меры, и весёлые пиры тянутся нескончаемой чередой.

Гертруда негодовала. Будто забыл её сын о Ростиславичах, об опасности, кои таят в себе родичи-изгои. Вечно пахло от него хмельным, иной раз, бывало, так упьётся, что и идти не может — гридни волокут его в хоромы.

«Как похож на отца! — вздыхала вдовая княгиня. — Тот тоже во всех попойках первым был! Вот и бегал дважды из Киева, гонимый родичами!»

Слёзы порой наворачивались Гертруде на глаза при воспоминании о покойном супруге. Смотрела на любимую внучку Анастасию, на крохотных внучат, думала с горечью, сомневалась: «А сумеет ли Ярополк первую замуж хорошо выдать, а вторым столы добрые княжеские передать?»

Подходила к Ярополку, стыдила его, кричала возмущённо:

— Совсем погряз в своих охотах, в пучину пьянства опустился! О семье, о чадах малых бы помыслил!

Отмахивался от матери Ярополк, морщился от головной боли после очередной пьянки, глушил её огуречным рассолом, тряс густой копной пшеничных волос, одно твердил Гертруде в ответ:

— Отстань! Всё добре будет, матушка!

Княгиня Ирина, видела Гертруда, мужа своего обожала и на частые хмельные попойки его с дружиной закрывала глаза.

— Все они пьют, когда не воюют, — говорила она Гертруде. Сноха занималась вышиванием воздухов⁷⁵, илитонов⁷⁶ для церквей, была спокойна, ровна со всеми, и это ещё сильней раздражало вдовую княгиню. Хотелось отхлестать её по щекам, чтоб слушалась, чтоб ходила в воле старшей. Не получалось, побаивалась Гертруда сыновнего гнева, а ещё пуще всяких кривотолков, в которых выставили бы её злобной ведьмой славянских мифов. Раздражение своё вымещала на холопках, стегала их посохом безбожно, одну, особо дерзкую, до полусмерти избила, долго потом придворные лечцы отпаивали девку травами.

Ну, да раба, холопка человек разве? Она — вещь, служить должна хозяйке своей верой и правдой.

Гулянки Ярополковы вывели в конце концов Гертруду из себя. Посовещалась она с боярами Лазарем и Жирятой и после недолгих колебаний вызвала к себе Фёдора Радко.

Удатный молодец переступил порог и отвесил госпоже поклон. Испытующим оком оглядела его Гертруда.

Русые кудри вьются плавной волной, чуб густой спадает на чело, в глазах ни капли подобострастия, одна уверенность и смелость, плечи широки, длани сильные сжимают папаху. И одет Радко, как подобает княжескому отроку. Кушак зелёный перехватывает тонкий стан, под широкими рукавами лёгкого кафтана видна льняная рубаха, сапоги добротные зелёного же тима⁷⁷ облегают ноги.

«Ентот не подведёт», — решила вдовая княгиня. — Не должен подвести».

Забарабанила она в задумчивости перстами по деревянному подлокотнику кресла.

— Вот что, отроче, — сказала наконец, прервав молчание. — Гляжу, не шибко по душе тебе ловы в здешних пущах. И до медов невеликий ты охотник. Тако?

— Ну, ежели пить, дак в меру, — немного смущённо потоптавшись возле двери, ответил Радко.

— Мне пьянство князя Ярополка поперёк горла встало! Не могу более на енто безобразие глядеть. Как токмо путь зимний устоится, отъеду в Новгород, к другому моему сыну, Святополку! Давно с им не видалась. Будешь меня в дороге охранять. Подбери ратников добрых, надёжных, человек с полсотни. Чтоб и обоз сторожили с добром, и меня саму оберегли. Путь дальний, в лесах разбойники, тати рыщут.

На лице Фёдора ни единый мускул не дрогнул. Не колеблясь ни мгновения, кивнул он кудрявой головой и промолвил княгине в ответ:

— Сделаем, матушка-княгиня! Всё, как велишь!

Он улыбнулся столь легко и беззаботно, что у Гертруды сразу отлегло от сердца.

…Передвигались на санях, в лютые морозы. В возках было тепло, жарко топили походные печи. Гертруда с двумя служанками ехала в самом большом возке, в других везли княгинино добро, в третьих отдыхали, сменяя друг друга, оружные гридни. Радко, тот, кажется, и в возок почти не залезал, всё ехал верхом, а на привалах, расставив вокруг обоза охрану, ложился спать прямо у разведённого костра, завернувшись в стёганый вотол на меху или накрывшись лапником. От него частенько исходил запах свежей хвои.

«Всё лучше, чем медовухой», — криво усмехалась Гертруда.

Из двоих челядинок одна была та самая, которую она тогда избила до полусмерти. Худая, угрюмая, она больше молчала, и шея у неё после побоев как-то странно дёргалась. Тем не менее сошлась она с Гертрудиным шутом-карликом Ляшко, который всю дорогу сидел на печи да смешил всех безыскусными шутками, строя рожи и звеня игрушечными доспехами.

После Вышгорода поезд княгини повернул на север, по крутому берегу Днепра достиг Смоленска, оттуда после седьмицы отдыха в доме местного воеводы двинулись путники вдоль Ловати⁷⁸, объезжая заснеженные болота. Весело бежали по зимнику сытые, хорошо накормленные на постоялых дворах кони.

Однажды, уже вблизи Русы⁷⁹, налетела на задний возок стая голодных волков. Радко, обнажив меч, первым бросился на дикого зверя. Ржание коней, лай, звон железа разнеслись в морозном воздухе. Обе служанки, Харитина и Крыся, испуганно заохали.

— Чего расшумелись, клуши?! — зло прикрикнула на них Гертруда. — Али волка впервой увидали?

Сама она держалась невозмутимо, гордо вздёргивая вверх голову в чёрном вдовьем платке. Качались в ушах драгоценные звездчатые серьги.

Волков отогнали, Радко и другие ратники долго очищали снегом от алой звериной крови мечи и булатные рукавицы.

Ляшко вертелся тут же, с деловитым видом совал в сугроб свою игрушечную сабельку и кричал:

— Во как! Лихо мы их посекли!

Гертруда хохотала от души, посмеивалась и битая ею Харитина. Оборвав веселье, княгиня обратилась к Радко:

— Надобно, отроче, гонца в Новгород отправить. Сведать, где мой Святополк обретается. Может, его и в городе-то нету.

— Сделаем! — отвечал ей Фёдор всё с той же неизменной белозубой улыбкой.

Честно говоря, не по нраву совсем была молодцу злонравная, грубая и резкая мать Ярополка, но он, раз нанялся в дружину, старался все её поручения выполнять толково и честно. При всём при том, что смекалист был парень. За это, собственно, его и ценили сильные мира сего.

Как в воду глядела Гертруда. Скорый вершник на запаленном скакуне из Новгорода передал: на зиму князь Святополк отъехал в Изборск. Осенью там подновили городские стены. Кроме того, возле Изборска и Плескова располагались личные княжеские волости.

— Вертаем на заход! — приказала, выслушав гонца, Гертруда. — Нечего нам покуда в Новгороде делать! Сына своего зреть хочу! Соскучилась!

«Вот уж енто вряд ли!» — усмехнулся в усы Фёдор Радко. Он хорошо знал, что мать и сын друг дружку едва переносили.

Возки отвернули от берега засыпанного снегом Полиста, оставили позади деревянные строения Русы, следующим днём полозья проскользили через закованную льдом Шелонь. Далее дорога потянулась прямиком через плесковские леса. Кони шли резво, только и мелькали по сторонам островерхие верхушки красавиц-елей. На редких косогорах стройнели прямоствольные сосны с раскидистыми ветвями и кронами.

В Плескове — городе на крутом мысу у впадения речки Псковы в Великую, остановились на короткий отдых. Отсюда до Изборска было около тридцати вёрст.

— Заутре ещё до полудня на месте будем, — прикинув в уме, заявил Радко. Гертруда с холопками выбрались из возка и стали осматриваться по сторонам. Тотчас подскочил ко княгине местный посадник, стал приглашать в хоромы, указал на высокую деревянную церковь.

— Собор Святой Троицы. Ещё Равноапостольная княгиня Ольга ставила, паче ста лет назад, — с гордостью отметил он.

Ярко светило зимнее солнце. Было безветренно, но мороз стоял трескучий. Прикрывая рукавичками лица, женщины поспешили на посадничий двор.

…Отдохнув, на рассвете они продолжили путь. Когда усаживалась Гертруда в возок, внезапно подбежал к ней некий человек в чёрной монашеской рясе и клобуке.

— Матушка-княгиня! — Голос у инока был твёрдым, не чувствовалось в нём ни капли подобострастия. — Дозволь с вами до Изборска доехать. Нестор еси, мних Киево-Печерского монастыря. Наказал мне игумен летопись писать, откуда еси Русская земля пошла. Вот я сведения и добываю. Весь здешний край изъездил, о разных племенах разузнал. Топерича мыслю князю Святополку сие показать.

Сперва Гертруда велела гнать этого монаха прочь, но тотчас же передумала. Вспомнились ей давние события в родной Польше. Брат Болеслав решил тогда выслать всех монахов из своих владений, и поднялся великий бунт. Чернь стала избивать можновладцев и грабить их дома. Многие знатные люди были убиты, и в их числе погиб сам Болеслав. Гертруде с матерью и сестрой Рихезой пришлось бежать в Германию, под крылышко императора Конрада. Только через несколько лет им удалось вернуться в Польшу благодаря стараниям русского князя Ярослава Мудрого, посадившего в Кракове на стол второго её брата, Казимира. О несчастном же Болеславе постарались вовсе забыть. Так и вошёл он в хроники как «Болеслав Забытый». Два года спустя она, Гертруда, вышла замуж за Ярославова сына, Изяслава, и покинула родную землю.

«С монахами так нельзя, пускай едет», — подумала она, прежде чем, махнув иноку рукой, приказала:

— Садись в возок с гриднями. Беру тебя с собой.

…Подъезжая к Изборску, расположенному на берегу покрытого льдом Городищенского озера, Гертруда понимала, что радостной встречи со Святополком ожидать ей не придётся. Вечно спорил с ней и откровенно недолюбливал мать старший брат Ярополка. Стараясь отвлечься от неприятных мыслей, глянула вдовая княгиня на город, обнесённый серой стеной из камня-известняка.

— Добрая крепость. Никоему ворогу не взять. Глянь, стены каменны. На Руси — редкость, — говорили между собой ехавшие рядом с возком комонные дружинники.

Из камня была сложена и одноглавая церковь, рядом с которой располагался довольно просторный, но деревянный княжеский терем в два яруса. По соседству видны были амбары, гумна, овины, дома бояр с изукрашенными резьбой ставнями волоковых окон, хижины челяди. За пределами стен располагался окольный град с многочисленными избами, топящимися по-чёрному, с окнами, затянутыми бычьим пузырём. Окольный град был обведён высоким, в несколько сажен, заснеженным земляным валом и частоколом.

Тридцатилетний князь Святополк, огромного роста, сухощавый, с узкой чёрной бородой чуть ли не до пупа, темноглазый, с прямым хищным носом, в шапке бобрового меха, обшитой сверху розовой парчой, в долгополом тёмно-сером кафтане, надетом поверх рубахи с вышивкой и тонкими рукавами, перехваченными на запястьях медными браслетами, с поясом с золочёными концами, встретил устало поднимающуюся по ступеням крыльца Гертруду возле дверей нижнего жила.

Во дворе всюду мелькали копья охраны. Фёдора остановили у врат, велели снять портупею с мечом.

— Так положено. Не знаем, кто ты. Потом вернём оружие, — объяснил ему седоусый варяг со шрамом на щеке.

— Порубежье тут. Литва, чудины⁸⁰ балуют. Да и полоцкий князь нам не друг, — добавил другой страж, по всему видать, туровец из дружины Святополка.

— Почто явилась, мать? — Святополк повалился в обитое парчой кресло посреди горницы. — Чай, путь неблизок. Стряслась какая беда?

Тёмные глаза его беспокойно забегали.

Гертруда села напротив него на скамью, вся в чёрных вдовьих одеждах. Сбоку от Святополка расположились двое его ближних людей — свей⁸¹ Фарман, невысокий, коренастый, с широким, выпуклым лбом, и вислоусый худощавый Коницар, сын киевского уличанского старосты. Немногим позже в палату быстрым семенящим шагом вошла жена Святополка, немолодая уже чешская княжна Лута Спитигневна. Низкорослая, она хромала и при ходьбе опиралась на деревянную травчатую трость. Гертруда с явным недовольством уставилась на сноху. Видно, и Лута не испытывала ни малейшей радости при виде свекрови. Скривив кукольное, густо набеленное и нарумяненное личико с носиком уточкой и немного припухлыми губами, она, по сути, повторила вопрос Святополка:

— Чему обязана видеть тебя, дочь Мешко Гугнивого?

В словах Луты слышалась едкая насмешка. Не случайно вспомнила она отца Гертруды. Некогда чешский король Бржетислав захватил князя Мешко в плен и велел его злодейски оскопить. Давние были дела, но обе женщины о том хорошо помнили.

— Как смеешь оскорблять меня?! — взвилась вмиг Гертруда. — Сын! Вступись за мать! Эта!.. Эта дрянная девчонка нагло насмехается надо мной в твоём доме!

— Как ты меня назвала?! — вспыхнула Лута. — Меня, новгородскую княгиню! Дочь князя Спитигнева⁸²! Внучку принцессы Огивы Уэссекской⁸³!

— Довольно! — злобно прорычал Святополк. — Прекратите! Никто здесь тебя, мать, ничем не обидел! Ты дело молви! Почто приехала в такую даль? Стряслось что? С Ярополком, с племяшами моими?

— Племяши твои, слава Христу, здоровы! — отмолвила Гертруда. — А брат твой… — Она горестно вздохнула. — Державные дела забросил, на одних бояр полагается. Ловы да меды у него на уме, ничего более. Твёрдости никоей нету! А рядом — Ростиславичи, угры! Да и стрый твой, Всеволод, неведомо, как себя поведёт! Брат же твой Пётр-Ярополк меды пивает с прихлебателями едва не кажен день! И дружки еговые — пьянь одна!

Лута неожиданно громко расхохоталась. Гертруда, стиснув в руке посох, едва удержалась от новой вспышки гнева. Желваки заходили у неё по скулам. С ненавистью уставилась княгиня-мать на роскошный наряд снохи. Поверх нижнего долгого, до пят, платья дорогого сукна с золотой оторочкой на дочери Спитигнева была надета свитка бордового бархата с широкими рукавами. Голову княгини покрывал убрус⁸⁴, длинный конец которого опускался на плечо. На шее у неё сверкало монисто, в ушах золотились крупные серьги с камнями-яхонтами, на руках красовались браслеты с густыми вкраплениями розоватого новгородского жемчуга.

Сноха вызывающе ярко одевалась, тогда как Святополк сидел напротив Гертруды в невзрачном старом кафтане с заплатами на локтях.

«Скупой и жадный еси, — подумала с презрением о сыне Гертруда. — Верно, и Луту б, кабы возмог, обрядил в домотканину, да токмо жёнка сия языкастая, себе на уме, своё у неё богатство, своё имение есть. Славянские жёны не убогие, не забитые».

Глотнув воды из поданной слугой чаши, она продолжила:

— Надоела гульба еговая! Терпела, ждала, чаяла, изменится что, да вот не выдержала. К тебе, Святополче, стопы направила. Мыслила, у тя поживу, успокоюсь. Да токмо, гляжу, не ужиться мне с тобою, а особо с супругой твоею. Не любите, не уважаете мать!

— Нечего тебе стенать! — грубовато ответил ей Святополк. — Приехала, что ж, живи. Никто тебя из дома моего не выгонит! Но большего не требуй! Под дудку твою скакать не стану! Давно говорил и сейчас скажу: отринь своё латинство! Стань православной! Как я, твой сын! Как моя княгиня Лута, как князь Всеволод, как те же Ростиславичи! На Руси не приемлют латинскую веру, не признают власть римского папы. Мы — другие! Здесь тебе — не Польша, не Германия!

— Ты говоришь, яко схизматик⁸⁵ и еретик! — закричала Гертруда. — Это ваши князья приняли святой крест от ромеев и сами чуть ли не ромеями стали с ихней подлостью и лицемерием! А что Ромея?! Почти всех земель лишили её турки!

— Но вера у них истинная, древняя, к старому христианству восходит, без всяких там додумываний и переделок латинских. Вот потому у нас на Руси и приняли её, — спокойно возразил ей сын.

Гертруда устало махнула рукой, не желая более спорить.

— Шла б, отдохнула с дороги, — посоветовал ей Святополк. — Вечером, после побаим с тобою. Вдвоём, с глазу на глаз.

Дворский боярин провёл Гертруду в просторный покой с окнами на Городищенское озеро. Как только легла уставшая княгиня-мать на пуховую перину, так сразу и заснула.

…Вечером, как и предполагалось, состоялся у неё со Святополком обстоятельный разговор.

— Думаешь, мне здесь хорошо, в глуши сей, далече от Киева, от Волыни, от больших дел? — жаловался Святополк. — Да тут я и князь — не князь, а словно наёмник какой, призванный чужое добро сторожить. Торговать могу только через новгородцев, суд вершить — только вместе с людьми от веча. Без веча ни войны не могу начать, ни мира сотворить. Земельные угодья не могу купить ни для себя, ни для жены. Посадника в пригороды — Русу, Плесков, сюда, в Изборск, тоже не могу назначить. Вече его ставит. В любой другой волости князь — господин, а здесь господин — Новгород, его бояре, купцы, вятшие⁸⁶ люди! Что, думаешь, живу я здесь, в Изборске, целую зиму? И супругу сюда привёз, и часть дружины, и челядь. Оно, конечно, стенами вон каменными град обнёс. Дело нужное. Но там, в Новом городе, на Ярославовом дворище, сидеть — яко в котле кипящем. Вечные споры, вечные встани, шум, крики. То не так, другое не этак! И каждый голодранец на вече голос свой имеет! И мне, князю, указывает, как быть! Экий позор! И приходится терпеть, стоять там на степени⁸⁷ посреди площади Торговой и слушать.

— Дружина у тебя на что? Разогнал бы смутьянов, скрутил их в бараний рог! Кого — на плаху, кого — в поруб! — возмутилась Гертруда.

— Если бы так просто всё было! Плаха, верёвка, поруб! — Святополк вздохнул. — Тогда точно останется только бежать отсюда и вовсе без волости сидеть, как твои Ростиславичи. Вот и вынужден я покуда терпеть. Верю, дождусь часа. Тогда или какой добрый стол получу на Руси, или вечевиков этих прижму. Хотя непросто это, ох непросто!

Гертруда смолчала, недовольно передёрнув плечами.

— А богатства у Новгорода меж тем не меряно, — продолжал Святополк. — Мёд, воск, пенька, ворвань⁸⁸, серебро закамское, сукна ипрские⁸⁹ и лунские, мечи франкские, щиты, меха разноличные. И жалко, до боли, до жути, что проходит всё это мимо меня, как мука сквозь сито. Перепадает только по ряду положенное на прокорм. И где она, власть истинная?

— Где власть?! — Княгиня-мать взвилась. — Бороться за неё надобно! Толкую о том и тебе, и Ярополку!

— Бороться! Слыхали, видали тех борцов! На погосте во гробах лежат! — злобно осклабился Святополк. — Нет, мать! Покуда выждать надо. Не на нашей стороне нынче сила.

— Ну и жди, сиди, прячься за стенами сими каменными. Со своей Лутой расфуфыренной! — раздражённо прикрикнула на сына вдовая княгиня.

Она вскочила со скамьи, собираясь уйти. Вдруг остановилась, повернула лицо к сыну, спросила:

— Монах тут один с нами во Плескове увязался, Нестор. Говорят, летопись вести намерен.

— Это я его надоумил. — Святополк сразу оживился. — Вроде парень грамотный. Замыслы у него большие. Хочет связать историю Руси с историей Всемирной, той, что в Библии описана. Вспомнил я, как ты рассказывала о матери своей, княгине Риксе. Вела она рочники, таблицы, в кои события жизни своей за каждый год записывала. Ну, а вот если шире поглядеть на сие, как думаешь… Выдал я Нестору пергамент, не поскупился. Чай, и меня добрым словом помянет. Да и тебя, матушка! — Святополк впервые за время их разговора лукаво улыбнулся.

— Вот то дело доброе, сын, вы с Нестором задумали. Я вам в нём помогу. Старые матушкины рочники храню доныне у себя во Владимире. Пришлю с них копии вам. Чай, пригодятся.

Разговор матери с сыном на том окончился. Позже, уже ночью, неожиданно вызвала Гертруда к себе в покой Фёдора Радко.

— Вот что, Фёдор! Ведомо мне, что имеется у сына моего Святополка наложница. Хочу проведать, кто она еси и где он её держит. Думала, здесь, в Изборске, но тут с ним княгиня пребывает. Скачи-ка, дружок, в Новгород! Коней не жалей. Разузнай доподлинно, кто такая, где живёт!

— Сделаем, княгиня! — уверенно заявил Радко. Поклонившись Гертруде в пояс, он выбежал из покоя и тотчас стал готовиться в путь.

…Две седьмицы прошло, и снова стоял Фёдор перед Гертрудой, снова кланялся. Сказал уверенно:

— Наложница сия — чудинка. Так Чудинкой и кличут. Живёт в Городище, под Новгородом. Бывает иногда у ней князь Святополк. Раньше, люди сказывают, беспутной девкой была, но недолго, молодая совсем.

— Видел её? Какова из себя?

— Ну, видел. Простая.

— Так. Полно. Ступай. И язык за зубами держи, ни единой душе ни слова.

— Обижаешь, княгиня.

Гертруда решительным жестом велела Фёдору выйти.

Рано утром пришла она в покои к сыну.

Святополк, лениво потягиваясь и вздыхая, нехотя сел на постели и вопросительно уставился на вошедшую мать.

— Стало быть, наложницу завёл, чудинку?! В Городище её держишь?! Стыд, позор, Святополче! — набросилась на него Гертруда.

— Да полно тебе меня стыдить! — Святополк отмахивался от неё, как от надоедливой мухи. — Вон отец чуть ли не гарем держал в Берестове, помнишь ведь. Прадед же мой, князь Владимир Креститель, семь жён имел, а окромя того, восемьсот наложниц.

— То до Крещенья егового было, — возразила Гертруда.

— А после, думаешь, только с одной женой он жил? Отчего тогда дети у его наложниц продолжали рождаться. В их числе дед наш Ярослав, Мудрым наречённый. Впрочем, нечего нам прадеда моего судить. На себя лучше поглядела бы, мать. Вовсе ты не ангел. В Новом городе до сей поры помнят, как один боярчонок из-за тебя на поединке саксонца из твоей свиты зарубил. Хоть и три десятка лет с той поры, почитай, прошло. Оба они полюбовниками твоими были! Али не так? А с Ростиславом, думаешь, неведомо мне, что ты переспала. Помню, как ревела навзрыд, когда его в Тмутаракани отравили. От отца хоронилась, а от меня ведь нет. Поэтому помолчала бы ты лучше и о Чудинке не поминала впредь. Ну, была, есть. У меня хотя бы она одна, не то что у вас с отцом!

— Отца память не порочь! — вознегодовала Гертруда. — И меня, мать свою, как смеешь поносить?!

— Хватит тебе кричать. Успокойся. Что было, то было. — Святополк поднялся с постели и едва не силой усадил мать на скамью.

— Лута ведает? — спросила Гертруда.

— Ведает, — усмехнулся Святополк.

— Ревнует?

— Она умнее. Всё понимает.

Гертруда досадливо прикусила губу. Так хотелось уколоть эту противную дочь Спитигнева.

— Холопку свою, Харитину, ей отдаю. Не надобна мне сия полоротая. И шута забери себе. Чай, на пиру когда развеселит, — объявила Гертруда.

— Да я пиров не любитель. Ола иногда выпью, а меды вовсе не жалую. Жженье огненное после них бывает. А шута… Что ж, оставь. Может, когда пригодится.

Большой серый кот, ласково урча, потёрся Святополку о ноги, прыгнул на постель и развалился в пуховиках. Князь ласково погладил его по голове.

— Ну и порядки у тебя. Коты по теремам ходят, на кроватях возлежат, яко бояре, — недовольно фыркнула Гертруда.

— Зато в амбарах у меня что в Изборске, что в Новгороде ни единой мыши нет. Всех извёл. Да они, мыши, и не дураки, верно. Чуют запах котовый, уходят. И тебе советую такого завести, мать. — Святополк взял кота на руки, посадил себе на колени, почесал за ушком. Разомлевшее животное громко урчало от удовольствия.

Гертруда невольно рассмеялась.

— Приходи ввечеру, — предложил ей сын. — Как раз Нестор должен записи свои принести. Читать будем.

…Уже готовы были рассказы о Кие⁹⁰, об Аскольде и Дире⁹¹, о нашествиях обров⁹² и угров. Нестор негромко, вполголоса чёл своё красочное повествование.

«А добрый летописец! Молодой ить, всего лет двадцать пять, а то и менее!» — думала вдовая княгиня, внимательно слушая монаха.

Здесь же в палате были Лута, изборский посадник и настоятель храма Святой Троицы.

— Вот так. Уже кое-что у него получается, — сказал после Святополк матери и жене, когда они в трапезной сидели за ужином.

Когда подали вареные вкрутую яйца и Гертруда, привычно очистив их от скорлупы, принялась есть, княгиня Лута вдруг сказала, взяв в руку нож:

— Некоторые крупные яйца лучше резать.

Намёк на оскопление князя Мешко был более чем прозрачным. Гертруда вскочила на ноги, как ужаленная, и едва не набросилась на обидчицу с кулаками. Святополк и бывший тут же Фёдор Радко с трудом удержали её и усадили обратно на скамью. Лута же как ни в чём не бывало порезала яйцо и вилкой положила отрезанный кусок себе в рот. Глядя на возмущённую до глубины души свекровь, она весело рассмеялась ей прямо в лицо.

— Вот что, сын! — Гертруда хлопнула ладонью по столу. — Оскорбления от твоей жены более сносить я не в силах! Заутре же отъеду из вашего Изборска обратно на Волынь! И ты, — набросилась она на Святополка, — как ты смеешь допустить, чтобы меня, твою мать, в доме твоём так унижали?!

— Стань православной, и не будет ни у кого повода для насмешек, — мрачно огрызнулся Святополк. — Сама виновата. А в зимнюю стужу никуда я тебя не отпущу. Вон, за окнами метель зверем воет, пути санные снегом засыпало. В лесах волки голодные в стаи сбиваются, нападают на обозы купецкие. Подожди, после Святок, после Крещения поедешь. Тогда, даст Бог, немного потеплеет. Да и за один день не собраться тебе в дорогу.

Гертруда молчала, сверля сноху полным ненависти взглядом.

…Ранней весной она вернулась на Волынь. Вместе с княгиней прибыл в родные пенаты и Фёдор Радко.

Примечания

75

Воздухи — в церкви, покровы на сосуды со Святыми Дарами.

76

Илитон — в Православной церкви: шёлковый или льняной плат тёмно-красного или бордового цвета, в который заворачивается для сохранности антиминс — плат с зашитыми в него частицами мощей какого-либо православного мученика.

77

Тим — высококачественный род сафьяна.

78

Ловать — река, впадает в озеро Ильмень.

79

Руса — ныне город Старая Русса в Новгородской области.

80

Чудины, чудь — здесь: предки совр. эстонцев.

81

Свей — швед.

82

Спитигнев Второй — чешский князь, правил в 1055—1061 годах.

83

Огива Уэссекская — англо-саксонская принцесса, была женой чешского князя Болеслава Второго, правил в 967—999 годах.

84

Убрус — женский головной платок.

85

Схизматик — раскольник. Так католики называли православных.

86

Вятший — знатный.

87

Степень — помост, возвышение.

88

Ворвань — китовый жир.

89

Ипрский — из города Ипр (современная Бельгия)

90

Кий — легендарный князь, основатель Киева.

91

Аскольд и Дир — киевские князья. Убиты в 882 году захватившим Киев Олегом Вещим.

92

Обры — авары, или вархониты, тюркоязычный народ, обитавший в VI—VIII веках в степях Причерноморья и Подунавья. Аварский каганат был разгромлен франками Карла Великого, после чего авары растворились среди других народов.