Я проснулся, и он уже был

Олеся Литвинова

Серёжа недавно потерял бабушку. Однажды утром он просыпается и видит, что в окне у него застрял стол, которого в комнате раньше не было. Книга содержит нецензурную брань.

4

Бабушка сказала, что она ни в семнадцать, ни в шестьдесят лет не решилась бы на то, что Серёжа с безмятежной улыбкой назвал «срезать путь». Они стояли и смотрели на покосившийся сетчатый забор. Пара его секций со временем обмякли настолько, что уже клонились к земле. Пользы они больше не приносили: чтобы пересечь границу между садом и необъятной холмистой равниной, выходившей далеко за пределы Дымска, нужно было всего лишь наступить на беспомощную сетку ногой и придавить её к траве, а затем пройти по ней на другую сторону.

Но бабушка поставила сумку с полотенцами, вытерла лоб и сказала, что забор отбросит её назад, как только она на него встанет. Серёжа напомнил ей, что если его веса хватало на спокойную переправу, то бабушке переживать не о чем, за что едва не получил по голове платком и был вынужден, смеясь, отпрыгнуть от неё. Целых десять улиц разделяли их от благовидной, укрывшейся в берёзах калитки в заборе, и бабушка наотрез отказалась к ней идти, но и Серёжин вариант ей не понравился. Наконец он не выдержал, сказал: «Бабуль, это метр», наступил на забор, наклонился и подмял его расставленными ногами. С победным видом обернулся к ней и протянул смуглую руку.

Они шли по полю к реке. Вокруг было бесконечное, иссохшее и ласковое золото. Палило солнце, бабушка то и дело останавливалась попить воды и оглядеться. Когда вблизи зашумела река, Серёжа выхватил сумку у неё из рук и с криком понёсся в тёмные густые кусты, окружившие их местечко подобно грозным охранникам. Там скинул вещи на круглом берегу, вскочил на возвышенность и бросился в воду.

Это была катастрофа. Человечек в рубашке и распахнутой куртке не мог уняться. Серёже казалось, что тот вот-вот на него бросится. Он отступал. Толпа, внимания которой ему удавалось избегать четвёртый день, теперь узнала, кому принадлежит стол, и окружила его. Человек вопил:

— Что вы молчите? Я же с вами разговариваю! И как вы будете отвечать за ущерб? И так с этой гостиницы всё время шум и гам, топот такой, как будто там живут слоны, а теперь ещё и ваши окна! И стол! И вы продолжаете! Признались и молчите!

Это «вы», с которым человек обращался к Серёже, отчётливое проговаривание им каждого слога и слова и его громкий, отлично поставленный голос никак не шли к его ногам, обутым в чёрные шлёпанцы, пятнам на куртке и летающему по воздуху пальцу с обломанным ногтем. Скоро к страху мальчика прибавилось любопытство, а с ним — живое отвращение. Вчера, после исчезновения хозяина и появления женщины в шляпе, он провалялся в комнате весь день, то судорожно перебирая тетради, то с негодованием глядя на стол, то заворачивая себя в одеяло и засыпая, то вскакивая. Ему казалось, что кто-то стучится в запертую дверь и зовёт его с улицы, а к ночи Серёжа по-настоящему уснул, и ему привиделись забор, поля и бесконечная холодная река, на берегу которой сидела бабушка. Он еле-еле очнулся и выскочил из дома без завтрака, чтобы сразу побежать в университет, но не смог пройти мимо толпы. Что-то в ней переменилось. Ведущая отсчёт женщина-зазывала в это утро молча стояла поодаль, не отрывая глаз от человечка в шлёпанцах, который теперь правил балом. Он комично грозил столу кулаком и выкрикивал что-то оскорбительное. Как Серёжа понял из его жалоб, тот был его соседом сверху (гостевой дом занимал всего один этаж, а над ним помещались обычные квартиры) и в конце сентября его ламинат пострадал из-за того, что Серёжа, спеша на похороны, забыл закрыть в комнате окна. Полили дожди, ветер распахнул их, и у человечка вздулись полы. Он знал, что виноват тот, кто живёт снизу, но не знал, как его найти и к кому обратиться. Стол, из-за которого окна опять были открыты, стал для него последней каплей. Полы просто-напросто начали гнить, заявил человечек во всеуслышание. Конечно, именно он обречён быть соседом этого идиота с выставленным наружу столом. Сушит он его, что ли?

Серёже подошёл к человечку, попытался отвести его в сторону и сказать несколько слов, но тот сразу всё понял и закричал:

— Значит, это вы!

Была разыграна сцена.

— Признались и теперь молчите!

Серёжа пятился от него и боялся, что в конце концов споткнётся обо что-нибудь и растянется на глазах у всей толпы. Она тоже подступала. Когда человечек потянулся к его шапке обломанным ногтем, Серёжа не выдержал и сказал, что ему срочно нужно бежать в университет, и что он очень сожалеет и возместит ущерб деньгами, и что его хозяин обо всём уже знает и нет никакой причины волноваться.

— Где я буду вас искать? Отвечайте за то, что сделали, сейчас же, иначе я вызову полицию!

Серёжа чуть не расхохотался: он бы тоже хотел видеть полицейских в своей комнате. Из-за его улыбки человечек рассвирепел. Он приказал кому-то в толпе звонить в прокуратуру, а сам схватил Серёжу за локоть и потребовал, чтобы он вёл его к хозяину этой проклятой гостиницы. Мальчик вырвал руку:

— Но мне правда нужно на занятия!

Человечек заметался и закричал, чтобы Серёже не давали уйти, но тот и так оставался на месте. Перед глазами у него мелькала бабушка, которая сидела на берегу, вытянув ноги в сторону ледяной реки и опершись ладонями на песок. Она говорила: «Ну и пекло». Ему показалось, что он сейчас зажмурится и окажется рядом с ней, а в следующее мгновение ударится телом о воду, но когда он попытался закрыть глаза, то увидел только пятна на куртке. Открыл их — и встретился взглядом с женщиной в шляпе. Она сияла в толпе белым пятном. Ему захотелось спросить у неё, как она вчера обманула камеры Антона и не может ли она чем-нибудь ему помочь, пока человечек вербует в толпице свидетелей, но его перебила подошедшая зазывала:

— Мальчик, так это твой стол?

Серёжа ответил, что его. Она улыбнулась и сказала:

— Здорово. Честно сказать, он придал моей жизни смысл. Мне было так одиноко, а теперь я помогаю всем этим людям. — Она обвела рукой вокруг толпы. — Помогаю, чтобы все знали, сколько дней твой стол висит в окне. Чтобы не было никакой путаницы. Мало ли что, да? В каком вузе ты учишься?

Серёжа покачал головой и назвал ей свой факультет. Женщина переспросила, скользнула по нему взглядом, словно не веря самой себе, и засияла, проговорив шёпотом:

— Неужели?

В эту секунду он увидел, что у неё были совершенно сумасшедшие глаза. Пустые и острые, как у его дяди, который страдал от шизофрении и убегал из дома, каждую весну и осень доводя бабушку до исступления. Когда близился кризис, его глаза покрывались стеклянной дымкой и застывали, и было понятно, что скоро он потеряет над собой контроль. Взгляд женщины-зазывалы объявлял о каком-то пережитом потрясении, которое толкает по своей природе нервных людей к пограничному состоянию между нестабильностью и полным безумием. Женщина смотрела на Серёжу в ожидании ответа, но он отвернулся, и она сказала:

— Я отдала этому вузу пятнадцать лет. Пятнадцать лет на кафедре немецкой филологии. Некоторые мои коллеги и студенты говорили «на немецкой кафедре», но это довольно безграмотно. Что значит «на немецкой кафедре»? «На кафедре немецкой филологии» — вот это правильно.

Она перемежала свою речь смешками, шевеля прозрачными губами и обнажая зубы. Как и пару дней назад, от неё пахло немытым телом, чем-то кислым и пылью. Волосы были спутаны, короткая блёклая куртка, застёгнутая неправильно, как будто прикрывала пустоту и грозилась упасть. Женщина сутулилась. Серёжу поразили её красные, как у младенца, руки и огромные дыры на джинсах, сделанные, конечно, специально, но обнажавшие столько кожи, что ему стало не по себе. Он удивился, что не заметил сразу, в каком состоянии находится ведущая отсчёт. До этого он наблюдал за ней издалека, боясь её криков и приписывая ей демонические черты, а теперь она стояла тут, рядом с ним, и Серёжа видел, что она просто больна. Стыд и облегчение — то же самое он ощутил, когда бабушка вернулась из психиатрического диспансера, куда дядю один раз с улицы привезла скорая, и сказала Серёже диагноз, который ему там поставили. В тот день у его загадочного бешенства появилось медицинское имя.

— Я тоже германист, — сказал он. — Первый курс.

— Ты тоже германист! — воскликнула ведущая отсчёт женщина. Её глаза загорелись. — А я потомственная германистка… У меня и мама, и папа, царствие им небесное…

— Пойдёмте к вашему хозяину, молодой человек, — перебил её человечек, вставая между ними. — Где такое видано, чтобы стол пятые сутки болтался в окне и никому не было до этого дела!

— Четвёртые, а не пятые! — взревела женщина. — Я считаю! Вы собираетесь жаловаться в прокуратуру и даже не знаете, сколько времени он висит!

— Да хоть восемнадцатые! Мои полы уже испортились.

— Он опаздывает в университет!

— Плевать мне на его университет!

— Он германист! — Она схватила человечка за распахнутую куртку. — Настоящего германиста не должны волновать ваши жалобы! У него одна задача — спокойно работать!

— Пусть даст мне ответ, пусть даст ответ: когда стол уберут? — Человечек немного опешил, но всё равно сурово взглянул на Серёжу. — Я дозвонюсь до полиции, я вам обещаю. Как связаться с хозяином?

Серёжа заметил, что человечек, пробегав без всякого результата и не добившись поддержки от молчаливой толпицы, немного успокоился, и объяснил, что хозяин ведёт себя очень странно и на все предложения убрать стол отвечает, что он улика на месте преступления и что его нельзя трогать. Он даже меня избегает, сказал Серёжа. Вся загвоздка в том, что никто не знает, кто разбил окно. Никто не знает, кому за это отвечать. Человечек ответил:

Конец ознакомительного фрагмента.