Про Контра и Цетера

Олеся Мовсина, 2013

«– Можно я смухлюю? Честно? В тот миг я ещё не подумал, что она похожа на смерть. Я подумал, что она собирается меня поцеловать: так близко притёрлась к моему уху. Сначала отдернул лицо, а потом уж дошло. Просто хочет взять с меня деньги за билет, билета не выдав. – Валяйте, мухлюйте. Первый утренний трамвай. Ни тебе контроля, ни тебе… На тебе. Может, мои четыре рубля спасут твою жизнь? И вот как раз после этого я подумал, что она похожа на смерть. Как раз на такую, которая в народных представлениях. Но может быть, я и ошибался…»

6. Поезд

Мара:

Мы познакомились с Нюсей, можно сказать, в сортире. Смешно, да. И до ужаса романтично. Я ехала к родственникам в Москву, она — возвращалась из турпоездки по Франции. В тамбуре поезда, стоя в очереди в туалет, я услышала за спиной:

— А вот абсента не успели попробовать.

И в ответ:

— Да ну, говорят он во Франции ненастоящий.

— Всё-таки жалко. Мне так хотелось!

Я подумала: до чего же пошленькие дамочки эти туристки! И обернулась. Сначала почему-то показалось, что у любительницы абсента неправильная форма бровей. Вот бы их выровнять: выщипать или накрасить! Потом, уже отворачиваясь, на излёте, схватила роскошную округлость золотистого каре и вазоподобную осанку попутчицы. А ещё через минуту, обмакнув лицо в мокрый ковшик ладоней, удивилась: а ведь дядя Коля не получит обещанного подарка!

Из туалета в тамбур я шагнула, как будто — из поезда на ходу. Вот так:

— Я Мара. Заходите ко мне во второе купе, я вас угощу абсентом.

С того дня началась моя Агния, Нюся. Нам судьба была встретиться в поезде, потому что потом сколько мы с ней вместе исколесили! Узнав, что я с двенадцати лет живу во Франции и России почти не помню и не знаю, Агния загорелась мне её показать. И вот — мы с ней — и в Петербург, и в Новгороды, и во Владимир-Суздаль, и даже раз до Байкала урвали у жизни добраться. Получалось всё больше по-простому, третьим классом, потому что денег у обеих не очень-то было.

Однажды ночью нас из общего вагона выселили. В полночь мы вышли в тамбур покурить, возвращаемся, а на нашей скамейке нетрезвый и тяжёлый мужчина спит, прямо поверх оставленных дорожных котомок и зонтиков. Очень тяжёлый на подъём мужчина. Мы попробовали его туда-сюда грузить да тузить, но потом поняли, с каким головокружительным облегчением можно вернуться в задымлённый тамбур. Захмелевшая от ночи Агния простирала свои тупые ноготки к окну, показывая мне кромешную красавицу Россию и просила читать стихи.

Милая моя девочка, она всегда просит меня почитать ей что-нибудь на французском — стихи ну или что-нибудь спеть. Она слушает, и лицо у неё делается смущённое, глупое. Потому что способности к языкам в этой голове никакой, а слух — музыкальный. Агния говорит, что чужеземная фонетика ей ухо щекочет (обнюхивает и целует). А я бы ещё на месте этой самой фонетики крошечную Нюсину серёжку губами схватила и потихонечку теребила бы смеха ради.

Так мы с ней в тот раз всю ночь Верлена в тамбуре читали.

Автор:

Спокойно проучившись бок о бок десять лет и без какого-нибудь особого сожаления расставшись на выпускном, они встретились однажды снова. Как будто чья-то всемогущая рука вернула их, повернула друг к другу и включила на полную мощность. Это было неутолимое какое-то умопомешательство. Не произнеся за всю историю слова «люблю», они даже рядом друг с другом мучились от возможности расстаться. Так получилось, что за какие-то считанные месяцы эти двое вчитались в лица друг друга и вычитали там слишком многое из тайн. То, чего и не позволено знать. И, видимо, они стали друг от друга как боги.

Как посторонний наблюдатель, могу лишь заметить, что подобные страсти встречаются нечасто, а если случаются, то никогда не длятся. Они взрываются, горят, а потом долго ещё болят под своими обломками.

Как автор, жалеющий своих героев, я склоняюсь в почтительном поклоне перед их романтической глупостью и смущённо перевожу взгляд на другие сюжетные ходы и взаимосплетения.

Как человек, переживший подобную страсть и переживающий боль под ее обломками долгие годы, я утверждаю, что смерти нет, нет и не может быть.

Дмитрий учился на заочном, а в Москву ездил искать работу. Первые поездки оказались неудачными, но он никогда не сдавался. Говорил, что теперь уж наверняка найдёт что-нибудь подходящее. Подразумевалось, что работа поможет им стать заодно против обстоятельств, то есть жить только вдвоём, собственным домом.

Агния провожала его вечером на вокзале и много смеялась, чтобы не задумываться. Он — тоже много и по пустякам, издевался над её рыжими ботинками с надписью USA. Нехорошо, надо быть патриотом, а она впитывала каждое глупое словечко, чтобы зависать на нём в одиночестве уже через десять минут. Потом вроде о том, что nec sine te… а там и пора уже было прощаться. Он поднялся в вагон и долго пытался открыть окно около тамбура. Поезд тронулся, и ей пришлось классически семенить параллельно ему, натыкаясь на провожающих. Упрямое окно наконец открылось, и Дима протянул к ней свою комически озабоченную фразу:

— Агничка, всё-таки прошу тебя, будь патриотом.

Агния плюнула, рассмеялась, чуть не упала и остановилась. После этого она уже не увидела Диму ни живым, и ни мертвым.

Вадим:

Сегодня я попросил её перейти на ты. И по имени. А то каждый раз вздрагиваю, когда она ко мне обращается. Как на лекции. Спросил, можно ли курить у неё на кухне. Она кивнула и достала из шкафа странный набор: пепельницу в виде черепахи, зажигалку с лисьим профилем на боку, коробочку с сандалом и ещё костяную фигурку слона.

— Что ещё за зверинец? Какое отношение к моему вопросу имеет этот слон?

— Благовония скрасят запах табака. А слоник — просто подставка для палочек. Видите, в спине у него три дырочки? Он безобидный, курите.

И тогда я попросил её на ты. Агния сразу поспешила испробовать:

— Ты есть хочешь?

— Нет, — даже испугался я от такого переворота её мысли.

— Странно, — усмехнулась она, — обычно если мужчина приходит ко мне домой, а отсюда переходит на ты, то сразу оказывается страшно голодным.

— Я не из таких, — показал я улыбку, — обычно у малознакомых девушек из рук еду не беру.

— Я давно уже ничего не ем, я сочиняю стихи, — красиво вздохнула Агния, и мне вспомнилось, какой она всегда казалась язвительной. Даже при всей своей почтительности к старшему и педагогу.

— Не хами, а то придётся вернуться на вы, — пригрозил я хозяйке квартиры.

— Ах, извините, — искусно сымитировала она кокетство.

Потом мы молча курили.

Потом я сказал:

— Это мой папа стихи писал, а я — никогда.

Агния удивилась. Я не понял, чему больше: первой или второй части утверждения.

— Ну тогда расскажи мне о нём, — поёжилась она, что опять же было непонятно: тогда — это когда?

Я долго молчал, потом, совсем как идиот, глубокомысленно изрёк:

— Всю жизнь мой папа писал стихи, — и враждебно посмотрел на Агнию, чтобы она не вздумала спросить о том, хорошие стихи или нет. Она не спросила. — Люди считали его больным, не из-за стихов, конечно. Это глупость, что сумасшедшие и поэты, как правило, совпадают в одном лице. Просто за несколько лет до смерти он почти перестал разговаривать. Не потерял физическую способность говорить, а как-то забыл о необходимости произносить слова. Мама пыталась его лечить, пыталась потом с ним разводиться, а потом он умер, и она очень переживала.

Агния смотрела, я видел, что она не понимает.

— Кажется, я понимаю, — сказала она на том конце сандалового облачка.

— Ты можешь на меня так не смотреть? — попросил я. — Так мне кажется, что ты всё ещё ученица, студентка. И в глазах у тебя мигают лампочки с надписью: «Да, Вадим Георгиевич, вы, безусловно, правы».

Она обиженно крутанулась на табуретке:

— Зачем ты так?

А меня несло ещё дальше:

— И после слов «мой отец умер» ты должна была потупившись сказать: «Извини, я не знала». Когда так говорят в фильмах, мне хочется на стену лезть от человеческой тупости и пошлости. Ты хоть один раз слышала, чтобы хоть в одном фильме хоть кто-нибудь? Ответил по-другому?

Агния быстренько подумала про контра и цетера, ну и выдала:

— Извини, Вадим, я не знала, что ты такой псих.

— Ладно, давай теперь о тебе расскажем, — это я уже извинялся. — Ты, что ли, на фотографии?

Над столом у неё чёрно-белое, стилизованное под ретро фото. На нём — двое под ручку в костюмах, опять же небрежно стилизованных под девятнадцатый, оба в цилиндрах. Я вспомнил, что это. Агния пришла в этом костюме на свой институтский выпускной. Пришла не одна, с какой-то девицей, вот она же на фото. Одна из них с тростью, другая — с трубкой.

— Это Верлен и Рембо, — пожала плечами Агния как о само собой разумеющемся. Да, точно. Тогда я тоже это слышал. Говорили даже, что когда преподы после банкета разошлись, Агния со своей подругой пытались учинить пьяный дебош. Бить посуду и ходить по столам. Типа как Верлен и Рембо.

— Расскажи, — попросил я её теперь.

— Это Мара, — сказала Агния безо всякого выражения. Нет, вру, с искусно скрываемым выражением. И продолжала: — Это было в наше с ней первое лето. Тогда мы недавно познакомились. Она много лет прожила во Франции, она знает французский, она рассказывала мне о них, она читала мне их стихи.

Я почувствовал, что во внезапном косноязычии Агнии кроется что-то нехорошее. Нечто, что она сама не в силах понять.

— И тогда вы решили поиграть?

Она виновато кивнула.

— Эта фотография с выпускного?

— Нет, — ответила она, — это за несколько дней до него. Здесь мы ещё бодрые, красивые. А на выпускном мне было слишком плохо.

Вспомнил и другой эпизод. Кажется, только я один и видел тогда, как она пыталась порезать себе руку. От отчаянья, от боли, за углом столовой, где проходил выпускной. Сейчас я чуть не сказал, что помню это, но она вовремя предложила мне «хотя бы чаю».

Я раздражённо вздохнул, и Агния приняла это на свой счёт. Слепила быстренько очередной свой каламбур, вроде:

— Намозолила я тебе глаза, а теперь ещё наступлю на больную мозоль.

И сразу:

— От чего же умер твой папа?

— От сердечного приступа, — ответил я. — Всё очень банально, никакой мистики. Просто он ехал в Москву, на какую-то деловую встречу. И по дороге прямо в вагоне и умер.

Агния не сказала никакого «извини». Но подозрительно и как-то испуганно проверила меня взглядом.