Вихрь переправ: 3. С собой проститься придётся

Ольга Васильевна Ярмакова (2024)

Друзья Матфея измотаны погоней, но не меньше их устал и сам Матфей, борющийся с личным бесом. Впереди новые ловушки, расставания и соединения. И осложнение в лице таинственного союзника главы праведников, готовящего всем без исключения грандиозный капкан.

3. Горизонты расширяются

Когда-нибудь…

Когда-нибудь он привыкнет к этим бешенным скачкам, успокаивал себя Эрик Горденов, пока голова гудя, словно растревоженный осиный улей, понемногу возвращала себе из тошнотворного кружения цельность.

Утерев пот с лица носовым платком, молодой человек встал на слабые ноги. С волосами что-то нужно делать, за месяц заметно отрастя, те волнистыми каштановыми прядями сильно докучали лицу. К тому же так не доставало бриолина, которым Эр прежде каждодневно умащал шевелюру. Если так и дальше пойдёт, то единственным выходом останется повязать волосы в хвост. Бррр… от этого видения у него внутри всё дрогнуло.

Слезящимися глазами — остаточный эффект переправы — Эрик оценил состояние друзей, шумно отдувавшихся и всхлипывавших, также как и он. Все на месте, прислужники тут же. Снизу что-то легонько ткнулось в ногу — Сеера. Её идеальная чёрная шубка от переброски запылилась, поблекла, став седовато-тёмной. Потому юноша сперва не признал кошку, приняв её за постороннего прислужника. Но стоило нагнуться и пригладить грязный мех на кошачьей голове, как зверёк довольно замурчал, а пыль частично снятая пальцами, освежила былую черноту.

Галки-переправщики покинули их, как только сделка свершилась, остался филин Элигос. Этот факт несколько удивил всех, но протестовать особо никто не рвался, решив предоставить свободному переправщику право следовать с ними. И, кажется, филин был рад прибиться к разношерстной «стае», держась ближе Лукерьи Баранки.

Голова вышла из крутого пике и больше не грозила стремительным заносом к земле, теперь Эрик внимательнее осмотрелся. Не всем было так плохо после переброса из Дханпура, пожалуй, Луция и Матфей твёрдо стояли на земле и казались вполне себе довольными — ни следа, ни намёка на какой бы то ни было дискомфорт. Эрика озадачили взгляд и осанка Мафа: тот держался увереннее, чем когда-либо, а глаза (на мгновение показалось, что они сверкнули золотом) взирали высокомерно и дерзко. Но вот Матфей Катунь шевельнулся и наваждение, охватившее Эрика, прошло — перед ним вновь стоял его былой приятель и в глазах его, как и всегда, проглядывала светлая зелень.

— Ой, а солнце уже катится к горизонту, — донёсся чуток хрипловатый голос Юны Дивии с ноткой не то досады, не то удивления. — А в Дханпуре едва перевалило за полдень. Снова мы потеряли время.

Действительно, дневной светоч низко завис в безоблачной выси над черневшей линией горизонта, свету оставалось властвовать каких-то два часа от силы, а то и меньше.

Эрик, как и остальные участники путешествия, заметил, что воздух в этих местах суше, отдаёт запахом пыли и жарок, впрочем, дыхание зноя уже гасло вместе с дневным светом. Где же они оказались и что за диковинная страна Ситрич? Если они и рассчитывали на какое-то подобие живописности пейзажа, то тут их встретило разочарование.

Бескрайняя унылая степь простиралась во все концы, лишь на западе вливаясь в бугристый дымчатый песок. Будто мышиная орда, отправленная сказочным королём покорять свободные земли, неуклюже перекатывался хрупкий серый пергамент листьев по коричневато-жёлтой прилизанной, точно бриолином, траве. Осень сотворила с этим краем всё, что смогла, выжав все краски и соки жизни.

— М-да, то ещё местечко, — философски изрёк Эрик.

В поднебесье крохотными точками со стороны запада пронеслись два самолёта, оповестив своё пребывание в небесной гавани утробным рёвом. Царапины, оставленные ими на безоблачном небе, навели Эрика на обескураживающие думы: небеса рассекают машины, да что там, на дворе эра машин, а тут, под носом, творятся чудеса, место коим в книжках, но уж никак не в жизни.

— Гамаюн предлагает нам в спешном порядке переодеться в тёплую одежду, — оповестил всех Матфей, раскрывая рюкзак и вытаскивая из него в первую очередь саламандра, — ночи в этих местах холодные, несмотря на время года.

— И всё-то твой ворон знает обо всём, — усмехнулся Виктор Сухманов, наконец, и он очухался, правда, на отношении к Луции это не сказалось — он старательно обходил её взглядом.

— Так ему и более трёх сотен лет, — с долей иронии пояснил Матфей, — и ты бы знал обо всём за столько лет.

Ребята последовали совету ворона-долгожителя, облегчив спины от новеньких рюкзаков с одеждой. Ещё перед отправкой в Ситрич, по настоянию Гамаюна, Матфей попросил сыновей Миры купить Юне и Эрику тёплую одежду, взамен той, что они легкомысленно забыли у стен Белого храма. Старые вещи Виктора, Луции и Матфея остались при них. В средствах юноша не поскупился, благо, и одежда на Дханпурском рынке отличалась дешевизной, не падая в качестве. С размерами было угадано почти удачно, за исключением обуви — тут кроссовки обоим оказались великоваты. Но как сказала хихихающая от примерки Юна: лучше уж пусть пальцы шевелятся, чем упираются.

— Ну вот, поклажа легче, — подытожил Виктор, сложив легкую летнюю одежду в свой рюкзак. — Куда теперь двигать? Что-то тут не то чтобы городом, даже деревней не маячит.

— На запад, туда, где пески, — бегло указал рукой Матфей и шагнул первым, не дожидаясь остальных. — В северо-западную часть пустыни Данаки. Если поторопимся, успеем к полуночи.

Эрик нагнал его и вновь содрогнулся: глаза друга снова полыхнули золотом, отчего взгляд казался чужим, с долей надменности. Нет, это закатное солнце сыграло такую недобрую шутку с обликом Мафа, безусловно. И всё же нехорошее предчувствие чего-то тягостного пробежалось морозцем по спине Эрика, тот поёжился и сунул руки в карманы куртки, мысленно послав все свои ощущения. Через несколько шагов уже все пятеро шли нога в ногу, а прислужники сопутствовали им чуть впереди.

Матфей Катунь боролся. Конечно, сделка обязывала его, но так просто сдать людину своё тело, а самому встать в тень, он не мог позволить. Всегда есть лазейка, и он её нашёл сразу. Вернее, трещинку в чёрном зеркале.

Ещё в раздувшемся от переправы вихре, когда тело ему не подчинялось, подпав во власть круговерти, Матфей расслышал отчётливый треск зеркала, за которым томился двойник. Это было так странно: рёв урагана, сминавшего и трепавшего тело, как безвольную куклу, бил по ушам — тут себя-то не услышишь, а вот как пошла трещинами аспидная гладь зеркального потусторонья — так, пожалуйста, во всех подробностях. Победный возглас людина не то чтобы оглушил, сотряс Матфея изнутри, до чудовищной жути.

Самое скверное последовало после.

Видение окружающего его мира и все ощущения резко принялись сужаться, а сам Матфей будто погружаться внутри себя же, как если бы его вдруг с силой бросили в тёмный чулан. Вскоре вокруг и была тьма, жидкая, вязкая и гнетуще бездушная. Кажется, единственным дозволенным ощущением ему оставили холод, пронизывавший разум, ведь тела он лишился. И всё же руки и ноги были при нём, ими он нащупал стеклянную стену, за которой в маленьком круглом окошке он мог подглядывать то, что происходило наяву.

Эта метаморфоза так напугала его, что он принялся колотить руками и ногами по стеклу: движения выходили замедленными и смазанными, а удары хлипкими и беззвучными. Никаких трещин, даже намёка на их образование на зеркальной поверхности. Как же тогда антиподу удалось её разбить?

«Угомонись, копия, — раздалось вокруг него утробным эхом. — Всё же честно. Я тебе вон сколько раз помогал: и на озере, и в доме вурдалака спас. Без меня ни ты, ни твои дружки бы не протянули так долго. Теперь моя очередь рулить, а твоя — смотреть в замочную скважину. Пардон, в зеркальную. Имей совесть. Даже у демонов она имеется».

На последней фразе жидкая тьма пошла крупной рябью и волновой дрожью.

«Это моё тело! Моё! Не смей так поступать со мной!».

«А ты думаешь, у меня прежде не было телесной оболочки? — вдруг с мрачной злобностью изрекла темнота. — Миллионы лет назад я щеголял по вселенной в таком ослепительном наряде, что тебе и не вообразить, копия. Твоя шкурка — лишь жалкий отголосок того великолепия, коим я был наделён… Но что ворошить ушедшее. Твоё тело мне вполне подходит, немного внешней коррекции и никто ничего не заметит. Так-то».

« Не выйдет! Я всё сделаю, чтобы у тебя ничего не вышло! Я верну себе своё!».

Но тьма ничем не отозвалась, будто он уже канул в её глубинах, прочно увязнув за чёрным зеркалом на веки веков.

И всё ж Матфею удалось отыскать на бесконечно протяжённой вширь и в высоту стене крохотную, едва приметную трещинку.

Это произошло как раз в тот момент, когда переправа завершилась, и все вокруг очухивались после посадки. Матфей устремил всё своё сознание тонким искрящимся лучиком в излучину той трещинки, воображая, что она увеличивается и разрастается в сеть кривых и глубоких расколов. И ему это удалось. Чёрное зеркало задрожало, покрываясь бегущим во все стороны узором расселин и вдруг замерев на долю мига, взорвалось, разлетевшись на миллиарды осколков. И тут же виденное вдали окошко стремительно налетело на Матфея, и в то же мгновение всё было по-прежнему. Мир снова обтекал его, а тело принадлежало ему, но где-то на задворках разума он явственно чувствовал, как за ним подглядывает зеркальный подменыш, скрежещет от ярости зубами и льёт проклятия в его адрес.

По пути Тимофей, людин с золотистыми глазами, которые приметил Эрик Горденов, вновь атаковал его, на миг это удалось ему, но Матфей усилием воли изгнал за чёрную гладь зеркала нечисть. Людин взывал к нему, умолял, уговаривал, угрожал. В конце концов, его речи свелись к философскому монологу, отвечать и потворствовать коему Матфей не собирался, напрочь игнорируя вкрадчивые слова.

«Кто-то давно придумал, что нечисть — это зло, что-то скверное и плохое. Но на свете нет ничего чистого и совершенного. Даже озеро, в котором прекрасно просматривается дно и кажется, что воды́ его ничем не замутнены, на самом деле полно множеством жизней. Чистота в действительности — это смерть. Только там, где нечему расти и дышать, истинная чистота. А нечисть — просто жизнь, затейливая, замысловатая в своих разнобоких ипостасях, но уж какая есть. И нет в ней ничего ужасного. Ужас в голове. Как ты не поймёшь, что и я хочу жить, а не висеть в этой пустоте?!».

То ли Тимофею наскучило говорить с самим собой, то ли и у людинов есть предел силы, но вскоре голос его ослабел и иссяк, как истончается дым угасшего костра. Матфей Катунь с наслаждением шагал по земле, которая облысела и незаметно перешла в жёлто-серый песок, обещая впереди песчаную пустошь, а то и пустыню. Он не знал, как долго продлится тишь в его разуме, но собирался наслаждаться каждой её секундой в полной мере. И сдаваться он так же не собирался, готовясь бороться за самоконтроль хотя бы до смерти.

Проклятый мальчишка. Проклятый трижды! Обдурил меня — меня, которому в подмётки не годишься. Да как ты посмел нарушить сделку?! Неужто ты помыслил, что я так легко сдамся? Ха! Что ж, легковер, считай так и дальше. Любое зеркало, хоть какой ничтожный водоём, да пусть даже плошка с водой — и я выйду. А тебя упеку за сотню зеркальных преград — оттуда ты не то что видеть, слышать перестанешь. И никакая трещина тебе не поможет! Слышишь, копия? Всего один ничтожный шанс…

— Куда же мы идём? Просто хотелось бы внести хоть немного ясности в стремительно утрачивающий ясный свет день, — не вынес долгого молчания Эрик Горденов.

Топанье по песчаному настилу его начинало раздражать, к тому же новая обувь (на то она и новая) уже начинала натирать стопы. В разговоре юноша видел единственный выход отвлечься от неудобства, да и природное любопытство не думало впадать в спячку даже посреди пустыни, в кою их угораздило притащиться.

— К вулкану Шаммал, — кратко ответил Матфей таким тоном, будто всему и вся известно про то место.

Оказалось, что один человек всё же кое-что знал. Лукерья Баранка напряглась и впервые осмелилась заговорить за часовой поход. Солнце плавно входило в распахнутую пасть горизонта, отчего небо на востоке сгустилось пасмурными сумерками, а закатная высь над головами спутников и перед их лицами истлевала розоватыми сполохами и переливами, всё больше слабея и чахнув.

— Уж не к киранлалам мы идём? Это крайне опасно и необдуманно, — тревожно заметила она.

Незаметно песок под ногами исчерпал вкрапления дыма и пепла, его бежевая желтизна набухала всё сильнее сочными оттенками охры и бурой рыжины, сам же песок более не рыхлился под ногами — его песчинки смешавшись с куда мелким по фракции, порошкообразным веществом, образовали твёрдую и шершавую корку настила. Идти стало сравнительно легче. Но вскоре земля уже бугрилась и вздыбивалась целыми мегаполисами губчатых наростов-холмиков, отчего у людей возникло отчётливое ощущение нахождения на иной планете — на Марсе или Луне. Протяженные тени неотрывными двойниками следовали за союзниками, среди же пустынного рифа — набухали, тяжелели, множа чудаковатые наросты. Воздух тяжелел от нараставшего запаха серы, дышалось всё труднее.

— Не своих ли боишься там встретить? — едко подметил Виктор Сухманов. Лука, осёкшись, промолчала.

— Что ещё за ки… э-э, что за черти такие? — навострился Эрик, приготовившись послушать познавательную лекцию.

Очевидно, прислужникам о новом диковинном слове было известно куда больше, и восторга от своего знания никто не торопился выказывать.

— Господин, лучше развернуться обратно, — первым высказался Лиандр, обратившись к Виктору. — Рыжая права: это безумно плохая затея.

Виктор нахмурился и замедлил шаг, упрямство не позволяло так скоро и прямо согласиться с той, кто надломил его доверие. Поэтому юноша решил действовать косвенно, обратившись к тому, кто мог вызнать у любого из прислужников:

— Маф, что тебе известно? И чего так боятся они?

Матфей и сам не знал; всё, что ему посоветовал у стен Белого храма старый саламандр Мардук — походило на слабые намётки: два кочевых народа в разных концах Терриуса, которые что-то могли знать о всеслухах. Но кто эти кочевники, парень знать не знал, а у прислужников расспросить, как-то не удосужился. На выручку как обычно пришёл Гамаюн, ворон устал кружить в воздухе, соперничая с большекрылым филином, и предпочёл частично пешую прогулку с перепрыгиванием по желтоватым башенкам холмиков.

— Место, куда шли и, собственно, уже добрались, — вулкан Шаммал, — наскоро переводил всеслух спутникам хриплое карканье прислужника. — Шаммал — единственный вулкан в мире с кратером ниже уровня моря. Его лава, кстати, мы как раз стоим на ней, то есть, на остывшей её смеси, состоит из серы и андезита. А окружающие вулкан соляные террасы с желтоватыми горками образовались из-за вымывания на поверхность марганца и железа. Причём, вулкан по земным меркам молод — он образовался в середине 20-х годов прошлого века после мощного фреатического взрыва.

— Так вот откуда здесь такое специфическое амбре, — заметил с долей иронии Эрик, прижимая к носу платок.

— Это, конечно, познавательно, но нас больше интересует другое, то, что начинается на букву «К», — вмешался в ознакомительный курс истории Виктор Сухманов с нажимом на упомянутую букву.

— А это как раз следует после, — усмехнулся Матфей спешке друга.

Виктор редко кого подгонял, но уж если начинал, то лучше было его слушать — упёртый парень в таком вопросе. Конкуренцию ему мог составить разве только Рарог. Саламандр уже извёлся, накручивая круги вокруг Матфея и Юны, ящеру не терпелось выложить всё, что он знал, незамедлительно (а знал он, безусловно, больше всех), но пристальный и суровый взор ворона сдерживал пылкость, вот и оставалось — мельтешить под ногами, оставляя на охряной корке цепочки из следов. А когда Гамаюн отводил взгляд — едко показывать язык.

— В окрестностях Шаммала обитает разновидность демонов-кочевников, они зовут себя киранлалами, что означает на их языке «живущие солнцем», — возобновил познавательную лекцию Матфей. — Киранлалы противоположны вурдалакам в некоторой степени: они не могут существовать без солнца буквально. Без солнечного света они бледнеют и увядают. Ночами, дабы поддерживать жизнь, эти люди разжигают огромные костры. Смуглые и загорелые, эти люди не склонны к обгоранию на солнце — оно просто не причиняет им вреда, питая тела. Но кроме солнечного света киранлалы питаются огромным количеством белка, как растительного, так и животного. Склонны к каннибализму.

— Вот! Вот почему не нужно туда идти! — пропищал Рарог и вцепился в штанину союзника от чересчур пронзительного взгляда филина, тот спикировал к тому моменту на ближайший холмик и внимательно слушал Матфея. — Ложки-поварёжки, остались от козы рога да ножки.

— Каннибалы, значит. Весело, ничего не скажешь, — произнёс с иронией Эрик Горденов, ситуация в его глазах обретала новый оттенок. — Твоему лектору, Маф, нужно было сразу начинать с последнего. Всего одно слово, но как заиграло! В следующий раз, прежде чем кидать нас в какие-то экзотические места, сначала ознакомься у ворона об их особенностях.

Юна Дивия хоть и слушала внимательно всё, что доносил до их маленькой аудитории Матфей, не могла оторвать взгляда от окружающего вокруг пейзажа, быстротечно погружавшегося в ночь. Тени, отбрасываемые людьми и прислужниками, а также причудливой холмистой «растительностью», разрастаясь до бесконечности, срастались друг с другом, простирая сумрачную монотонность. Особенно девушку заворожили горки: гигантские муравейники из застывшей лавы, ульи диких пчёл, застывшие кораллы — она видела чудеса в скоплении холмистого андезита. А как поглощаемые ночью краски под ногами напоследок пронзительно вспыхнули огненной охрой! Останься она в Горницах — ни за что ей не видать такого волшебства воочию, хоть сердце и истосковалось по отчему дому. Самая маленькая из их дружеского круга, наверное, единственная не смутилась от упоминания очевидной опасности, усмотрев в ней очередной этап чего-то нового, что прочитав в сотнях книг, увидеть можно лишь самому.

— Выскочка. Крух! — на замечание последовал язвительный ответ Гамаюна.

— Погоди, Фей, — окликнула всеслуха Юна; она оказалась вдруг близко, да так, что в стремительно остывающем воздухе тепло её тела ощущалось неимоверно остро — будто она простирала вокруг себя незримый шлейф жизнетворной энергии. — Зачем мы идем к этим людям, если это так опасно?

— Ну… им может быть что-то известно о таких как я, — запнувшись, выговорил он.

Ему живо вспомнилось признание подруги, невольно подслушанное в доме Миры, и сердцебиение тут же участилось, а кровь прилила к лицу — хорошо, что солнце почти скрылось, а розовато-жёлтый его хвост не способен уже был в полной мере выдать полную гамму красок, и румянец в том числе. Но глубоко внутри раздался злорадный и торжествующий смех.

«Значит, эта крошка тебе дорога, копия. Что ж, теперь и я знаю лазейку. И рычаг давления».

Нет. Он хотел прокричать вслух, но вовремя спохватился: никто не должен узнать, иначе… А что будет иначе? Матфей и сам не смог дать ответ.

— Погоди, эти каннибалы, — Эрик обратился к Лукерье Баранке, в лице которой он видел большего знатока, нежели чей-то ворон, — они могут быть приверженцами праведников или вурдалаков? Не хотелось бы сразу весь букет сюрпризов получить.

— Нет, исключено, — без тени улыбки на шутейный тон юноши ответила Лука. — Они держатся нейтралитета: не выбирай ничью сторону, если дорожись свободой. Но традиции чтят.

— Ну хоть одной проблемой меньше, — делано громко выдохнул Эрик.

— Ничего себе! Легче ему стало, что каннибалы не праведники или упыри! — возмущённо заверещал Рарог. — От этого они не стали меньше каннибалами. Да и саламандр, я уверен, этот кровожадный народец стороной не обойдёт. Это ворону с филином хорошо — они улететь могут в любой удобный момент, а мы с кошками угодим в котёл с похлёбкой.

— Как будто я оставлю союзника на тебя, — презрительно изрёк Гамаюн. — Да ты и себя защитить не можешь.

Если бы Матфей вовремя не встрял в этот «чудесный» диалог, то все присутствующие вполне могли стать свидетелями занимательной дуэли, на которую подбивал «выскочку-зазнайку» ящер, обещая с головы до лап заплевать оппонента ядом.

— Ребят, всё, конечно, замечательно, мы ещё живы и целы, и всё такое, но фонарик-то у нас по-прежнему один, — напомнила Юна Дивия, когда последний закатный лизун над линией горизонта вылинял и сровнялся с кобальтовым небом. — Как мы отыщем этот народ, если я уже с трудом различаю то, что у меня под ногами? А из-за определённых особенностей местного ландшафта, наше передвижение в темноте значительно осложняется.

— Можно отправить птиц, — предложила Лука, — обращаясь ко всем и ни к кому сразу. Темнота, мягко заполнившая собою округу, вернула девушке смелость и былую выдержку. — Пусть ворон и филин полетят в разные стороны, они скорее отыщут то, что нужно нам.

— Хорошая идея, Луя, — похвалил её Матфей, — но думаю, что мой ворон никуда не полетит. Его пора деяний — дневная, пожалуй, только и останется, что попросить Элигоса. Думаю, тебе он не откажет.

Польщённая доверием, Лука тут же подозвала филина, тот послушно заковылял к ней, а когда она, не ожидая ответа, попросила его исследовать окрестность, тот тут же прокричал нечто пронзительно-жуткое и поднялся на крыло. Сделав два низких захода, птица набрала скорость и поднялась выше. Крупное тело Элигоса стремительно уменьшалось, вскоре став тёмной точкой, которая пропала из поля зрения глаз.

— Он не связан договором. Может не вернуться, — почему-то произнёс мрачным тоном Виктор Сухманов.

— Нет, он вернётся, — заверил скорее Луцию, чем остальных Матфей. — Он поклялся своим родом, что отыщет киранлалов и вернётся назад. К тебе, Лука.

— Ко мне, — тихо повторила она и вздрогнула.

— Я бы не уповал на верность этой птицы, — непривычно резко высказался Виктор; его голос походил на натянутую до предела тетиву: того и гляди — порвётся. — Он служил праведнику, и кто знает, может, до сих пор хранит верность серому братству. Вам, разве не показалось странным, что этот переправщик ни с того ни с сего вдруг увязался за нами по доброй воле? Мне это даже подозрительно. К тому же, раз можно подкупить галку, то почему бы Низложенному филину не продаться? Да и где гарантии, что он остался без союзника и правду ли о себе говорит?

Матфей, терпеливо слушавший тираду друга, всё же решил остудить того:

— Так что же ты не отослал Элигоса сразу, как только мы переправились, Вик?

— Я хотел предложить, — в твёрдой речи товарища пробежала рябь смущения, — но девчонки так умилялись. Но я бы не взял его с нами, как… как кое-кого.

Прямой намёк больно хлестнул Лукерью. Она готовилась, что ей придётся ещё немало вынести предубеждений, впрочем, заслуженных, но неприкрытая враждебная резкость от человека, которого она считала до недавних пор наиболее расположенным к ней, болезненно сдавила горло.

— Вик, — предостерёг юношу звонкий и боевой по настрою голосок Юны.

Тот смолчал. Хорошо, что темень сгущалась так быстро, что просматривались лишь контуры друзей — иначе бы всем стало видно, как судорога боли исказила лицо Виктора Сухманова, как стиснулись до белизны его уста, а руки сжались в крепкие кулаки. Но всё, что они различали — его прямой и горделивый силуэт.

Время застыло в липкой ночной плёнке, прибравшей себе всё, что простиралось во все концы света. Докучливый запах серы пробивался под ворота свитеров и кофт, которыми ребята тщетно защищали лица, намертво прилипая к нёбу. Зато на синевато-чёрном поднебесье постепенно просыпались серебристые звёзды, образуя знакомые и неизвестные созвездия. Когда их вдоволь обозначилось на тёмном бархате небес, наконец, соизволила показаться и сама луна. Круглая, без изъяна, матово-золотая монета.

— Эбе, — с восторгом прошептала Юна, вспомнив одну из Вирийских сказок в книжке ворона.

Ей тут же стало интересна одна мысль, вдруг взбредшая ей в голову из ниоткуда: интересно, как бы описал луну Эрик? У него она вышла бы как яичный блин с припёком в жёлто-оливковом соусе. Несомненно, именно так! Но спрашивать она постеснялась — уж больно момент неподходящий, да и они — далеко не герои какого-то там романа из её книжного шкафа.

Подул ветер, не сильный, но обжигающе ледяной. Тут все принялись кутаться в одежду как могли, у кого имелись капюшоны на куртках, тут же накинули на головы. Хуже всех пришлось Луции: при ней имелся легкий плащ, и кофта под ним едва помогала удерживать телу тепло. Девушку затрясло от озноба. К ней тут же приблизилась Юна и, не дожидаясь разрешения, прижалась сбоку, обхватив руками за плечо. Этот трогательный контакт ослабил напряжение в сжатых до предела мышцах Луки, и та ощутила, как от маленькой и до недавних пор презираемой ею девчонки к ней, Лукерье, потекло спасительное тепло.

Дышать стало легче, ветер заметно разбавил пахучее «амбре» серы, облегчив незадачливой компании время ожидания.

У кошек ночное видение, в отличие от людей, идеально, и именно коты-прислужники первыми различили среди звёзд быстро движущуюся в их сторону чёрную точку.

— Похоже, переправщик возвращается, — доложил союзнику Лиандр равнодушным с незначительной долей небрежения голосом. Коты никогда не признают полезными сов, пусть даже те и ночные странники, рассекающие подлунье. А уж ровней и подавно.

Приблизительно то же передала и Сеера Матфею, лишь с той разницей, что в её словах отражалось только безразличие.

Элигос вернулся с хорошими новостями: деревня располагалась совсем неподалёку, западнее от скопления соляных террас, навскидку — в пешем часе.

Эта новость приободрила людей и некоторых прислужников — саламандр оказался не готов к ночному холоду пустыни, а ворон на плече союзника ворчливо сетовал на ночную слепоту, делавшую его беспомощным. Кошки и филин, по понятной причине, держались достойно и стойко.

— Элигос, ты хорошо запомнил, где та деревня? — спросила Лука филина, когда тот уселся на чёрный бугорок застывшей лавы подле неё. Услышав пронзительный совиный вскрик, девушка расценила это за положительный ответ. — Тебе придётся снова подняться в небо и вести нас. Только, прошу тебя, лети ниже обычного, чтобы мы могли тебя различить.

Бывший переправщик откликнулся по-человечески визгливым воплем и тут же, расправив большущие крылья, отчего стал казаться чуть не вдвое крупнее, без труда взмыл над головами стоявших людей. Как и просила Луция, Элигос летел низко и не торопясь, подстроившись под поступь людей.

— А ему, кажись, твоя кровушка пришлась по вкусу, — шутливо заметил Эрик Горденов, поравнявшись и обогнав Луку. — Так и из перьев лезет вон, как хочет тебе угодить.

— Глупости, — беспечно бросила она, но всё же её взгляд пристальнее всех следил за плавным, грациозным полётом филина.

Виктор Сухманов включил фонарик и как мог, освещал земную поверхность идущим позади него. Это, конечно, было слабым подспорьем, но в кромешной тьме, где даже луна не способна разбавить густоту темени, этот жиденький лучик света ободрял и не позволял сбиваться с пути. Юна так и не отпустила плеча Лукерьи, и они обе шли, поддерживая друг дружку, чтоб не упасть, споткнувшись о какой-нибудь подвернувшийся невзначай бугор андезита.

К их удивлению жёсткая корка под ногами вскоре смягчилась редкой травяной порослью. А когда вдалеке отчётливо проступили несколько огненных точек, предположительно гигантских костров, травы на земле прибавилось, правда, та имела скорее сушёный и ершистый вид. Но от сухого шелеста под ногами путникам шлось уже несколько легче, а воодушевление, наполнившее их, одарило впрыском новых сил. Марсианский ландшафт Шаммала остался позади вместе с причудливыми холмиками окаменевшей лавы.

Огни укрупнялись и, точно спасительные очи маяка, вели компанию людей и прислужников к заветному убежищу. К удивлению ребят на пути, словно диковинные грибы, вставали гигантские растения с кронами по форме канделябра. В темноте их распознать издали было невозможно, но в слабом удалённом свете огней силуэты местной флоры проступали всё отчётливее и зловеще. Кто-то из прислужников подсказал, что причудливые древовидные растения всего лишь разновидность суккулента, а именно молочай.

Ещё немного и очертания живых огней обрели ясную форму кострищ, как минимум четырёх крупных и пяти мелких. В контрасте с густой ночью светоч пламени виделся неким живым существом, танцующим ритуальные древние пляски, провозглашающие торжество жизни вопреки всему и вся. Ещё ближе — и слух различил треск жадно поглощаемого огнём древесного топлива. За солнечно-бронзовым ореолом кострищ, словно за полупрозрачным занавесом, проявлялись контуры деревенских домов, сильно смахивавших на космические ракеты. Позже, ближе рассмотрев жилища киранлалов, друзья убедились, что дома их представляют простейшие, но добротные строения из соломы, бамбука и глины, с конусовидными крышами из камыша и дверным проемом. Именно из-за формы крыш жилища издалека и были приняты за космические аппараты.

Но прежде, чем приблизиться и всё хорошенько рассмотреть, путникам пришлось встретиться с охранниками — воинами, принявшими оборонительную позицию, решительно направив в сторону чужаков ружья.

Они бесшумно возникли на пути ребят, изящные, высокие и легконогие — точно их соткала из своей тени ночь. В полумраке и разобрать толком было невозможно, какого рода оружие держат в руках сторожа: копья, палки или… Отголосок огня блеснул металлом на поверхности орудия одного из защитников деревни.

— Стойте! — грозно предостерёг охранник в центре защитной линии.

Все замерли, причем по обе стороны.

Тут Лукерья освободилась от цепких объятий рук соседки и решительно сделала несколько осторожных, но твёрдых шагов вперёд к изумлению ребят.

— Лука, ты что делаешь? — встревожено шикнула Юна.

— Не стреляйте! — миролюбиво воззвала девушка к воинам. — С нами кибвэмека. Нам нужно поговорить с вашим старейшиной, пожалуйста.

Прошло мгновение, никто не двигался, и молчание казалось слишком уж затянувшимся, но после как оброненная песчинка порождает ураган, так сокровенное слово сотворило похожий на пчелиный гул шёпот вооружённых мужчин. Один воин, словно звено от цепи, откололся от группки и бросился бежать в глубь деревни. Но ружья по-прежнему целились в пришлых чужеземцев. Оставалось гадать: упоминание слова, незнакомого для честной компании, но хорошо известного местным обитателям, привело к столь оживлённой перемене в поведении осторожных защитников, или дерзкое обращение девицы вызвало волнение в их рядах.

Короткий и властный окрик со стороны деревни изменил ситуацию — ружья тут же качнулись дулами к земле. Тот, что командовал защитой, выступил чуть вперёд и объявил уже не так сурово, но всё же настороженно:

— Можете пройти к огню. Сначала кибвэмека, затем женщины, а после мужчины.

— И на том спасибо, — тихо съязвил Эрик Горденов.

Матфей Катунь нерешительно вышел вперёд, под курткой таился Рарог, дрожавший от холода — большую часть пути саламандр проделал на союзнике, — но замерший тут же, как только заслышал чужой голос. Когда юноша проходил мимо Юны Дивии, та легонько, почти неприметно дотронулась до его ладони, ледяной и шершавой от промозглого ветра. Матфей вздрогнул, точно искра прошла от её пальцев по его руке к сердцу, согрев моментально всё тело. Неуверенности, как ни бывало, он выпрямился и бесстрашно возглавил процессию.

Группу чужестранцев, растянутую в шеренгу по бокам и сзади сопровождали всё те же охранники. И пусть оружие их больше не целилось в сторону чужаков, всем своим обликом и суровым молчанием они выглядели не менее воинственно.

Костры просматривались лучше и ближе, до них оставалось около ста метров. Но даже на таком расстоянии воздух доносил огненный жар, обещавший либо согреть, либо спалить. Света теперь стало достаточно, чтобы хорошенько разглядеть окраину деревеньки, потому что огонь благоразумно распалили подальше от домов. Оценив размеры главных кострищ, а уже издалека было понятно, что они не маленькие, ребята ахнули: пламя каждого из чётырёх крупных достигало в высоту больше пяти метров, а те, что меньше — около двух метров. Гул от них растекался над землёю и вплетался в человеческую речь, резкую, голосистую, гортанную. Но самым дивным в этом завораживающем светопреставлении было то, что костры горели на минимуме древесного топлива. Ещё бредя по песку, а затем по охряной корке вулкана Эрик и Виктор не раз поднимали между собой спор, для них оставалось загадкой, за счёт чего каждую ночь обитающие на мёртвой земле (а она, безусловно, мертва, стоит только взглянуть под ноги) люди разжигают огонь. А тут ещё костры невиданные по мощи. Конечно, в ход мог пойти всё тот же молочай, или ещё какой древесный задохлик, но много ли их в округе, да как долго бы хватило на бессчетное множество ночей?

Все жители деревни, казалось, собрались, вокруг костров. Теперь тьма не мешала во всех подробностях рассмотреть тех, кому за глаза присудили чудовищный титул каннибалов. В основе своей этот народец оказался поджарым, высоким и стройным, вне зависимости от возраста. С матовой кожей цвета чёрного кофе, с тонкими чертами лица, эти люди обладали удивительными по красоте светлыми глазами и носили, горделиво задрав вверх, бритые головы, будь то женщины или мужчины. Привычные к своему климату, и одежду они носили соответствующую, удобную им: просторные хлопковые тоги красно-огненного цвета, точно отдавая дань уважения покровителю-солнцу, правда, у некоторых под одеждой виднелись и вполне современные футболки и джинсы. Вблизи же животворного огня утепляться во что-то более добротное местным не было смысла — жар здесь стоял адский.

У ног многих крутилось много зверья, но неприятным фактом стало превалирующее наличие среди живности змеиного рода. Никого из прислужников Матфея и его друзей не привело в восторг обилие змей, даже пусть они все безобидны по природе своей. Впрочем и чешуйчатые гады не испытывали радости от незваных гостей, нервозно шипя и торопливо дислоцируясь поближе к своим хозяевам. Но собаки, их тоже оказалось не меньше, выказывали настороженную заинтересованность, готовые по призыву кинуться на чужаков и выполнить свой пёсий долг полностью.

У перепутья меж двух громадин-костров Матфей замер замешкавшись — он растерялся от накатившего на него удушающего зноя и обилия громко перекрикивавших друг друга людей, а потому не сразу понял, когда один из охранников, сопровождавших его, вдруг подтолкнул в нужную сторону. И только тогда взгляд юноши выхватил среди столпившейся кружком группки одного, что выделялся среди прочих. К нему и направился юноша, ведя следом друзей.

Группа расступилась тут же, выпуская вперёд своего лидера. Высокий, стройный, сухощавый старик, на вид около шестидесяти лет, смотрел свысока на пришельцев задумчивым и, как казалось, суровым взглядом. Голова его, обритая гладко, только резче подчёркивала морщины, полосовавшие лицо и макушку. Тело его укрывала короткая карминовая тога, перехваченная плетёным шнуром вокруг талии.

— Подойди, чужеземец, — велел он сильным, утробным голосом, смотря в упор на Матфея. Тот подчинился, отделившись от своих. — Ты впрямь кибвэмека? Тебе подвластен язык любой твари, плавай она в водах, беги по земле и летай она в поднебесье?

— Это так, — кивнул юноша.

Именно в этот момент Рарогу надоело томиться под толстой душной кожей куртки, и он заёрзал, ища выход наружу — всё-таки горячий воздух вокруг огня нагрел и одежду.

Удивление проскользнуло в светлых очах старца, брови непроизвольно сдвинулись вверх, отчего морщин на лбу приумножилось.

— Это мой прислужник, саламандр, — неловко расстегивая молнию на куртке (та отчего-то заедала) пояснил Матфей. — Рарог, уймись, я тебя выпущу, потерпи!

В итоге ящер вывалился из-под полы куртки и с коротким, но пронзительным писком плюхнулся на землю.

— Ну и духотища! Капустны кочарыжки, бабкины маклышки, — заверещал Рарог, обрадованный свободе, но тут же испуганно вскрикнул, обнаружив, что вокруг столько незнакомцев. — А это что ещё за черти?!

И тут же ринулся к Матфею, вскарабкавшись на одну из его ног.

Суровость сползла с лица старика, он захохотал что есть мочи, обнажив ещё целые, хоть и давно утратившие даже намёк на белизну зубы. Ему вторили все деревенские жители — гам вышел ошеломительный.

— Забавный у тебя слуга, — сквозь смех произнёс он. Глаза светились почти детским весельем. — Я, Ади́са, старейшина своего народа. Как зовут тебя, кибвэмека, откуда ты в наших краях и зачем тебе понадобился я?

Когда всеобщий гогот поутих, Матфей Катунь представился сам и назвал своих спутников, а после вкратце рассказал о себе и цели прибытия.

— Значит, ты ищешь тайные знания, — изрёк старейшина, буравя всё также сверху гостя задумчивым взглядом. — Тогда тебе необходимо переговорить с Дабулама́нзи, нашим колдуном.

Старик подозвал к себе мальчика лет восьми, длинноногого и шустрого на вид.

— Чиди́, ступай на окраину деревни, пригласи Дабуламанзи к огню. Давно он пропускает прославление солнца, старый отшельник. Да будь аккуратен, Чиди: старик близорук, хоть и притворяется зорким как сова, пособи ему.

Мальчонка тут же припустил прочь от огня, нырнув в густые тени домов. Адиса по-простому сел на землю, пригласив гостей размещаться жестом по правую руку от себя. С левой стороны от него примостилась женщина одних с ним лет, голову её едва покрывали белёсые завитки коротко остриженных волос. Три молодые девушки сели около пожилой женщины; на их головах, как и у старшей, едва виднелись тёмные отростки кудрявых волос.

Матфей хорошенько всмотрелся в молодые лица и нашёл очевидное сходство между девицами и стариками. Следя за его изучающим взглядом, старейшина представил по очереди тех, кто занимал важное место подле него:

— Моя жена Эфу́а, дочери мои — Суби́ра, Зэ́ма и Идоу́у.

Имя последней и явно младшей прозвучало с особой теплотой в голосе.

— А тот юный сорванец — мой внук, — добавил он с ноткой весёлости и гордости, — сын Субиры, моей старшей дочери.

Из скопления любопытствующих местных отделились две девочки, как потом выяснилось, одиннадцати и шести лет. Обе приблизились к старику вплотную, что-то прошептав тому, затем та, что младше отошла и села подле средней дочери Адисы. Оказалось, это её дочь А́йна. Но девочка старше, худенькая как тростинка, ни к кому не подходила, она присела на колено вождя и доверчиво прижалась к старейшине. Светлые глаза девчушки отчего-то отражали грусть.

— Моя старшая внучка, О́ити, — с нескрываемой нежностью в голосе произнёс Адиса и ласково провёл большой ладонью по детской голове. Девочка улыбнулась. — К нашему всеобщему сожалению, сирота.

Ребята, приняв более-менее удобные позы на земле, второпях скинули верхнюю одежду. Луция же пока предпочитала остаться в своём плащике, наслаждаясь огненным жаром, от которого каждая клеточка её тела оттаивала и воспевала гимн теплу.

— Пока Чиди не привел колдуна, — продолжил старик, — вам, чужеземцам, следует выслушать часть истории Данаки. Части будет довольно, если её рассказать целиком — на то уйдёт не одна ночь. У нас в племени истории говорятся у огня в знак правдивости и искренности перед отблеском солнца. Днём же не до рассказов, жизнь велит работать и в труде своём искать радость. Но прежде, что вы знаете? Вам должно быть что-то известно о нас, иначе, что вам тут делать? Вам известно, что стоит за сутью киранлалов?

От прямого обращения Матфей растерялся, но его выручил Эрик Горденов, уже освоившийся и желавший поучаствовать в беседе.

— Нам известно немного, уважаемый Адиса, — величаво начал он, приосанившись и откинув со лба сильно отросшие каштановые прядки волос. — Вы именуете себя — живущими солнцем. Без солнца вы не можете долго существовать, иначе говоря, вы увядаете. Ночами, восполняя нехватку солнечного света, разжигаете костры. Кстати, очень хотелось бы узнать, за счёт чего вам удаётся достигать пламени таких высот и длительности горения? Ещё о вас известно, что вы потребляете много белка в пищу, и ко всему прочему, даже человеческое мясо. Прошу меня извинить за последнее, если это выдумка, но нас так проинформировала одна умная птица.

Воцарилось удивительное по солидарности молчание. Эрик, да и не только он, все ребята струхнули, что высказанный домысел-слух оскорбил местных и в лучшем случае пришельцев попросят уйти прочь, а в худшем… Об этом лучше даже не воображать.

Но тут возникшее напряжение разорвалось сумасшедшим хохотом. Все, включая именитое семейство, загоготали, зубоскалили, улюлюкали и надрывали от смеха животы, тыча пальцами в сторону гостей, будто те вдруг стали всеобщими шутами-дурилками. От подобного обращения стало не по себе не только компании друзей, прислужники зашипели и возмущённо закричали в знак протеста.

Но первым угомонился Адиса и, выпростав перед собой смуглую жилистую длань, примирительно заявил, хоть остатки веселья ещё и сохранялись в его выразительных очах:

— Прошу не сердиться гостей, если наш смех задел их гордость. Но эти байки, которые выдумали про нас былые белые люди, никак не затихают, а всё кормят новые поколения белых. Признаюсь, когда-то, так давно, что некому подтвердить, в нашем племени случались некоторые события, но к людям с бледной кожей они не имели никакого отношения. И могу поручиться, что теперь в Данаки скорее опаснее шальная пуля, нежели чей-то нож или копьё. В конце концов, мы не дикари какие-то.

На последних словах гогот, приутихший по призыву старейшины, возродился вновь, но гостей он уже не тронул как до того. Матфей, рассеяно улыбнувшись, скорее по инерции, внимательно изучал лицо вождя киранлалов: удивительным ему показался лоб того, расчерченный, словно для игры в крестики-нолики вертикальными и горизонтальными морщинами, что от проявления сильных эмоций проявлялись чётче.

Идоуу на правах любимицы отца подсела ближе к незнакомцу и добродушно сообщила: его и спутников вскоре накормят, как велит гостеприимство. Затем ненавязчиво потёк разговор, из которого выяснилось, что девушка, как и две её старшие сестры замужем, но лишь с той разницей, что мужья Зэмы и Субиры — добытчики соли с озера Ассали, а её супруг — воин-охотник. Идоуу и Уо́ссва женаты около полугода, а потому пока их семья мала, но в скором времени, оба надеются нагнать старших родичей.

— У моего отца большая семья: пять детей — три дочери и два сына, — простодушно с долей гордости пояснила девушка. — Старшие братья, Му́наш и О́чинг, также добытчики соли.

— А где же они? И где ваши мужья? — поинтересовался Матфей.

— Мой муж на охоте, как и полагается. Утром придёт. Мужья же сестёр на озере, туда путь неблизкий, но и их ждут завтра к вечеру. С ними же должен вернуться Очинг. Бедняга, его никто, кроме нас никто не ждёт — надо же было ему родиться с одной любовью в сердце: девушка, которую он любил много лет назад — умерла, так он до сих пор хранит ей верность, так и помрёт один.

— Но вы забыли в разговоре про второго брата, — решил сменить тему собеседник, — он тоже на солёном озере?

— Я никого не забыла, — голосок Идоуу натянулся упрямством и нервом, — наш старший брат имел неосторожность полюбить девушку из другого племени — кафири, у нас с ними вражда уже много лет. Яа была хорошей женой, но не долго. Однажды случилось то, что должно было случиться рано или поздно: произошла очередная стычка между кафири и киранлалами, и угораздило этим двоим влезть в самую гущу… Отец правильно сказал — в Данаки скорее опаснее шальная пуля. Мой брат, первенец моего отца, и его жена погибли в тот день, оставив Оити одну. Теперь её воспитывает Адиса.

— Простите, я не хотел вас обидеть.

— Мунаша и Яа нет уже семь лет. Вы никак не можете обидеть меня или кого-то другого. Разве что Оити, но того не допустит Адиса.

Пока Матфей беседовал с младшей дочерью старейшины, остальных гостей поддерживали разговорами старшие. Под пытливыми замечаниями гостей, киранлалы открыли секрет высокого пламени костров: оказалось, что к кострищам, которые жглись исключительно подальше от жилищ, оно и понятно почему, велись длинные тонкие трубопроводы, в которые подавалась нефть, добываемая особой группой из племени в окрестном озере.

Особый интерес среди детей вызвали волосы Лукерьи, их сравнивали с огнём и солнечным светом, их трогали любопытные детские пальчики, что вскоре порядком доконало и так уставшую от назойливого внимания девушку.

Юна Дивия, обычно говорливая и бойкая, оказавшись в столь экзотической компании людей, обратилась в сплошное внимание, одна в компании Спящая, она не понимала ни слова из произнесённого местными, а потому разглядывала каждую интересную ей деталь и, рассеяно поглаживала Рарога. Тот отчего-то вдруг возомнил себе, что ей нужна защита и, воцарившись на девичьих коленях, наслаждался единоличным вниманием, не забывая попеременно следить прищуренными глазами за всем, что кружило и двигалось вокруг.

Элигос неожиданно нашёл себе собеседника — Импунду́лу, ушастую сову, прислужника Адисы. Не такая крупная, как филин, сова носила оперение земляного цвета и бледно-коричневый лицевой диск с чётким ободком. Её перьевые ушки смотрелись трогательно, да и в целом, птица держалась скромно, но гордо. Гамаюн, как обычно, не делил своего общества ни с кем, выбрав убежище повыше, а кошки улеглись меж союзниками, наслаждаясь долгожданным отдыхом и желанным теплом огня.

— Мне кажется, или воздух здесь не отдаёт серой? — между прочим, заметил Эрик Горденов.

— Ты прав, — поддержал его Виктор Сухманов. — Я даже чувствую запахи еды. Или мне она мерещится.

Прибыла небольшая процессия женщин из глубин деревни — в руках каждая несла поднос или миску с яствами. Вскоре путники всласть наслаждались сочным свиным мясом, приготовленным с вечера и подогретым для гостей; угощались ынджера — большими рыхлыми лепёшками, похожими на блины, из кислой муки злака теф, в которые были щедро завёрнуты жареный картофель, морковь, пряности, рис и тушеное мясо. К еде подали местный алкоголь, тэж, сладковатый напиток, настоянный на корне, листьях и ветках дерева Гейшу с добавлением мёда диких пчёл и специй. На десерт вместе со свежими фруктами подали сухофрукты и орехи. Юна с удовольствием зачерпнула горсть сухих и тонких, как пергамент, кусочков яблока. Сушённые яблочные ломтики вдруг напомнили ей лепестки роз: вяленые, кремовые с розоватым кантом. А угодив на язык, каждая словно сочилась летним сладким соком с приятной кислинкой в послевкусии. Этакий привет ушёдшего лета, песнь отжившей жизненной вехи. И грустно, и сладко.

Пока гости наслаждались вкусом еды и утоляли первичные позывы голода, от любопытствующей массы зевак, взиравших на едоков с не меньшим интересом, будто для них разыгрывался персональный спектакль, отделилось несколько собак, прельщённых мясным духом пищи. Худые, так что рёбра проступали под кожей, голодные псины с опасливой оглядкой осторожничали, не решаясь совсем близко подобраться к блюдам с едой. Несколько раз на них сурово прикрикивал Адиса да несколько охотливых горлопанов заливисто улюлюкали в след драпавшим зверям, но нужда сказывалась сильнее, и твари всё равно возвращались к намеченной цели. Наконец, терпение старейшины сдало и он, вскочив на ноги, притопнул и пригрозил псам палкой, которая как по волшебству образовалась в его руке. Эта весомая угроза возымела желанный эффект, но не на всех: одна особо худющая доходяга увернулась и бросилась прямиком к ближайшей миске с лепёшками. Там как раз сидел Виктор, хмурившийся всё сильнее по мере разгона собак. Его крупная фигура, очевидно, внушила собаченции трепет и в одном кусе от желанной добычи, та замерла, вжавшись в место.

Вик внимательно смотрел на голодного зверя, затем ухватил первую подвернувшуюся под руку лепёшку и бросил тому. Шавка растерялась не меньше толпы, люди, казалось, подавились дразнящими издёвками, адресованными нахальному животному. Но критический момент прошёл, собака подхватила с пыльной земли роскошный ужин и тут же на глазах у всех расправилась с ним.

— Зачем переводить на бесприютную тварь хорошую еду? — с укоризной бросил Адиса расщедрившемуся гостю. — От того она наберётся наглости и совсем перестанет бояться.

— А зачем нужно, чтобы собака боялась? — строго взыскал Виктор. — Если к животному по-хорошему, то оно любить будет, а когда боится — жди от него пакости.

Псина в знак подтверждения правоты добряка, приподнялась и заискивающе приблизилась к нему, отчаянно виляя узким, как у крысы хвостом, и пригибаясь телом. И юноша смело вытянул руку, без колебаний возложил её на голову пса и погладил. Собака признательно лизнула ласкавшую её руку.

— У тебя большое сердце, юноша, — смягчившимся голосом обратился старейшина. — Не сердись, но у нас так принято — выживает сильнейший. А собаки хорошо чувствуют таких, как ты, иначе бы этот беспризорник не подпустил тебя к себе и не признал за главного.

Пиршество не дошло до финальной стадии, когда Чиди привел за руку старика настолько ветхого, что казалось, каждый шаг грозил развалить его на части. Внук Адисы подвел старца к тому месту, где восседала семья деда, помог тому усесться и тут же вернулся к матери.

Высокий, как и старейшина, высушенный годами почти до состояния мумии, старик, которому на вид смело можно было дать сотню лет, если не две, сутулил хрупкую спину. Единственный в деревне, кто носил волосы, длинные, скрученные в толстые молочного оттенка дреды.

— Змея! За ним приползла змея! — всполошился вдруг Рарог и суетливо забегал вокруг Юны.

Змея действительно показалась, заняв боевой пост около древнего пришельца, но с явным намерением защитить того, нежели напасть: сомнений не оставалось — меж ними союз. Однако ж кошки не спешили полошиться и, приподняв головы, удостоили новоявленную гадину внимательными взглядами.

— Што рас-с-скричалс-с-ся, лупоглаз-с-сый? — невозмутимо обратилась змея, не сводя глаз с саламандра. — Никогда не вс-с-стречал з-с-смею?

— Да нет, как раз одну точно встречал, — взволнованно пищал ящер, боязливо отступая за Матфея. — Одного злобного ужа.

— Ты о Ксафане? — переспросил Матфей. — Он и со мной особо не любезничал.

— Не вс-с-се з-с-смеи одинаковы, — выговорила змея. — Хотя уж мне и родственник.

Гладкая блестящая чешуя её длинного коренастого тела в свете пламени отливала оливково-зелёным окрасом, по спине шла тонкая оранжевая полоска.

— А как вас зовут? — поинтересовался юноша. По тону общения он не заметил снобизма или сварливости, присущие отцовскому ужу.

— Её зовут Мокеле́. Она не ядовита. Это домовая змея-аврора, — дал ответ старик и направил взор заволоченных бельмами глаз прямо на Матфея. Союзник змеи был слеп.

— Я и с-с-сама могла с-с-себя предс-с-ставить, — всё тем же бесстрастным голосом высказалась змея.

— Значит, ты, действительно, кибвэмека, — голос его шелестел, как сухие травы в жаркую пору. Замечание прислужника он пропустил мимо. — Не думал, что доживу до встречи с тобой и услышу твой голос. Как видишь, воочию узреть тебя, мне уже не дано — зрение растратили годы. Так что же ты хочешь узнать у старого слепца Дабуламанзи?

Вокруг установилась кромешная тишина, по всей видимости, колдуна или кем он приходился, в деревне почитали не меньше старейшины и, скорее всего, побаивались, как все суеверные люди.

— В Агнишандире один старый саламандр посоветовал мне направиться к вам, к вашему народу, по его уразумению вам что-то известно о таких как я больше остальных, — начал издалека Матфей.

— Та саламандра мудра. Мне кое-что известно, но не так много, — произнёс Дабуламанзи. — Что же именно ты хочешь спросить?

— Мой дар или наказание — я ещё не понял, как это назвать, но проблем из-за него так много, что пострадали мои друзья, и возможно, мои родители. Как от него избавиться и возможно ли такое?

При упоминании родителей юноша сник, не заметив, как печаль и тревога тут же отразилась в глазах Юны и Эрика.

Старик обернулся в сторону старейшины и обратился уже к нему:

— Адиса, на правах твоего советника и старого друга, прошу тебя об услуге: принеси в своих руках миску с родниковой водой, а затем передай этому юноше.

Ни слова возражения не донеслось со стороны главы деревни, безропотно поднялся Адиса и ушёл куда-то, ступая за пределы огненного света.

Пока дожидались, колдун заговорил снова голосом, стремящимся убедить:

— В твоём роду когда-то был «говорящий с тварями» и его особенность передалась тебе. Дар ли то или наказание, как ты говоришь, — не нам решать. То знает лишь Творец, то ведает Солнце. Как лишить тебя силы — о том мне, увы, не известно. Да и надо ли отрекаться от того, что дано свыше?

— Вы не понимаете, на меня объявили охоту и не оставят в покое, пока не изловят или не убьют, причём, второе более вероятно, — с пылом возразил Матфей.

— Я знаю эту историю: псы и совы и меж ними та, что равняет смертью, — загадочно проговорил старик, его слепые глаза, казалось, смотрели сквозь все отжитые эпохи мира. — И на острие — тот, что говорит с тварями. Если можно уйти от волчьих клыков и ускользнуть от совиных глаз, то смерть обхитрить не удастся. Из всех троих она неумолима больше. И пути всех троих выстланы кровью, ибо та — суть их, что движет ими от начала до конца. Больше сказать мне нечего, это всё, что известно.

— Я хочу вернуть всё назад, — раздражаясь от таинственной белиберды старца, заявил парень, поспешно прибавив, — всё, кроме моего умения понимать речь прислужников.

— Не тебе это исправлять и не тебе судить: плохо то или во благо, — равнодушным тоном донеслось из тонких сухих уст.

— Старикан совсем ушёл в древность, мелет чушь про предначертание, а сам слеп по воле судеб, — иронично заметил Эрик в сторонке Виктору.

Последние слова крепко зацепили самолюбие Матфея, и он уже собирался сказать что-то грубое в ответ, но тут вернулся Адиса с глубокой и тяжёлой миской, которую бережно передал в руки всеслуха.

Ужас сковал Матфея, прозрачная вода, отдававшая прохладой, отчётливо проявляла его облик. Глубоко внутри раздался дикий ликующий возглас злорадства. Юноша крепко зажмурил глаза. Идея катастрофически неудачная, но как это разъяснить, не раскрыв тайны?

— Посмотри в воду, кибвэмека, — велел Дабуламанзи. — Оставь свой взгляд на воде. Его я прочту, как читаю души живых и немые крики мёртвых.

Нет. Нет. Нельзя этого делать! Хотел прокричать в лицо живой мумии Матфей, но вместо того, вдруг подчинился, будто помимо его воли сила большая, чем он знал, приказала его глазам открыться.

Ничего не произошло сперва. Отражение смотрело на него под едва будоражившейся поверхностью воды. Но тут искры вспыхнули в глазах и погасли за долю секунды, голова пошла кругом, а затем его, Матфея, словно резко бесцеремонно с силой выдернули из тела и кинули в тёмную бездну. Но тут нечто цепкое ухватило его за руку и вновь зашвырнуло обратно, где он продолжал недвижно сидеть с плошкой в руках, а вода оставалась водой, а не нарастающей темницей из мрака.

— Дай мне, — повелел ему голос колдуна.

Юноша с радостью поспешно избавился от ноши, которая показалась ему тяжелее двадцатикилограммовой гири.

Дабуламанзи приблизил к лицу миску с родниковой водой и надолго уставился в суть её невидящим взглядом. После, как привиделось Матфею, старик едва дрогнул. Наконец, отстранив ритуальный сосуд от себя и отставив его на землю, он вынес вердикт:

— Мне жаль, что ты проделал долгий, и как я догадываюсь, не лёгкий путь напрасно. В мире много чудес и, безусловно, ты — одно из них. Не отчаивайся, говорящий с тварями, и учись жить с даром, что дан тебе свыше.

Он замолк. Адиса дал знать, что пора расходиться по домам, пригласив в свой дом девушек, а юношей поручив другим домам.

От горечи разочарования, Матфей не желал никуда следовать, отчаяние накатило на него ошеломительной волной. Даже ободряющее карканье ворона не дошло до его сознания, так сильно пал он духом. Наконец он встал и, еле перебирая ногами, направился за провожатым, в доме которого ему предстояло заночевать. И только тогда до него долетело шелестящее предостережение колдуна, единственного, кто остался у пламенного светоча:

— Сторонись прозрачных вод, кибвэмека, и всего прочего, что отражает тебя самого. Я видел лишь мельком, но то, что я заметил, встревожило мою душу. Зло пометило тебя.