Больно не будет

Ольга Вечная, 2020

Он в прошлом мажор, в настоящем – боец спецназа. В будущем крутой спец, а пока молодой и дурной, как утверждает его начальство. Она попала в беду. А потом навестила в больнице парня, который закрыл ее собой. Он для нее слишком дерзкий. Он во всем для нее слишком, но почему-то ей отчаянно хочется узнать его получше… Содержит нецензурную брань.

Глава 3

Даже в детстве мне не уделяли так много внимания, как в эти дни. А ребёнком я была избалованным, папиной принцессой. Потом отца уволили с высокой должности, доходы резко упали, а жизнь изменилась.

Со мной разговаривали врачи, психологи, полицейские. Пытались и журналисты, но я отказалась давать интервью. По первым же вопросам догадалась, к чему они клонят, — им нужно за что-то зацепиться, чтобы раздуть скандал. А я не в том состоянии, чтобы ловко лавировать между скользкими темами и взвешивать каждое слово. Штурм пошёл не по плану, начался в тот момент, когда заложница всё ещё находилась в здании, — я могла попасть под раздачу.

А ещё я поняла, что никакого вертолёта не было. Не было лётчика-самоубийцы, согласившегося вывезти непредсказуемых преступников из города. Не было приказа идти на уступки.

Спецназ готовился к штурму. Вожак был не так прост, а после недавнего случая, когда мирный переговорщик ликвидировал террориста, и вовсе не доверял якобы милым психологам.

Бойцам нужно было поднять жалюзи, чтобы смог работать снайпер. И по возможности освободить побольше людей. Каким-то образом они выяснили пристрастия вожака, выбрали парня, который в его вкусе. Попытались обыграть.

Смело, абсурдно! Он вызвался сам.

Если бы штурм начался, когда мы все находились внутри, процент выживания был бы явно ниже ста.

Я честно рассказала, как всё было, и врачу, и начальнику Ярослава, солидному мужчине по фамилии Тодоров. Да, следовало бы скрыть факт моей глупости. Мне велели смотреть в пол, но я не послушалась. И он за это пострадал. В ходе драки он получил сотрясение, двойной перелом нижней челюсти, на которую пока наложили шину и которую планируют прооперировать через пару дней. Прогнозы благоприятные: после всех манипуляций и реабилитации он сможет говорить и есть твёрдую пищу. Хоть бы это так и было!

Руководству Ярослава понравилось, что я не стала выгораживать себя, — наоборот, старательно оправдывала их спеца, требовала его наградить. Мне разрешили его навестить в больнице, где я столкнулась с его родителями. И снова всё честно рассказала. Они имеют право знать, что их сын — герой.

Если отец отнёсся с пониманием — он тоже при погонах, — то мама выволокла меня за волосы из палаты и пожелала всего самого страшного. Она была на эмоциях — я её не виню.

Вечером мне позвонили с незнакомого номера и сообщили, что Ярослав не спал и был свидетелем сцены в палате. Ему понравилось, что я пришла. И если я хочу, то могу проведать его ещё раз, чтобы пообщаться без свидетелей.

* * *

Он слегка приподнимается, и я подтягиваю подушку повыше, чтобы он мог принять более удобное положение полусидя. Пульс стучит в висках, я всё время смотрю ему в глаза, пытаясь прочитать мысли. Что, если он меня ненавидит? Презирает? Ассоциирует с болью?

Если бы мне не позвонили прошлым вечером, я бы не решилась прийти снова.

Что-то нужно сказать. Поблагодарить? Его глаза немного мутные, да и в общем он выглядит неважно: сильный отёк на лице, губы синие, челюсти в прямом смысле намертво сцеплены шиной. Для закрепления эффекта подбородок зафиксирован пращей.

— Можно я просто посижу с тобой немного? — наконец, спрашиваю. Он выглядит удивлённым, но кивает. Я пододвигаю табуретку ближе к изголовью, присаживаюсь. Это хорошо, потому что колени рядом с ним дрожат. Всё это время я держу его за руку. Наверное, у него температура, он такой горячий… как солнышко.

— Может быть, позвать доктора?

Он отрицательно качает головой.

— Только скажи, и я мигом.

У него половина лица перебинтована, а глаза улыбаются. Они тёмные, почти чёрные, ещё и зрачки расширенные — смотрю в них, словно в самую ночь.

Он одет в белую майку, лежит под одеялом. Палата отдельная, здесь даже уютно. Его отец — какая-то шишка, которая может себе позволить купить лучшее лечение. Боже, его отец — шишка, он мог бы отдыхать где-нибудь на Бали, а не устраивать стриптиз перед кучкой неадекватов.

Тем более с таким телом. Наверное, на этом Бали девушки устраивали бы состязания, чтобы самим перед ним раздеться.

Тёмные волосы на голове коротко подстрижены, кожа смуглая. Руки крепкие, я нащупываю мозоли на ладонях. А потом спохватываюсь:

— У тебя, наверное, есть девушка, — стараюсь, чтобы голос звучал шутливо: — Ей не понравится, что я трогаю тебя, — отпускаю его, отвожу глаза и прячу руки под коленями.

Он мешкает, потом раскрывает ладонь и ждёт. Стреляет взглядом, дескать, верни как было. Жест требовательный — лёжа в койке после ранения, он пытается командовать, и я невольно улыбаюсь этой просьбе-приказу. Нерешительно снова вкладываю свою ладонь в его горячую, немного влажную. Так и молчим, смотрим.

Всё позади, мы в безопасности, но в глубине души, в той её части, которая подчинена инстинктам, мы всё ещё вдвоём среди врагов и держимся друг за друга. Вернее, конечно, я за него.

* * *

Время тянется.

Понятия не имею, что говорить. Тем более он не может пока ответить. Я даже не уверена, что Ярослав — это его настоящее имя, а не выбранное случайно для прикрытия.

Да нет, настоящее, конечно, его так все называли. И парень в маске с пауком, и Тодоров.

— Твоей маме бы не понравилось, что я здесь, — закидываю удочку. Сложно в одиночку вести разговор с посторонним человеком. Нет общих тем. Нет общих знакомых. Ничего нет, кроме благодарности и воспоминаний о самых страшных минутах в жизни.

В его глазах снова мелькает чертовщинка, он слегка сжимает мою руку и ведёт большим пальцем по ладони. От этого простого жеста волоски на коже встают дыбом. Моя спина прямая, словно я в корсете для коррекции осанки. Я продолжаю что-то говорить, чтобы заполнить паузу:

— Мне никто не хотел ничего рассказывать, но я так рыдала, что доктор сжалился. Я вообще довольно плаксивая, но в экстремальных ситуациях, оказывается, словно высыхаю. Девочки все плакали в ювелирке, — делаю паузу. Он смотрит на меня. — У меня одной не было слёз. Я честно пыталась выдавить из себя хотя бы одну, чтобы быть как все. Не получилось. А потом прорвало! Хирург заверил, что, если операция пройдет успешно — а она пройдёт, я верю, — ты ещё неделю полежишь здесь, и выпишут. Потом ещё дней восемь походишь с шиной, и её тоже снимут. Дальше, конечно, диета, реабилитация, физио и упражнения. И всё станет как было. Но ты, наверное, это и так знаешь.

Он утвердительно моргает.

— Я могу помочь с упражнениями. Я по профессии логопед. Детский, правда, но если ты захочешь… в смысле, мне бы хотелось что-то для тебя сделать.

Он слегка улыбается и кивает.

— Всё обязательно будет хорошо. Я буду думать только о хорошем, сила мысли, молитва… во что ты веришь, то и буду делать.

Он сдерживает смех и делает жест, будто отмахивается. Дескать, что ты переживаешь, ерунда. Видел бы он себя со стороны. Безбашенный.

Ярослав чуть крепче сжимает мои пальцы, когда заходит врач с дежурной улыбкой.

— А кто у нас тут? Доброе утро! — смотрит в папку с бумагами, весело улыбается. — Как вы сегодня, Ярослав?

Переводит глаза на меня, намекая, что мне следует оставить их наедине.

— Если хочешь, я приеду завтра, — спрашиваю шёпотом у бойца. Его глаза улыбаются, и он слегка кивает. Я улыбаюсь в ответ. Мне вдруг хочется наклониться и поцеловать его в лоб, но я так, разумеется, не делаю. Машу на прощанье и убегаю, ловя себя на мысли, что мне совсем не хочется уходить.

Слишком рано. В моём новом мире по-прежнему существует лишь два человека — я и он. Остальные — враги, жертвы или трусы. Наверное, мне нужна помощь психолога. Умом я это понимаю, но сердцем… сердцем мне нужен только этот человек. Рядом. Тогда безопасно.

Даже когда он лежит на кровати бледный и забинтованный, даже когда я вспоминаю слова его матери о том, что при следующей нашей встрече меня постигнет участь её сына.