Рыжий ангел

Ольга Ковалёва (2024)

Они в памяти остаются надолго, курортные романы, они приносят приятные воспоминания, легкие сожаления и ожидание случайной новой встречи. Кто мог предположить, что курортный роман вовсе не курортный, и вовсе не роман, а настоящая любовь, редкая, которая на всю жизнь одна, начавшаяся между двумя юными людьми, где-то в небольшом городке много, очень много лет назад. Сын вырос, авторитет ловеласа и завидного жениха растет, а встреча на курорте кажется счастливой случайностью. Но у всякой счастливой случайности есть свой ангел, если он узнает, что та, первая любовь жива.

Какая это роскошь, в любой момент иметь

возможность обнять любимого человека.

С. Ахерн

Глава 1

Дом был большой. Комнаты светлые, большие и он ходил по этим пустым комнатам, а их становилось больше и больше. Он искал выход, а находил всё новые и новые комнаты. И уже сил не было от этой пугающей пустоты, от этого множества. И вдруг мамин голос:

— Сыночек, спасибо, мой хороший, всё нормально! На балконе, отдыхаю, вид прекрасный. Всё как ты говорил, мебель прекрасная, очень удобная. Я на балконе, здесь уютно, ноги уже почти не болят.

И он бежал искать маму, на балкон, но всё время попадал в пустые комнаты и ему уже хотелось кричать. Мама была очень красивой и смешливой, мама смеялась совсем рядом, и он проснулся.

Через несколько секунд непонимания кто он, где он, одним мгновением вспомнил, что отдыхает в хорошем пятизвездочном отеле, в Испании. На балконе уснул и не заметил, что уже вовсю жарит солнце, нехорошо это, не обгорел ли? Ощупал лицо, нет ли неприятных ощущений. Неприятных ощущений не было, ожога не было, разве что разогретая кожа. Шезлонги, действительно в этом отеле очень удобные, их можно подстроить под тело, под уставшие ноги. Хотя он уже давно не помнил, как ноги устают. И никуда бежать не надо, не надо искать маму. Мама далеко. И он очень давно не звонил ей, наверное, уже неделю, и она не звонила. Не беспокоит, он просил её не беспокоиться и не беспокоить. Дурак. Высылал ей деньги, нет, не высылал, деньги автоматически маме перечислял банк на её карточку. Он так любил, чтобы всё было удобно. Это тоже было удобно!

А кто смеялся? Он же слышал, что кто-то смеялся и этот смех его разбудил. Осторожно встал, заглянул на соседний балкон и увидел ноги. Ноги были длинные, но полноватые, почти без признаков загара, ноги были слегка отекшими, и он вспомнил разговор, почти не болят. Он ещё раз захотел услышать мамин смех. Позвонил маме и услышал её тихий и почти бесцветный голос:

— Сынок, Сашенька, что случилось? У тебя всё в порядке?

Он долго разговаривал с мамой, рассказывал что-то смешное, пока не услышал её смех, смех был совсем непохожим на смех из его детства или из его сна.

— Что случилось, почему звонишь? Нет Сашенька к тебе не хочу, я роскоши боюсь.

Мама боится роскоши, а могла бы жить красиво, она сама говорила, жить надо красиво. Специально возила подростком в Москву и Ленинград, по музеям, картинным галереям, театрам.

И совсем робкое:

‒ Может соберешься, приедешь? А Таня приезжает, ты помнишь Таню. С соседней улицы. Она такая шикарная стала, богатая. Всем богатая, и телом, и косой, и ростом, всем! Вы вроде даже дружили.

У Александра заныло сердце, он не хотел вспоминать Таню, а Надю вспомнил с гневной тоской. Надя была бедной, и телом, и косой, и росточком, совсем бедненькой, но его так умиляли её костлявые коленки. А Надя их прятала и долго ругалась с редакторами глянцевых журналов, если в журналах появлялись снимки с её неотфотошопленными ногами. Надя была красавица, с интеллектуальным узким лицом и глубоким сильным голосом. Известная певица. А ещё у Нади был вздорный характер, на который Александр не обращал внимания, но тонкие костлявые ноги с узкой щиколоткой и острыми коленками, приводили его в умилительный восторг. Вчера Надя его бросила. Он об этом забыл и вот только сейчас вспомнил. А ещё вспомнил, что он её для этого и привез сюда, в Барселону.

Отчего он её вспомнил? Ах да, он вспомнил что когда-то любил. Таню любил, так нежно, так яростно, так сильно, что мутнело в голове, таяло сердце, и ему ничего не было нужно, только чтобы она была рядом и тогда, рядом с ней, мир становился невыносимо прекрасным, вечным, мощным и понятным.

Вот почему он вспомнил Надю. Вспомнил про любовь и поэтому вспомнил Надю. Считалось, что он любит Надю. По-своему, но любит. А почему по-своему? Ах да! Это же Надя так говорила, ты меня любишь по-своему.

То, что он любил Таню он забыл. Постарался забыть и забыл. Он даже не помнит её лицо. Помнил только её фигуру, тонкую, высокую, с копной смоляных кудрей, а лицо забыл. Хотел забыть и забыл. И боль забыл. Так крепко забыл, что не вспоминал двадцать лет, или сколько там прошло? Девятнадцать лет, семь месяцев и двадцать дней, вот сколько прошло. Ничего не помнил, ни Таню, ни её лицо, только взгляд. Как же причудлива человеческая память, взгляд он помнит, а глаза не помнит. Ничего не помнит. Только боль.

Почему они расстались? Он начал вспоминать. Она что-то ему сказала, он что-то ответил, а она встала, долго и пристально на него смотрела и сказала, он хорошо запомнил, что она ему сказала:

— Не приближайся ко мне. Никогда.

Он помнил эти её слова. Всю жизнь помнил. И её взгляд, наполненный болью и презрением. Это только сейчас он понял этот взгляд, вот сейчас, секунду назад, а тогда совсем не понимал, а почему она сказала такое, и почему смотрела с болью и презрением не понимал. И сейчас не понимает.

Да он, собственно, и не вспоминал никогда, о чем они разговаривали. Он только помнил захлестывающее до краев горе, боль непреходящую. Он помнил, как она уходила, как споткнулась и чуть не упала. И ещё он помнил стон, дикий стон, как протяжный вой волчицы через несколько секунд после того, как скрылась за поворотом её стройная, высокая фигура. А он не мог за ней побежать, не мог посмотреть кому так больно, кто так стонет, что там, за поворотом случилось и жива ли Таня. Совсем не мог, у него отнялись ноги от горя и обиды. Он только звал её. Пока совсем не охрип. Так и нашла его мама, бессильно сидящим на лавочке.

Его увезли лечиться в Москву. Опять в Москву, как в детстве, в клинику неврологических заболеваний. Или как она там называлась? Он пошел через неделю и даже успел поступить в институт, в модный тогда ВУЗ под названием Высшая экономическая школа. Его ждала красивая жизнь. Так говорила мама.

Он опять вышел на балкон и опять решил заглянуть на больные красивые ноги соседки.

— Вы с ума сошли? Напугали.

— Каким образом?

— Ваша тень совершенно неожиданно появилась на моем туловище.

— Надеюсь она к вам не приставала?

— Кто?

— Моя тень.

— Ха — ха — ха! Очень смешно.

— Ну, простите, я не хотел вас пугать.

— Ну, прощаю.

— Вы только приехали?

— Мы второй день.

— Вы не одна?

— Мы одна.

— Вы забавная!

— Я еще и танец могу вам станцевать. Индийский. Хотите? Это ещё забавнее.

— Вы правда забавная. И не пафосная.

— Ну, это как настроение ляжет.

— Это самоирония?

— Это самоиндукция.

— Что?

— Проехали.

— Нет, вы правда интересно ведете диалог.

— А вы пафосный?

— С чего вы взяли?

— Речь у вас такая.

— Наговариваете. Я прост, как табурет.

— У вас четыре ноги? — удивилась собеседница.

— Две. А вы не могли бы мне показаться?

— Кем?

— Что кем?

— Кем я вам должна показаться? Если что я ленивая, двигаться не люблю. Не хочу повышать энтропию вселенной. Я могу только собой.

— Где-то я такое слышал уже. Собой и покажитесь.

— Вы не слышали, читали. Кто-то из фантастов написал об ученом, который был ленив и всем видам развлечений предпочитал горизонтальное положение лежа. Фамилию забыла.

— Чью?

— Да всех, и ученого и писателя фантаста.

— Глеб Горбовский. Стругацкие. Полдень!

Две ноги красиво метнулись и наконец перед Александром явилось лицо хозяйки длинных ног.

— Ух ты! Точно. Стругацкие. Удивили.

Это была женщина лет тридцати, с очень красивой, пока белой, сливочной кожей. Красивое, породистое лицо и странно простодушный взгляд. На голове женщины красовалось нечто, похожее на тюрбан. Она смотрела на него как-то странно. Удивленно и испугано.

— Вы даже забыли о своей лени.

— Да прямо захотелось увидеть человека с такой прекрасной памятью. ‒ Рассеянно как-то сказала.

Сосед исчез.

Через несколько секунд появился и протянул ей книгу Стругацких.

— Взял почитать с собой. Утопии захотелось.

— А могли бы и не разоблачаться.

— Саша, — представился знаменитый ловелас, миллионер и самый выгодный холостяк страны, — Да вот что-то не захотелось гоголем перед вами ходить.

Посмотрела на него насмешливо и тоже представилась:

— Тата. Это не имя. Это кличка. Могли бы для интереса и гоголем.

— Для чьего интереса.

— Вопрос ребром. Заинтересованных не нашлось!

— Я пытался зацепить ваше самолюбие.

— Получили бы удовольствие?

— Надеялся.

— Я просто ловко увернулась.

— Вы собираетесь на обед?

— Разве уже пора? — Заглянула в свой телефон.

— Надо же. Время летит. Скоро Новый год.

— Сейчас апрель.

— Вот именно. Уже апрель и время обеда.

— Все-таки вы забавная.

— Вы тоже забавный, вроде как.

— Хороший повод сходить вместе пообедать.

— Пожалуй. Я буду готова минут через десять.

Глава 2

Она вышла из своего номера ровно через десять минут. Длинная белая туника до середины икр, летящая, с красиво отделанным воротом из разноцветных камней, с узором по подолу. Светлые босоножки, пышные темные локоны по плечи. Соседка была невероятно хороша собой. У неё была красивая походка. Прямая спина и шаг балерины. Похвалил за пунктуальность.

— Мне не хотелось вас огорчать перед обедом. А то несварение и прочие беды, зачем это нам, — ухмыльнулась.

Та ещё штучка, ведь теперь, наверное, будет неделю мстить за его попытку зацепить самолюбие.

— Тата, ты очень красивая.

— Спасибо, мы уже на ты?

— Возражаете?

— Нет.

Она улыбнулась ему простодушной улыбкой, но такой нежной, что у него внезапно заколотилось сердце.

— Так дело не пойдет.

Вот черт, зачем он сказал это вслух.

— Еще как пойдет, Саша? — она опять ухмыльнулась.

В ней была сексуальность, не нарочитая, природная и вряд ли она её осознавала.

— Что случилось?

Она была чем-то встревожена.

— Тебе плохо?

— Мне хорошо.

— А почему за сердце держишься?

Он не заметил, как положил себе на грудь руку, чтобы унять сердцебиение.

— Все в порядке, возможно это привычка.

— Возможно, ты мне врешь, глядя в глаза.

— Возможно.

Он не любил врать. И не любил, когда его ловили на лжи.

— Остановись. Дай руку. Правую.

Она нажала ногтем какую-то точку на мизинце, его пронзила острая боль, едва не вскрикнул, но сердцебиение прекратилось.

— Лучше?

— Да. Ты врач?

— Нет. Я начитанная.

Он смотрел ей в глаза и вдруг вспомнил, что он ловелас, мачо и мастер кружить девкам голову. Конечно, она не юная дева, но она так сильно ему нравилась. Захотелось подчинить её себе. Сделать своей женщиной.

— Пойдем.

Зацепил тем самым мизинцем её мизинец и держась за руки они направились к лифтам. Руку отнимать не стала. В лифте было прилично народу. Ему показалось мало её одного пальца, всей ладонью провел по запястью и переплел свои пальцы с её.

Он ждал что она освободится, боялся этого и незаметно для себя сжимал её руку крепче и крепче.

— Всё хорошо. Я с тобой. — Сказала почти насмешливо. Почти. И почти испугано.

Или он сейчас получит по морде или обнимет и прижмет её к себе. Обнял и прижал. Лифт приехал, пора выходить. Пальцы не разжимал. Не хотел.

— Саша, ты что это за эксперименты затеял? Нервы мои испытываешь?

— Не твои, а свои. Мне надо так.

— Хорошо, надо так надо. А я такие же права имею.

— Нет, если собралась со мной сражаться.

— А если не сражаться?

— А если не сражаться, то такие же.

— Саш, сколько времени надо быть знакомыми, чтобы иметь право выносить мозг.

— Шесть часов, тридцать шесть минут.

— Осталось всего шесть часов пять минут. Я потерплю. Нет, погоди, почему это мне шесть часов, а тебе можно сразу.

— Ты тоже не веришь в магию точных цифр? Что мне можно сразу?

— Не верю, верю в кривые. Ты собираешься присваивать.

— Ты уверена, что я хочу что-то присвоить?

— Конечно.

— И что же это?

— Не что, а кто. Ты пытаешься меня присвоить.

— А ты хочешь присвоить меня?

Женщина с кличкой вместо имени смутилась. По-настоящему смутилась. Подумала, опустив очи долу и призналась:

— Я точно не знаю, чего я хочу, но присвоить тебя или что-то наподобие, да, хочу. — подняла бровь, плечиком пожала, — Но сначала мне надо разобраться.

— В чем разобраться?

— В порядке действий.

— Тата, ты меня пугаешь или объясняйся, или, я что-либо сам придумаю.

— Я не знаю в каком порядке действовать, сначала тебя присвоить, а потом в тебе разобраться или сначала в тебе разобраться, а потом присвоить.

Она явно нервничала.

— Конечно сначала присвоить, потом разберешься носить или выбросить.

— Ты очень умный.

— И красивый.

— Это не так важно. Имей ввиду, это мое убеждение, а не попытка задеть твое самолюбие.

— Очень хочется тебя поцеловать.

— У меня мораторий, шестичасовой. И не я это установила.

— Может отменим.

— Торгуешься?

— Нет, изучаю возможности.

— Ха-ха!

Они уже дошли до ресторана. Куда это они вырулили? Странно, он здесь впервые, в этом зале. Обычно… Хотя, это обычно было очень давно, он тогда ещё не ждал никакого счастья и он уже не помнит как там было в том обычно.

Шведский стол предлагал разнообразные блюда. Тата взяла три салата, с авокадо и креветками, из листьев цикория, фруктовый и приличный кусок тунца с небольшой порцией гарнира.

Она так увлеклась выбором блюд, что упустила из виду своего соседа и уже сидела тоскуя, размышляя к худу это или к добру, как на её столик приземлился сначала поднос с тремя салатами, приличным куском рыбы, двумя пузатыми огромными бокалами, красивым стеклянным кувшином с красным вином и наконец пред очи её предстал сам красавец, ловелас и сердцеед, завидный холостяк.

Она вспомнила его. Ещё там, на балконе. И сын на него похож. Она только что вспоминала его когда-то юное лицо. Разве так бывает? Любить человека и не помнить его лицо. Даже всю прессу гламурную вспомнила. Кто там у него последняя девушка? Вроде певица. Не певичка, а настоящая певица. И то, слава Богу! Такое было бы разочарование. А оно уже было, разочарование. Или забыла? И хорошо, что он не узнает её. Она сделает всё, чтобы не узнал. Соблазнит его и бросит. Нет, не будет бросать. Соблазнит и присвоит. Да, так будет правильно.

В ней что-то изменилось. Он это почувствовал.

— На минуту нельзя оставить. Что у тебя произошло?

Сощурила глаза, нарочито сделала. Как будто уличить в чем-то хочет.

— Тата, если ты задумала играть в кошки-мышки, спасибо, конечно, за соблюдение гендерных правил, то должен предупредить, я эти игры освоил в совершенстве. Ты проиграешь. В этой игре очень легко проиграть.

Глава 3

Она смотрела на него как-то не так. Не так, как до этого. И почему-то ему взгляд был знаком. Тряхнул головой. Помогло.

— Ты просто в мышку не играл. У кошки свои правила, у мышки свои. С мышкой всё не просто, она может думать о себе, что она кошка.

— Сложную игру ты затеваешь. Когда я подошел ты уже была другая. Что произошло?

— Я вспомнила, кто ты такой. Читаю иногда всякий глянец и гламур. Напрягает, что ты это почувствовал. Куда она делась?

— Тебе интересно или это любопытство?

— Хочу определить положение дел и принять или нет решение о продлении моратория.

— Нет, давай не будем продлевать. Лучше отмени его. Она меня бросила. Причину не знаю.

Конец ознакомительного фрагмента.