Театральный кошмар. Несколько дней из жизни начинающего драматурга

Ольга Колодзейская

У начинающего драматурга творческий кризис. Это всегда точка отсчета, поворот к чему-то новому. Все начинается в день полнолуния, когда на помощь приходят персонажи собственных пьес. Одни пришли помочь, другие поспорить. Они доказывают свою правоту, заставляя автора стать участником странных и мистических событий.

ГЛАВА 2

Скажу прежде, что сами пьесы в той или иной степени это отражение меня, моих мыслей и суждений, почти в каждой из них — часть моей биографии. Со мной случилось то, чего я сама не люблю в людях, «что вижу, о том пою». Только в моем случае «что вижу, о том пишу», но это не меняет главного. Представьте, вы смотрите в окно и каждый вечер наблюдаете одну и ту же картину. У подъезда сидят ваши соседки. Сначала это смотрится умилительно. Старушки беседуют обо всем: о политике, ценах, очереди к врачу. Они здороваются с жильцами мимоходом, не прерывая разговора. Потом вспоминают о соседях и обсуждают все, переходя от выражения лица к одежде. Продолжается это долго и в какой-то момент становится понятно, что остановиться они не могут. Они не готовят, не вяжут и не ходят в садик за внуками, они дежурят. Вы сидите на кухне и блаженно попиваете чаек из любимой чашки, может быть курите. Бабушки говорят обо всем, их голоса вам хорошо знакомы. Вы знаете, когда и от чего умер чей-то муж, помните даты рождения их детей и милые соседушки уже давно вооружили вас таким запасом медицинских знаний, что самая полная энциклопедия не могла бы соперничать с опытом и эрудицией старожилов подъезда. Признаться, не выношу встреч с этими пенсионными всезнайками, вот почему мысль о схожести с ними повергла меня в уныние.

Мои пьесы все разные. Среди них есть и драмы и фантасмагории и даже скетч. Когда я работаю над пьесой, мои персонажи словно оживают, пытаются говорить со мной и спорят. Среди моих персонажей есть одна особа, пожилая учительница. Вы уже знаете, что я недолюбливаю как старых учительниц, так и пенсионных всезнаек. Она постоянно спорит во всем, даже в мелочах. Она пытается навязать мне свое мнение и втиснуть меня (к счастью тщетно) в свои рамки. В моем детстве действительно была такая моралистка и звали ее тоже Вера Ивановна. Моя героиня рассказывает ей о своей мечте — написать книгу о себе. Ну вы, конечно, не прикладывая особых усилий, вспомните некоторых своих учителей, которые сулили вам карьеру дворника. Так вот, эта самая Вера Ивановна посмела возродиться где-то глубоко в моей памяти (тоже мне, птица-феникс) и поучать меня. Главная героиня Ольга (прототип ее тоже я, собственной персоной) говорит о том, что учитель лишает ребенка мечты, закрывает возможности и лишает шанса на интересную полную жизнь (вспомните, о чем я говорила в начале). Ольга хочет написать книгу, а Вера Ивановна не верит.

Все писатели страдают раздвоением личности, теперь я это точно знаю. Это — профессиональный навык, необходимость, без которой у него ничего не получится. Пьесу с ненавистной учительницей я написала быстро, на одном дыхании. Рука уставала и немела. Я делала судорожные глотки пересохшим горлом, но не сдвигалась с места. Иногда, отрывая руку от листа, я успевала лишь произвести возглас удивления, ведь мои персонажи делали все, что хотели. Они жили своей жизнью, позволяя мне стенографировать. Когда я поняла, что за человек эта Вера Ивановна, я стала ненавидеть ее, а ей и дела нет. Она язвила, открыто высказывала сомнения в моем умении написать роман. Как она смеет! Она потратила свою жизнь, чтобы поучать других и теперь пытается вселить неуверенность в меня. Не знаю, было ли это то самое раздвоение моей личности, что могло приблизить меня к числу писателей, но было полное ощущение моей отстраненности от жизни моих героев. Мне казалось, я знаю, что с ними происходит. Я жила, работала, возвращалась домой, готовила, то же делали и они. Править пьесу пришлось долго и все это время мы сосуществовали где-то в параллельных вселенных. Я закончила работу, заметив, не без удовольствия, что я никогда не услышу ни о Вере Ивановне, ни о том, в чем она так долго пыталась меня убедить. Сделав окончательные правки и напечатав готовую пьесу, я пришла к выводу, что мне жаль. Жалко было оставлять моих героев, было чувство, что я их бросаю. Больше всего мне было жаль ее, мою Веру Ивановну. Она выглядела уже не такой уверенной, это была не престарелая придира, просто пожилая женщина, готовая принять собственные ошибки. Я даже начала думать о том, что в чем-то она была права и мне стоило огромных усилий заставить себя отказаться от идеи снова править пьесу, иначе это могло затянуться надолго.

К слову сказать, дуэль между нами закончилась в мою пользу, я все-таки написала роман. Я смогла, выстрадала. И снова ко мне из тьмы писательского разума, как искра, пришло озарение. Я поняла, что чем дольше работаешь со своими героями, тем горше с ними расставаться. Интуитивно признавая, что у этого правила тоже нет исключений, я чувствовала это на себе. В работе над книгой я забывала обо всем и с радостью проводила время у Лоры и Филиппа. Удивительное дело, я не только знала подробности биографии моих героев, я была охвачена их жизнью, слышала их голоса, теряла счет времени. Я окончила работу над книгой и снова знакомая горечь. Мои герои настойчиво просили меня уйти, хотели избавиться, как от незваного гостя.

Автора, чье произведение завершено, можно смело назвать писателем-сиротой. Его дети выросли, они взрослые, они хотят свободы. Они просили помощи, когда их загрызали проблемы, плакали навзрыд, склонив голову на плечо, а теперь все, выросли.

Не скажу, что боюсь одиночества. Этот период нужен, как перезагрузка. Обожаю быть дома одна. Можно целый день провести дома, не вставая с дивана и совсем не стесняться дырки в старом, но таком теплом и уютном носке. Это время важно, я стараюсь хоть раз в пару месяцев устроить себе праздник дырявых носков, отдохнуть и выспаться, не думая ни о чем.

Мое окружение раскололось на два непримиримых лагеря. Одни твердили, что надо думать о заработках и не тратить время. Другие с нетерпением ждали окончания новой пьесы, готовы были спорить и обсуждать. К числу последних, коих к великой моей радости было больше, относились и мои друзья-москвичи. Нет, москвичами в полном смысле они не были, но любили литературу. Они прекрасно знали, кого испортил квартирный вопрос и были вполне с этим согласны. Именно поэтому каждый год летом они уезжали в Москву к бабушке, погостить, помочь и показаться в очереди на бабушкину трешку в числе первых. Оставленная квартира блестела чистотой и, получая ключи, я поспешила сказать, что по возвращении хозяев новая пьеса будет представлена на их суд. Терпеть не могу идеальные квартиры, каюсь. Именно поэтому в первый же вечер я не спешила прибирать на кухне и не сложила вещи. Пространство заиграло всеми мыслимыми оттенками присутствия кого-то, ожило. Я надела любимый старый халат и вышла на балкон. Тихий летний вечер плыл в воздухе. Временами, казалось, он не плыл, а нависал над домом и сдавливал высотку густым туманом знойного летнего вечера. Высотка вжималась, пыталась спрятаться, наклониться, но удушье и жара проникали повсюду. Над головой проявилась полная луна, с еще не совсем проступившими очертаниями и была, определенно, полупрозрачная. Женское лицо, обычно милое и спокойное, потеряло теперь маску покоя, проглядывало сквозь плывущие розовые облака лукаво и прищур больших глаз не сулил ничего хорошего. Я допила чай и поспешила покинуть балкон, стараясь спрятаться от внезапно охватившего меня чувства щемящей тоски. Беспокойство, беспричинное и тревожное, покинуло меня так же быстро, как и пришло и я села за работу. Я хотела закончить пьесу, но в писательском деле ничего планировать нельзя.

Замысел пьесы был великолепен. Основной вопрос, что стоял перед моими героями — быть или не быть. Я ни в коей мере и на минуту не позволю себе соперничать с Шекспиром, но старина был прав. «Быть или не быть» относилось к моим героям с той точки зрения, что главной темой был вопрос перерождения, возможности заново прожить земную жизнь. Ничего не достается нам бесплатно и главный герой должен заслужить свое перевоплощение. Одним словом, пьеса — размышление о человеческих ошибках. Больше всего затруднений вызывал образ Мефистофеля. Нет, не подумайте, он классный парень, вполне себе ничего и даже очень компанейский, но именно этот образ хотелось продумать более детально. Он, конечно, не заинтересован отпустить душу и потерять ценного работника, но даже у душ есть выбор. Он ироничен и не лишен сарказма, но суров и справедлив. Он далек от страстей человеческих, поэтому оставляет на людях всю вину. Я задумалась. Мне хотелось раскрыть его, показать глубже. Я начинала писать, но каждый раз зачеркивала начатую строку. Мой шизоид, уже уставший от меня, бродил по квартире и муза, замахав крыльями, собиралась упорхнуть в окно. Сцена бала никак не получалась, я не видела его. То ли дело моя первая пьеса, в которой старая колдунья чинит справедливость, не страшась ничего. Тогда выходило все быстро и гладко. Образ старой колдуньи, ее внучки и вороватой министерши были написаны быстро и правки были не столь значительны. Я словно видела пьесу, смотрела со стороны. Акт за актом, реплика за репликой. Согласна, все персонажи — разные и работа над каждым характером — особенная. «Что за вечер?» — сокрушалась я.

Я промучилась так допоздна и голова моя отяжелела. Я открыла глаза и поняла, что не чувствую собственной шеи. Стрелки часов давно миновали полночь, я встала и направилась в спальню. Мой взгляд застыл в большом зеркале. Я, было, разозлилась на себя за след от ручки на щеке, но меня клонило ко сну и я решила, что шариковая отметина поживет со мной до утра.