Тот Город

Ольга Кромер, 2022

«Тот Город» – история о том, как легенды помогают выжить. Как тайное место посреди тайги, свободное от всех режимов, спасло не только людей, отважившихся на побег из ГУЛАГа, но и тех, кто решил остаться и просто жить. «Нам внушали десятилетиями, что мы живём в самой счастливой на свете стране. Я не буду вас переубеждать. И не прошу вас думать, как я. Прошу просто думать». Ольга Кромер «Это не фантастика, не антиутопия и не фантасмагория. И даже не исторический роман. “Тот Город” – пронзительная драма, болезненно актуальная сегодня». Юлия Гумен, литературный агент

Первая интерлюдия

Когда я проснулся, Корнеева в зимовье не было. Я повернулся на бок и охнул — болело всё: плечи, руки, ноги, спина — не было такого атома в моём организме, который бы не болел. Кряхтя и постанывая, я выполз из спальника, добрался до печки, посмотрел на часы: 5:43, рань несусветная. Я оторвал от лежащей на столе прошлогодней газеты пол-листа, бросил на сизые, едва тлеющие угли и долго шуровал в печке железным прутом, пока угли не разгорелись снова. Корнеева всё не было.

Я вышел на улицу, набил котелок снегом, вернулся и поставил его на печку. Не зная, чем ещё себя занять, достал из рюкзака свой походный дневник, открыл, написал: «Тайга, день первый», — жирно подчеркнул и задумался, вспоминая вчерашний день. Писать было решительно нечего.

— Ты ж сказал, что не писатель, — произнёс за спиной Корнеев. Чёрт его знает, как у него так получалось, но ходил он совершенно бесшумно, словно в невесомости. Я вздрогнул, закрыл тетрадь, ответил сердито:

— По-твоему, всякий, кто пишет, — писатель?

— А что он, читатель, что ли? — ехидно поинтересовался Корнеев.

— Когда выходим? — спросил я.

Корнеев присел на лавку у стола, потрогал котелок, кивнул одобрительно. Я встал, налил ему кипятка в огромную алюминиевую кружку, стоявшую на печке, бухнул туда две полные ложки заварки. Он прикрыл кружку ладонью, сказал коротко:

— Пади ждём.

Я уже знал, что кыча — это сильный мороз, за сорок, что кухта — это снег на деревьях, пухляк — недавно выпавший, мягкий снег, а чемкэст — расстояние между зимовьями. Про падь я слышал впервые и ждал, когда Корнеев объяснит, но он и не собирался объяснять, сидел и блаженствовал, потягивая своё чернейшее горчайшее зелье, даже глаза прикрыл от удовольствия.

— Когда ты, Корнеев, приедешь ко мне в Ленинград, ты тоже многого понимать не будешь, — заметил я голосом неестественно ровным от усилия скрыть обиду и раздражение.

— Не приеду, — сказал он, не открывая глаз. — Чего там делать?

Если бы я так от него не зависел, я бы, наверное, ударил его, хоть он и был куда крупнее меня. Я сел на нары, начал считать до ста. На шестидесяти восьми Корнеев сказал:

— Снега подождать надо.

— Зачем? — изумился я.

Он не ответил, сделал ещё два глотка, я начал считать дальше.

— Следы покрывает, — сказал он на девяноста трёх.

— Ну что ты за человек, Корнеев! — сказал я с тоской. — Трудно тебе объяснить сразу?

— Больно ты быстрый, чемпион, — ответил он, наливая себе ещё одну кружку.

Я досчитал до ста двадцати, пересел на лавку, поближе к Корнееву. Может, это к лучшему, что надо выждать день. Задержка на день ничего не изменит, а руки-ноги до завтра немного отойдут, идти станет легче. Пока же мы маемся от скуки в этой избушке, возможно, мне удастся его разговорить. С самого начала я подозревал, что он знает намного больше, чем рассказывает.

Корнеев допил вторую кружку и теперь возился у печки, подкладывал дрова. Я помолчал, собираясь с мыслями, начал осторожно:

— Ты вчера про брата говорил. Что он бывал в Городе.

— Бывал, — согласился Корнеев.

— А как он туда попал?

— Родился там.

Я заткнул себе рот кулаком и больно укусил сам себя за тыльную сторону кисти. Корнеев бурных эмоций не любил, это я заметил с первого дня знакомства. Минут пять мы оба молчали. Корнеев сел на нары, прислонился спиной к опоре, закрыл глаза. Я спросил негромко:

— Когда?

— Не знаю, — ответил Корнеев.

— Сколько брату сейчас, сорок?

— Ещё нет сорок.

Меньше сорока. Но вряд ли меньше тридцати, потому что Корнееву самому под тридцать, а брат старший, это я помнил. Значит, между сорок первым и пятьдесят вторым годом. Ося говорила про сорок шестой.

— И что же, брат жил там?

— Немного жил.

— Почему немного?

— Болел сильно, в деревню отдали.

— Как отдали?

— В подклет^[13] подбросили.

— К кому?

— К нам.

— Значит, это не родной твой брат?

— Почему не родной? — удивился Корнеев. — Родной. Не кровный только.

— Сколько ж ему лет было, когда подбросили?

— Кто знает? Два года было, три года было.

— Так он, наверное, и не помнит ничего, — разочарованно сказал я.

— Всё помнит. Мать к нему приходила, в гости водила.

— Откуда приходила? — пытаясь унять дрожь в голосе, спросил я.

— Из Города.

— Родная мать?

— Какая ещё? — сказал Корнеев и раскрыл глаза, видимо, поражаясь моему тупоумию.

— Как её звали?

— Не помню, — подумав, сказал Корнеев. — Катерина вроде. Ивановна.

Меня трясло и колотило сильнее, чем вчера на морозе. Чтобы успокоиться, я подошёл к печке, налил себе чаю во вторую алюминиевую кружку.

— Спать пойду, — сказал Корнеев. — Через час ещё проверю.

Он залез в спальный мешок, снова завёл своё унылое монотонное песнопение. Я вышел наружу, сделал широкий круг вокруг зимовья, растёр лицо снегом, напомнил себе, что каждая третья женщина в русской деревне — Катерина Ивановна. К тому же Корнеев не уверен, может, это и не Катерина вовсе, а Анна или Ирина. Но даже если Катерина, это тоже ничего не значит. Так уговаривал я сам себя с четверть часа, пока не понял, что бесполезно, поздно, я уже сделал то, чего не позволял себе всё это время: я начал надеяться.

Примечания

13

Подклет (устар.) — нежилой (цокольный) этаж жилой деревянной или каменной постройки.