Поступки, которые мы совершаем ради любви…

Ольга Мицкевич (2024)

На берегу Балтийского моря, между портовыми Вентспилсом и Лиепаей, скрытый лесом, стоит дом: резная сова над крыльцом, скошенная крыша, старая яблоня под окном. Здесь прошло мое с братом детство, здесь жил и умер мой дед. По возвращении, море встретило меня бурей. Два дня наедине с горем, воспоминаниями, сомнениями и страхами. Два дня, которые изменят все. Я отсутствовала слишком долго, лгала слишком ловко. Однако, время вышло.

2.

Ветер подгоняет меня в спину, когда я бегу к крыльцу, неловко прикрыв голову руками. Запасной ключ нахожу там же, где и всегда — в жестянке под верхней ступенькой крыльца. До этого момента я не задумывалась, что делала бы, не окажись его там. Но ключ на месте, и я без проблем отпираю дверь и вхожу внутрь.

За неделю дом успел остыть. Воздух в комнатах сырой и холодный, однако, как и прежде, пахнет деревянной стружкой, сушёными яблоками и всем тем, чем пахнут старые дома: золой в печи, полиролью для мебели — и человеком, который тут жил и умер. Щелкаю выключателем и облегчено выдыхаю, когда зажигается свет. Набрав силу, дождь дробно колотит по подоконнику, незакрепленный ставень стучит о раму окна. Не разуваясь, я иду по дому: подмечаю пыль клочьями на полках и паутину по углам, неряшливую стопку старых газет у буфета в гостиной и кофейные кольца на низком столике у окна. Занавеска пожелтела и пахнет плесенью — едва уловимо, но все же. Выглядываю во двор, и в том месте, где раньше были ровные грядки, я вижу лишь черные, зарубцевавшиеся шрамы.

Раньше дед держал корову и кур, маленький огород. Он работал на земле пока мог, упрямо отрицая как признаки болезни, скрючивающий его суставы и превращающей пальцы в корни деревьев, так и слабеющее зрение; отрицал, что время имеет над ним власть. Однако, год назад он сдался, и я наняла человека, который покупал продукты, убирал в доме и возил деда к врачу, если придется. Как оказалось, со всеми обязанностями тот справлялся спустя рукава.

Я сглатываю скопившуюся во рту горечь. Последние два года с дедом мы общались только по телефону и каким-то образом он убедил меня, что все у него в порядке. Вернее, я позволила убедить себя, ведь так было проще — для всех.

В отдалении рокочут первые раскаты грома, следом внезапно мигает свет, и на короткий миг темноты я невольно задерживаю дыхание. Я не имею представление что буду делать, если из-за бури отключится электричество. Лоскут земли, на котором стоит дом, с трех сторон окружен лесом, а с четвертой, в полукилометре на север — лишь пологий морской берег: дед ценил уединение.

От окна тянет холодом, и я отступаю, задев бедром журнальный столик. Расставленные на нем полукругом рамки с черно-белыми фотографиями глухо дребезжат. Я смотрю на них, отстраненно осознавая, что там лишь мертвецы: родители, бабушка, мой старший брат — никого из них не осталось. Последним ушел дед: его не стало чуть больше недели назад, в конце апреля, когда на вишне в саду едва пробились почки. Теперь на всем свете у меня есть только муж, и от этого я ощущаю себя безмерно одинокой и едва живой, словно выброшенная на холодный Балтийский берег рыбина. Глядя сквозь стекло на темную гущу леса, размытую потоками дождя, я вспоминаю, что ближайшие соседи почти в двух километрах на восток, от чего чувство одиночества лишь растет и ширится.

Вот только разве не его я искала последние несколько недель? Не одиночество, но уединение. Время подумать и побыть с собой. Побыть собой. Решиться.

Тряхнув головой, я иду на кухню. У печи сложены поленья, рядом — ровная стопка газет для розжига, металлическое ведро с щепой и спички. Я открываю дверцу, укладываю растопку на решетку и поджигаю. Огонь вспыхивает и ползет, жадно пожирая сперва бумагу, а затем и тонкие щепки. Кухня озаряется мягким, желтым светом, сгущая тени по углам. Когда растопка занялась, я кладу поленья и прикрываю дверцу.

Буря и подступающий вечер окрашивают картинку за окном сизо-синим, превращают сад и лес за ним в скопище теней. Мыслями я возвращаюсь к пакету, оставленному на заднем сиденье — бутылка вина, решетка яиц, хлеб, кое-какие овощи и плоская прямоугольная коробочка из аптеки. Живот крутит, и я сглатываю тошноту. Надо забрать вещи из машины, поесть и приготовить комнату, в которой спать. Я поднимаюсь с колен, отряхиваю платье и иду к выходу. Больше всего прочего я хочу откупорить вино, наполнить бокал до краев и забраться под одеяло. Смотреть на дождь и ни о чем не думать. Возможно, даже уснуть.

Позади что-то падает с глухим стуком, и я резко оборачиваюсь. Проклятое сердце колотится вдвое быстрей, пока мой взгляд мечется по кухне в поисках источника звука. Оказывается, одно из поленьев каким-то образом упало с верха стопки и теперь лежит на полу, направленное одним концом ко мне, а вторым на печь, словно указующий перст. Я смотрю на него, потом на дверцу печи, и тут, словно из прошлого, звучит дедов голос — четко, до дрожи в затылке:

Никогда не забывай открыть шибер, иначе угоришь. Будь внимательна, девочка

Конец ознакомительного фрагмента.