Убежище. Книга шестая

Ольга Назарова (2024)

Приключения в Убежище продолжаются. Непросто приходится тем людям, которые пытаются вредить кому-то в его границах. Не позавидуешь птицелову-браконьеру, который и следы страуса в местных лесах обнаружил, и птаху с женской головой узрел — если уж пугать негодяя, так на совесть, пусть и с привлечением технических средств и хитрых приспособлений. А тип, решивший подзаработать на съёмках соседних дворов и выкладывании этих видео в интернет, долго прятался в крапиве, спасаясь от разъяренной девушки, которую обманул. Не повезло и рыбаку-браконьеру, узревшему полторы русалки — одну, сделанную из надувного тюленя, и ещё одну, оказавшуюся обычной женщиной -любительницей ранних купаний. Но Убежище не только отпугивает чужих и злобных, но и прикрывает своих, тех, кто нуждается в помощи и защите. Вот и Паша с Полиной, которых родители чуть было не отправили в разные интернаты, остались в Убежище под защитой свой тёти и её мужа на радость Мишке и прочим обитателям этой удивительной местности.

Глава 2. Нетто и брутто обид

Неправда, что люди не меняются. Ещё как меняются! Человек, с неприязнью рассуждающий о том, что дети — это визгливые и распущенные маленькие чудовища, через несколько лет вполне может замирать от счастья, находясь в эпицентре чудовищевращения — на детской площадке. И просто потому, что около него топает его собственное чуд… неее, что вы! Не чудовище, а чудо, щедро улыбающееся ему во все четыре имеющихся в наличии зуба. И от этого почему-то тает даже тень неприязни, и детский визг уже не раздражает, а всего лишь напоминает, что некоторое время назад он сам так же счастливо и заливисто пищал, катаясь с горки.

Тот, кто с брезгливостью и недоумением фыркал на владельцев кошек и собак, при некоторых изменениях в своей жизни вполне-вполне может стать кошатником, собачником и даже владельцем чего-то неожиданно экзотичного. И любить этих странных существ, так не похожих на людей, и беспокоиться за них, и наконец, осознать, что они умеют чувствовать не хуже нас, умеют радоваться и расстраиваться, скорбеть, умирать с тоски, сиять от счастья, да и просто любить.

Женоненавистник может внезапно влюбиться и найти свою, вовсе не ненавистную для него женщину, у которой он не станет выискивать недостатки. А решительная и абсолютно убеждённая в полной бесполезности мужчин женщина может наконец-то признать, что мужчины тоже люди, а вот этот, конкретный, ещё и любимый!

Не стоит ставить на человека увесистую и безнадёжную печать с надписью по краю «Человек не меняется» просто потому, что за свою жизнь меняется каждый, больше или меньше, вольно или невольно, заметно или подспудно, но это происходит.

Правда, эти изменения, к сожалению, не всегда хорошие. Бывает так, что из весёлой, заводной и радостной девочки-хохотушки вырастает яркая, открытая и приятная девушка, а потом… Потом у неё отрастают моральные когти, клыки и перепончатые крылья… И становится она чем-то вроде гарпии, заключённой в человеческое обличье.

Людмила слушала свою подругу, с которой они ещё в институте вместе учились, и злилась на себя:

— Дyрындa наивная! Я же сама! Сама её позвала! Соскучилась по старой подруге… Ну, не балда ли? С чего я взяла, что время на ней никак не отразилось и она так и осталась той самой моей Зинкой? Надо же было хотя бы пообщаться побольше, прежде чем звать, да ещё куда звать! Домой! В святая святых, можно сказать! И что мне теперь делать? Была бы она из Москвы, я просто попросила бы её уехать да и всё. А тут как?

Зина после выхода на пенсию уехала в Сыктывкар к родным. Денег у неё лишних не было — приезд к старой подруге был рассчитан до копейки и билет обратно куплен заранее.

— Сил нет всё это выслушивать… выставить её? И куда она пойдёт? На гостиницу у неё денег не хватит точно! Билет менять? Не знаю, можно ли будет получить за него всю стоимость и заказать новый… А денег на билет она точно не возьмёт! Ой, как же я и себя подвела, и её! Она-то, небось, тоже рассчитывала совсем на другой отдых — комфортный для себя!

Людмила постаралась просто отключиться от потока Зининых слов, закрыться от них, правда, голос старой знакомой всегда славился своей пронзительностью, так что это было непросто. В её сознание прорывались выражения:

— Жить надо для себя: всё равно никто не поблагодарит за помощь!

— Детей надо выкидывать из гнезда, вон, как птицы это делают!

— Внуки — дело детей. Я своё уже отвоспитывала — нечего мне чужую заботу подкидывать!

— Дармоедов хвостатых кормить — последнее дело, это только чокнутые с ними валандаются.

— Все мужики — неблагодарные гaды, ничего хорошего от них нет!

Людмила перебирала клубнику, стараясь не помять ягоды, и уныло размышляла о том, что её тактика не срабатывает.

— Она распаляется всё больше и больше. Такой… самозавод получается или самонавод… Нда, её бы военным конструкторам как образец идеального оружия! Сначала самозавелась своими же словами, потом самонавелась на цель, а потом каааак бахнет — и всё в труху! Одна беда — цели выбирает не те, по которым палить надо!

— Люда! Люд, ты меня что, не слушаешь? — Зинаида уже довела себя до такого возбуждения, что не могла усидеть на месте и, вскочив на ноги, заметалась по кухне.

— Честно? Не очень…

— Почему это? Ты что, со мной не согласна?

— Нет, — Людмила всегда избегала резких мер до последнего — как хирург отлично понимала, что ампутировать проще, чем вылечить. Одна беда, удалённое потом заново не вырастет, но, когда иного пути не было, решительности ей было не занимать: — Я с тобой не согласна!

— Че-го? В чём это? — Зинаида утвердила руки на том месте, где в юности у неё находилась талия, и воинственно уставилась на подругу.

— Могу прямо по пунктам… — вздохнула Людмила, аккуратно отставляя миску с клубникой подальше. — За помощь благодарности ждать не стоит — так сразу становится гораздо легче жить. Ты ведь не для благодарности помогаешь, а потому что сама чувствуешь необходимость в этом!

Зинаида мрачно сощурилась, но смолчала.

— Дети и гнёзда — старая теория, но в корне неверная — мы не птицы. Это у них птенцы часто больше никогда родителей не увидят, а мы-то живём не так!

Подруга стиснула зубы и сморщилась, словно что-то противное проглотила.

— Внуки… внуки — это счастье! Это продолжение тебя, причём полученное уже в том возрасте, когда ты в состоянии это осознать!

Зина заморгала глазами, словно туда попало что-то, но упрямо сжала кулаки.

— Животные… знаешь, их можно не любить — это личное дело каждого, можно не заводить, но вот назвать дармоедами никак нельзя. Не-не, не надо мне про то, что в деревне… как кошки мышей ловят, а собаки дом стерегут! Зин, ну, в самом-то деле. Ты же врач! Разве каждодневное и высокоэффективное избавление от стресса не благо? Я уже не говорю о побочных эффектах, а их хватает! Люди меньше страдают от одиночества, больше двигаются и смеются, легче начинают общение с себе подобными. А нормализация сердечного ритма и давления? А уменьшение суставных и мышечных болей? Зин, ну вот только не надо возмущённо надуваться. Ты не могла об этом не читать.

Людмила немного перевела дыхание и продолжила:

— Что там у нас ещё? Мужчины? Так ты сама отлично знаешь, что они разные, так же, как и мы!

— Неужели ты после своего мужа ещё можешь что-то хорошее про мужчин говорить? — не выдержала Зинаида.

— Конечно, могу! А что мой муж? Да, бросил с маленьким ребёнком да ушёл к другой… Это бывает. Да, тогда было очень трудно! Но прошло уже столько лет, его уже и на свете-то нет. Я его давным-давно простила!

— А я вот не прощаю! — прошипела Зина. — Это ты у нас такая вся правильная, а я так не могу! Ты знаешь, что меня муж бросил и ушёл к дочке подруги? Знаешь, что сын свалил к своей жене и носа не кажет? Знаешь, что внучку привозят раз в год? Как я, по-твоему, должна себя вести?

Зинаида гневно сощурилась и зашипела сдавленным голосом о негодяях, которые её окружают.

Людмила устало вздохнула.

— Голова разболелась… Нет, всё-таки лучшее средство от головной боли — это гильoтина! Лучшее, но уж очень кардинальное, так сказать! — подумала она. — Однако придётся остановить жёстко! — она уже и приготовилась это сделать, перевела взгляд на Зину, усевшуюся в кресло и продолжающую обличать весь мир оттуда, и тут заметила котов.

Фёдор и Маура подобрались совсем близко к спинке кресла и только что головами не покачивали, с сочувствием глядя на распалившуюся Зинаиду.

— Странно… Коты терпеть не могут скандалы… Чего это они? Словно врачебный симпозиум над больным и так сосредоточенно, словно обсуждают: «Коллега, пациент скорее жив, чем не жив…»

Людмила потом только радоваться могла, вспоминая, как сдержала резкие слова, вспомнила о том, какой была её Зинка, и в память об этом просто подошла и обняла её.

Зинаида поперхнулась на полуслове, чуть не задохнувшись от застрявших в горле жестоких и язвительных слов, а потом вдруг схватилась за руки Людмилы и горько разрыдалась.

— Я одна! Я осталась совсем-совсем одна, и мне так плохо! Почему? Почему у тебя всё по-другому? — в её словах не было зависти, а только недоумение. — За что они все так со мной? Это он изменил и ушёл, а я страдаю! Я до сих пор страдаю! У меня всё, всё плохо! Я никому не нужна.

— Ну, вот… высказала, наконец-то! — удовлетворённо кивнул Фёдор. — Понятное дело, будешь тут страдать, если насобирать и нацеплять на шкурку кучу репейника с колючками да ещё кататься на них годами!

Маура опасливо косилась на громкую и чужую женщину, но, так как была кошкой добросердечной, всё-таки решилась…

Мягкие кошачьи лапы аккуратно прошли по подлокотнику кресла, помедлили, но всё-таки шагнули на колени рыдающей гостьи.

— Ну, вот, а ты говоришь, что всё плохо и ты никому не нужна! Тебе посочувствовать пришли — значит, нужна! Сейчас пожалеют, и станет лучше, — успокаивающе сказала Людмила.

— Кошка? — горестно уточнила Зина. — Кошка пожалела? Люд, ты не сердись, но ты всё-таки того…

— Возможно, и того, и этого, и ещё раз этого… — рассмеялась Людмила, решившая нипочём не сердиться на эту несчастную «шляпу» — свою Зинку, в одиночку тянувшую на себе неподъёмный воз непрощённых обид, ещё старательно их раздувая и увеличивая. — Давай-ка я тебе чаю заварю, и мы спокойно поговорим.

Маура негромко тарахтела на коленях. В руках, заледеневших, несмотря на летнюю теплынь, оказалась блаженно-горячая чашка ароматного чая, а на столе возник бутерброд с клубничным вареньем точно так, как Зина когда-то любила — свежий белый хлеб, прохладное масло и рубиновое благоухающее варенье с кусочками клубники.

Зине показалось, что, если она сейчас же не съест этот бутерброд, она просто скончается!

Смотреть на плачущую Зинаиду, торопливо запихивающую в себя бутерброд и захлёбывающую его чаем, было совершенно невозможно — тоже хотелось поплакать от близости этого самого поганого одиночества и тоски.

Людмила машинально подхватила Фёдора и погладила его.

— Да, вот ещё, заражаться всяким не пойми чем! — Фёдор отлично видел те «репьи и колючки» которые кружили вокруг гостьи. — Фрррр на вас! Это человек моей стаи, так что нечего тут унынничать, тоскливиться и одиночничать! Кшшшш!

Он замурлыкал Людмиле, боднул её руку, намекая, что нечего тут лапы без дела держать, когда рядом котик заухомнечёсанный.

Зинаида прикончила бутерброд, вцепилась в чашку, словно в спасательный круг, и начала рассказывать и рассказывать…

— Ну, оно понятно… если день за днём вываливать на близких свою обиду, то у них тоже не останется сил эту обиду выносить. Так и её сын — сначала злился на отца и сочувствовал маме, потом, годами выслушивая её злость, обиды и претензии, которые всё никак не заканчивались и не заканчивались, невольно начал сердиться уже на неё саму, а потом попросту не выдержал и сбежал. Никому же не хочется жить в бездонном болоте, которое засасывает всех, кто в него попадает, — думала Людмила. — И что внучку не привозит тоже понятно! Кому надо, чтобы ребёнок слушал все эти высказывания… А всё почему? Потому что не у каждой беды есть свой вес, его можно нести нетто, то есть так, как есть в реальности, а можно — брутто, упаковывая беду в бесконечные проклятия, накручивая злость и отчаяние, скрепляя ненавистью. И в результате на выходе получаем неподъёмную ношу из обычного, чего уж там, развода. Ладно, будем распаковывать…

Клубника скучала в тазах, сумерки подползали к окнам, Зина крепко прижимала к себе Мауру и всё говорила и говорила…

Как же важно, когда можно выговориться и тебя выслушают! Да не просто так, а небезразлично! Людмила слушать умела, и Зинку ей было до слёз жалко, вот и получилось, что после их разговора огромнейшая трагедия, захватившая Зину с головой и почти совсем её под собой похоронившая, обрела расплывчатый вид мужчины в легкомысленном возрасте, который, получив «беса в ребро», рванул прибавлять себе седины с молодой подругой.

— Слушай, а я ведь его видала недавно! — вдруг рассмеялась Зина. — И чего я сразу-то не поняла… Он таким поблёкшим выглядит, словно из него все соки выпили!

— Внимание, теперь вопрос: и стоит ли из-за него так переживать? А?

Только-только решили подруги, что переживать не стоит, как у дома послышался дробный топот, словно мчались боевые слоны Александра Македонского.

— Бабушка, спаси её! — Мишка, ворвавшийся в дом первым, разжал ладони. — Она в ловушку попала! У нас тут птицелов завёлся. Он ставит, птицы попадаются, и мы выпускаем, а эту… Ба, мы не успели!

На грязных ладонях лежала чёрная в мелкую белую крапинку птица. Она тяжело дышала, глаза были закрыты, зато приоткрыт клюв.

— Ну-ка, дай сюда! — Зина решительно спустила с колен Мауру и приняла птаху.

Куда подевалась язвительная, желчная и холодная женщина, совсем недавно «потрошащая» окружающую действительность? Если бы не несчастный скворец, Люда разулыбалась бы, наблюдая за подругой.

Чуткие пальцы отличного терапевта-диагноста прощупали тельце, осторожно приоткрыли клюв, чтобы осмотреть слизистую.

— Она как в ловушке сидела? — Зина перевела взгляд на подростков.

— Не сидела, лежала на боку.

— Примять, пока нёс, не мог?

— Нет, что вы! Я очень аккуратно!

— А перья вокруг были?

— Были перья, и довольно много! — подал голос Пашка.

— Я думаю, что она билась о прутья, когда попала в ловушку, — дополнила Полина, заслужив острый, но вполне благосклонный взгляд Зины.

— Крыло подвисло, похоже, сильный ушиб. Люд, ты посмотри, но мне кажется, что перелома нет.

Редко какой птахе так везёт — осматривают аж два отличных врача. Перелома действительно не нашли. Врачебный прогноз был вполне положительным. Правда, и предписания имелись:

— Нужны шприц и физраствор! Явно у неё обезвоживание. А ещё хорошо бы глюкозу десятипроцентную. Нет глюкозы — пойдёт мёд.

Через несколько минут птица, получившая укол физраствора с глюкозой, которые у Людмилы «совершенно на всякий случай» были, напоенная, чтобы не пересыхало горло, и пересаженная в небольшую коробочку, неловко зашевелилась, подобрала под себя лапы и забилась в угол.

— Лапы ледяные от шока, так что можно немного лампой погреть. Люд, есть у тебя лампа накаливания? — Зинаида вдруг уверилась в том, что, во-первых, птица будет жива и здорова, а во-вторых, и она на что-то ещё годится.

— Бедняга скворец! — выдохнул переживавший Пашка. — Хорошо, что вы ему помогли!

Они все втроём загомонили, рассказывая, как выследили, куда птицелов установил эту ловушку, и тут Зина с изумлением поняла, что вовсе они не хулиганы-подростки, а нормальные неглупые ребята, да и девочка вполне славная — вон как волнуется, заглядывает к скворцу в коробку да ещё старается его не напугать.