Свекровь

Ольга Онищенко

Роман о любви и нелюбви. История жизни, в которой многие могут узнать себя. Все, что написано в этой книге, где-то когда-то происходило. Земные человеческие характеры, ищущие, в конечном итоге, одного – любви. Может ли человек принять любовь? Может ли отдать? Как жить, не теряя главного? Как сохранить ценное? Как потерять всё? Все это на страницах этой книги.

Глава 10

Поля в сотый раз прокручивала в голове сегодняшний вечер… Вечер седьмого октября… Вечер первого в жизни свидания. Ощущения странные. И приятные, и необычные, и немного удивительные. Даже чуточку ей было страшно. До конца поверить не могла, что это происходит в ее жизни. И смешанное чувство разочарования и радости одновременно, потому что никакого признания в любви не было. Да и как ему быть, если с ними гуляло третье лицо. Радеева с удовольствием разбавила их компанию. Поля ее позвала специально, потому что так и не придумала, что ответить Севке, если вдруг и вправду задумает признаваться в любви. Весь вечер Радеева наблюдала с прищуром то за Севкой, то за Полей. А Поля уже и пожалела, что позвала с собой первую врушку и сплетницу.

Троица прошла, гуляя, полгорода. Радеева не умолкала. И откуда у нее столько тем для разговора? Она сильно утомила Полю. Ворочаясь в кровати с боку на бок, девушка все время думала о Севке. Он, похоже, к ней точно не ровно дышит, потому что все время пытался идти рядом с ней, а не с Радеевой. Поля как актриса, устраивала ему какие-то маленькие испытания и проверки. То ей понравился цветочек на клумбе, и она задержалась, любуясь им, то ногу подвернула, то вдруг случайно в лужу наступила. Эти уловки были неспроста. Поля проверяла, с кем рядом будет Севка идти. И он все время старался держаться подальше от Радеевой, поближе к Поле. Ну, кому-то это может и мелочи. Но только не для девчонок. Все эти проделки заметила и Радеева, и тихо шепнула на ухо Поле: «Он точно в тебя втрескался! Ни на шаг не отступает…»

…Только тот, кто жил в общем дворе, может понять как там «весело» живется. Почти как коммуналка. Да, конечно, нет общей кухни. Но зато есть общий двор… Кто только ни жил в этом дворе. И каких семейных драм только не происходило. То чей-то муж пришел пьяный, и дома начался скандал. И скалка, и сковородка — это совсем не народный фольклор, а правда жизни. То слышно как плачет какой-то малыш, или пахнет прокисшим борщом и стиральным порошком, то кто-то метет двор и исподтишка наблюдает, как с соседней улицы к Альке зашел Веркин муж, Павлик. И уже не выходит часа два. А Севка с чумазым ртом и легкой лохматостью бегает по улице. То дагестанская семья с многочисленными гостями и родственниками режут барашка, и кровь животного течет по двору и громкие радостные крики на непонятном языке и музыка Кавказа.

В самом первом доме, как раз у калитки, жила баба Зоя. Она часто болела и редко выходила из своей комнатки, да и если выходила, была неприветлива. Севка, когда видел ее, то сторонился. Да и баба Зоя на него не обращала никакого внимания. Но мальчишку тянуло любопытство все время заглянуть в дом к этой странной тетеньке. У бабы Зои был длинный коридор без лампочек, и когда дверь оставалась приоткрыта на улицу, ох, и не давала покоя Севке эта темнота. Она привораживала все внимание мальчишки, и, конечно, для него было приключением заглянуть в страшную неизвестность. Иногда он осмеливался, и заходил недалеко по коридору, но испугавшись кого-то шороха, быстро выскакивал на улицу. Эта игра нравилась мальчику. Но что же его все время туда тянуло? Может быть зов крови? Уже когда он стал взрослым, узнал, что это была родная тетка его отца. Но и ей мальчишка не был нужен. Никогда мальчик даже не почувствовал, что она родная.

Когда Севка учился в первом классе, и таксист-отчим с его семейством был далеким будущим, то, как все советские дети ходил в продленку. Вечером его забирала мама и два с половиной квартала они шли вместе. Ему так нравились эти минуты. Мама принадлежала только Севке. И ему было даже не страшно, если мама его ругала за тройку или за что-то другое. Она смотрела на него, разговаривала, рассказывала что-то, держала его за руку. И все это продолжалось, пока они не приходили в свою каморку, в которой было холодно, зимой замерзала вода в ведрах, и пока не протопится печка, мальчик сидел в пальто и шапке, от усталости глаза его слипались. Ему хотелось есть, и надо было делать уроки. На голодный желудок и замерзшими пальчиками, уроки совсем не получались.

В эти минуты мама становилась другой. Ей некогда было даже посмотреть на сына. Сначала она бежала в сарай за дровами, затем, не раздеваясь, начинала растапливать печку. В пальто и шапке рвала листы из толстенной книги, которую написал какой-то Карл Маркс. И назывался этот труд как деньги, кажется «Капитал». Точно Севка не помнил, потому что обложку спалила мать в первую очередь. Дрова начинали потрескивать, становилось уютнее, и Севка, уставший и разморенный неожиданным теплом, начинал медленно раздеваться, щечки его розовели и начинали гореть с мороза. Становилось совсем лень делать уроки, хотелось прыгнуть на свою скрипучую раскладушку и спать…

Мама колдовала что-то на ужин, вкусные запахи заставляли Севкин желудок сжиматься, урчать и стонать. Алька очень вкусно готовила, и когда ужин был на столе, Севка уже почти спал. А потом… Потом они делали уроки… И иногда Севка ложился спать с царапиной на щеке от маминого маникюра. Алька срывалась на сыне от усталости, обиды на свою тяжелую жизнь и на всех мужиков на свете. А ночью, когда голова Севки с таким наслаждением касалась подушки, и он был готов заснуть, к ним в гости приходила мышка. И грызла что-то, не давая спать. Алька включала свет, стучала по стене, шипела, ругалась, топала. И мышка, испугавшись, затихала на некоторое время. А когда сон подкрадывался к Севке и Альке, и они предавались Морфею, мышка выходила из укрытия и начинала свою ночную вкусную жизнь. Только под утро, измучавшись от всяких неприятных звуков, которые издавало одно маленькое неуловимое чудовище, мама с сыном засыпали.

Как-то раз Севка забежал в дом после школы, бросил портфель, и решил помочь маме разжечь печку. Не все у него сразу получилось, но когда огонь заплясал, поедая страницы с трудами теперь уже Ленина, и дрова, которые в этот раз были каблуки, потому что, по случаю, мама купила в «Горобуви», что поблизости от их дома, целую машину деревянных колодок под сабо, Севка поплелся делать уроки. Поднял портфель с пола и вдруг увидел, что под ним лежала убитая мышка. Видимо, когда он швырнул его, то случайно попал в нее. Как же он ненавидел это серое громкое чудище по ночам, когда хотелось спать. А теперь, он медленно присел возле мышки, погладил ее пальчиком, и слезы, как горох посыпались из глаз мальчугана.

В школе самым тяжелым было ждать маму с работы. Она всегда забирала Севку последним, когда уже уходила учительница и оставляла мальчика на попечение школьного сторожа. Сторож дремал у себя в каморке. В школе был полумрак, горело всего пару лампочек. Севка садился на подоконник возле раздевалки и смотрел в серую промозглую бездну, выглядывая знакомые очертания маминой фигуры, бегущей за сыном. Огромные часы громко тикали своим маятником и каждые тридцать минут били «бом-бом». В тишине это звучало очень грустно. Так повторялось изо дня в день, изо дня в день. Но однажды.…

Однажды мамы не было уже очень долго. Севка сильно переживал за нее. «Мамочка, мамочка приди, приди скорее…», — тихо шептал себе под нос мальчик, как будто это могло ему помочь. За окном шел большими тихими хлопьями снег, медленно снежинки падали на уже внушительные сугробы. «Может быть, не ходят трамваи? Может быть, у мамы дела? Она скоро придет, скоро придет». Севке очень хотелось плакать, ему было страшно, одиноко, холодно, а еще, хотелось есть и спать. Но мамы не было. Когда часы в холле показали десять вечера, перед Севкой возник сторож.

— Ну что, малец, забыли про тебя?

— Нет, мама скоро придет, — дрожащим голосом прошептал Севка.

— Ну, это понятно, что придет. Но мне надо школу уже закрывать, ты далеко живешь? Может уже сам бы добрался?

— Мама мне не велела самому ходить.

— Ну, малец, все равно не могу. Давай помогу тебе одеться, а пока суд да дело, и мамаша твоя пропавшая найдется.

— Мама не пропала, просто у нее дела, — то ли себе, то ли сторожу шепотом пробормотал Севка.

— Конечно, конечно, не пропала, это я пошутил.

Севка медленно оделся, ботиночки завязал не с первого раза. Никак у него не получался бантик из шнурка. Надел шапку, варежки и таща за собой портфель и сменку по полу, медленно побрел на выход, ожидая, что сейчас дверь распахнется и мама появится на пороге.

Мама не появилась.

— А ну, стой, малец, — сторож опустил уши у шапки Севки, замотал мальчика шарфом, и ободряюще постучав по плечу, сказал:

— Ты прости меня, инструкция…, не могу тебя больше в школе держать. Но мама твоя сейчас придет.

Выйдя на улицу, у Севки захватило дух одновременно от страха и красоты. От страха, потому что на улице было темно. Но зато снежная стихия его потрясла. Белая-белая улица.… Это очень красиво.… На крыльце школы не было видно ступенек и дорожки. Севка попытался на ощупь спуститься и упал в снег, скатился на попе с лестницы прямо в сугроб. Снег попал в рукава, в ботиночки, стало неприятно и холодно. Кое-как отряхнувшись, взяв портфель, сменку, Севка медленно потащился к воротам и единственному в округе горящему фонарю, оставляя за собой дорожку из растрепанного снега. На свету снежинки искрились и переливались, в лучах уличного фонаря это было сказочное зрелище. Но мальчишке было не до красоты. Ему было страшно. На улице ни души, только снег. Впереди ночь. Мама.… Хоть бы с ней ничего не случилось, хоть бы.…

А в это время… Алька в ресторане наслаждалась жизнью… Она была счастлива. Новый кавалер был галантен, сорил деньгами и комплиментами. Она громко смеялась, его шутки были остроумны. Ни один танец не был пропущен. Алька летала от счастья на седьмом небе…. Кавалер строил планы на ночь.

— Аленька, сладенькая моя, может быть продолжим вечер у тебя дома? Может быть, ты пригласишь меня на чашечку кофе? А я…я захвачу бутылочку твоего любимого сладенького как ты шампанского…

— Ко мне? — вдруг как будто молния поразила ее. Она вскочила бежать. Затем села, опять вскочила….

— Мне надо срочно уехать, срочно!!!

— Аленька, куда ты хочешь сбежать от меня? А как же чашечка кофе?

— Вызови такси, срочно вызови такси!!!

— О, сладенькая моя, мне нравится твое предложение, чем быстрее уедем к тебе…

— Да, не ко мне! У меня сын в школе!

— Ты что-то путаешь, Аленький, уже половина двенадцатого ночи. Школы закрыты… — он попытался обнять Альку.

Но она, скинув руку его с плеча, схватив сумку, бросилась в гардероб…

….Подъехав к школе на каком-то «газике», Алька спрыгнула в снег и побежала по сугробам, расстегивая на ходу пальто… Ей было жарко.…Где… Где искать сына? Как вдруг, заметила под фонарем маленький сугробик, который стоял и не шевелился. Подбежав к нему, она услышала тихий голосок:

— Мамочка! Ты живая!!!

Алька плюхнулась в снег на колени, отряхивая сына от снега, заглянула ему в замерзшее личико, по которому текли слезы.

«Сугробик» обнял маму крепко за шею, и не хотел отпускать, приговаривая «Мамочка, ты живая…»