100 лет жизни. Истории ровесниц века, вдохновляющие жить полной жизнью

Ольга Сафонова (2025)

В эпоху изобилия материальных благ и поверхностных удовольствий, когда мы порой забываем о настоящих ценностях, эта книга становится настоящим откровением. В ней автор, редактор и журналист Ольга Сафонова, отправилась в уникальное путешествие по жизни десяти женщин, каждая из которых отметила столетний юбилей. Эти бабушки, ровесницы века, делятся с нами своими воспоминаниями, тревогами, радостями и мудростью, накопленной за долгие годы. «100 лет жизни» — это не руководство по здоровому образу жизни и не сборник секретов долголетия. Это честные и трогательные истории о том, как прожить жизнь, наполненную смыслом, несмотря на все трудности и испытания. Это возможность оглянуться на свой пройденный путь и понять, что у нас есть только один шанс на счастье и время летит быстрее, чем мы думаем. «Это не просто книга, а возможность перенять мудрость и опыт тех, кто прожил долгую и насыщенную жизнь. Она поможет каждому читателю переосмыслить свой собственный путь. Мысли и переживания столетних бабушек, описанные с такой искренностью и теплотой, вдохновляют и заставляют задуматься о вечных вопросах», — Вячеслав Опахин, главный редактор спортивного портала «Чемпионат».

Бабушка Вера

РОДИЛАСЬ 18 АВГУСТА 1919 ГОДА В ТВЕРСКОЙ ОБЛАСТИ^[11].

ЖИВЕТ В ТВЕРИ.

Когда морально счастлив человек, мне кажется, уже жить можно.

Вот я сейчас живу одна.

А я счастлива! Почему?

Потому что я никому не мешаю.

По телефону бабушка Вера предупреждает, что нужно подольше стучать в окно, чтобы она открыла дверь. Меня удивляет, насколько молодой у нее голос. Она говорит, что у нее пять засовов и понадобится время, чтобы все отворить. Я так и делаю: стучу в окошко, прохожу через калитку к дому. Пока жду, примечаю возле недостроенной террасы заросшую клумбу с садовыми колокольчиками. Розовые, синие, сиреневые и белые цветы качают головками на ветру и роняют капельки росы. Вспоминаются строчки из Алексея Толстого, а вместе с ними и бабушкин палисадник в деревне, ее ситцевое синее платье в цветочек и белая косынка:

Колокольчики мои,

Цветики степные!

Что глядите на меня,

Темно-голубые?

И о чем звените вы

В день веселый мая,

Средь некошеной травы

Головой качая?

Колокольчики у нас росли вдоль забора, и бабушка читала нараспев этот стишок каждый раз, как мы проходили мимо. Со временем воспоминания о детстве становятся острее. Никогда не знаешь, какой запах или цветок может вернуть тебя в прошлое. Забывается плохое, если оно и было, остается только тепло. Так бывает зимой в общественном транспорте, когда сиденья холодные и садиться на них не хочется, и вообще как-то зябко и неуютно, а потом кто-то выходит на остановке, и вы занимаете нагретое им место, натягиваете варежки — вам тепло и хорошо — и едете дальше. Чувство, будто о вас позаботились. Так и здесь. Вам уже не восемь, и бабушки давно нет, но вы видите колокольчики и знаете, что есть где-то у вас ангел-хранитель, который согреет через воспоминания, ароматы, мелодии.

Слышится шум отпираемых засовов — одного, другого, третьего. Входная дверь отворяется, и я вижу бабушку. Она опирается на табуретку с колесиками — так Вера перемещается по дому.

— Покушать не хочешь? — заботливо интересуется долгожительница. — Может, поешь? Или хотя бы чаю попьешь? Давно из Москвы-то? У меня есть каша с печенкой.

Отвечаю, что сыта и что пришла к ней прямо с электрички. Предлагаю, наоборот, ее покормить. Она тоже отказывается, говорит, ела совсем недавно, и мы проходим в зал. Бабушка строго указывает, какую открыть дверь, просит распахнуть шторы. Жалуется, что в день рождения съела много сахара и теперь чувствует себя не очень.

— Оля, вот это окошко открой, чтобы проветрилось, у меня очень душно. С меня уже ручьем течет. А сетку не открывай, поняла? — командует Вера.

Я выполняю распоряжения, ставлю принесенные цветы в вазу, вручаю небольшие подарочки: бабушка на днях отпраздновала столетие.

— Ой, куда мне полотенчики? Мне вон их столько надарили! А мыло пригодится, — комментирует долгожительница мои подношения, смеется: — Мне-то вас угощать нечем.

Затем она усаживает меня напротив и спрашивает, сколько у нас времени на беседу. Я отвечаю, что часа полтора-два, если она не устанет.

«У нас была очень хорошая, дружная семья»

— Родилась я 18 августа 1919 года в Тверской области. Отец был дворянского происхождения, в царской армии обучал солдат верховой езде. За драку царица лишила его дворянства. Отца разжаловали и сослали в деревню, в Максатихинский район. Потом советская власть ему дала шестьдесят гектаров земли. Отец чем мог огородил участок. Там протекал ручей, клюква росла на болоте. Он не пил, был самым грамотным в деревне — все к нему приходили с просьбами написать письма.

Родители поженились еще до революции. У них было четверо детей до меня, а я, пятая, родилась в 1919 году, уже после революции. Мама была домохозяйкой, неграмотной, но умной. Варила хорошее пиво и квас, угощала соседских мужиков. Помню, как мужики устроили соревнования, кто больше выпьет водки. Один так напился, что свалился с ног.

Чем отец был обязан советской власти? Поскольку он был сосланный, ему дали землю и он разбогател. Детей из крестьянских и рабочих семей охотно брали в институт. Отец нанял домашнего учителя, и после обучения три моих сестры без труда поступили в школу Максимовича в Твери^[12].

Она выпускала учителей начальных классов. Затем они получили возможность учиться в институте. Студентам давали общежитие и выплачивали стипендию — шестьдесят рублей. У нас была очень хорошая, дружная семья. Я не помню, чтобы нас кто-то бил или ругал.

— Что из детства особенно запомнилось?

— Помню смешной случай. Наш дом стоял возле ручья, за домом рос большой яблоневый сад. Однажды я увидела, как к нам два парня полезли за яблоками. Нарвали целые подолы рубах, идут и с удовольствием уплетают. А яблоки были очень кислые, и я подумала, что, может, они слаще, когда ворованные. Парни ушли, я обошла дом с обратной стороны, сама залезла в наш огород и сорвала яблоко. Откусила и выплюнула: оно все равно было кислым. Со смехом вспоминаю.

Отец меня возил на лошади в школу в соседнюю деревню. Я очень этим гордилась. Я маленькая была, особого внимания на меня он не обращал, не выделял среди других детей, а тут я считала себя очень важной. Потом он отправил меня к сестре в Медное. К тому времени она окончила университет в Москве, вышла замуж и вернулась в Тверскую область работать учительницей. На каникулы я ездила к родителям.

Позже случилась беда: у меня загноились глаза, развилась трахома^[13]. И меня отправили к родственникам в Москву, вылечили. Когда мне было четырнадцать, брат поступил на подготовительный факультет университета в Свердловске и забрал меня к себе. Я пошла учиться на рабочий факультет^[14] — это как вечерняя школа. Окончила на отлично, за год прошла трехлетний курс. Мы с братом немного голодали, конечно. Двух стипендий на жизнь не хватало, и мы каждый раз с нетерпением ждали посылок из дома.

Вспоминаю, как сама в студенчестве возвращалась из родительского дома с сумками, до отказа набитыми продуктами. Рейсовый автобус, ходивший в областной центр, в воскресенье сам был похож на набитую сумку: билетов продавали в два раза больше, чем было мест. Автобус мы брали штурмом: главное — влезть, а там как повезет. Не сможешь занять место, значит, четыре часа простоишь в проходе. Кто-то садился на ступеньки, кто-то — на свои сумки. В автобусе пахло домашними пирожками (половину которых, конечно же, съедали по пути), холодцом, пловом, котлетами — всем этим студент мог питаться еще неделю. Находилось место и для домашних заготовок, картошки, тушенки, лука. Денег родители давали мало: нечего было давать, но продуктами набивали сумку от души, не поднимешь. Зато потом в общежитии устраивали настоящий пир. Приносили у кого что было: жарили картошку с тушенкой, ели ее с хлебом и кабачковой икрой. И ведь не толстели! А когда запасы, родительские деньги и стипендия кончались, переходили на лапшу быстрого приготовления. Эх, студенчество! Душевное время!

— Голодать в детстве часто приходилось?

— Нет, у родителей было много скота, продавали творог и молоко. Их не раскулачили, потому что землю дала советская власть. Часть молока сдавали в колхоз, а излишки продавали.

«Ели и пили по расписанию»

— Знаешь, почему я сохранилась хорошо? — хитро щурясь, улыбается бабушка. — Наверное, потому, что родители заложили мне хорошее здоровье с детства. Мы ели и пили по расписанию. Отец говорил, что и в какие месяцы можно есть, соблюдали пост. Исключений ни для кого не было: дети тоже постились, не ели мясо и яйца. Яйца, кстати, вообще ели не всегда. Если курица на них посидела, мама эти яйца уже не варила.

Отец считал, что пост нужно соблюдать по-умному. Обязательно есть лук: в нем много витаминов. Сырой лук очень горький, его нужно правильно готовить. В русской печке есть такой выступ — шесток. Если печь протапливали, отец вечером клал лук на этот шесток. Печеный лук становится очень сладким. Помню, садимся возле лежанки, папа кладет лук на тарелку, чтобы остудить, и угощает нас. Так меня и приучил. До сих пор люблю такой лук! Только вместо печки теперь микроволновка. И его нужно есть обязательно: в зеленом луке одни витамины, а в луковице — другие. Но зеленый не такой полезный, его можно есть только свежий, с грядки. Короче говоря, нас очень умно кормили.

«Не жалею, что не попала в медицинский. Этого больше хотела моя мать»

— У брата Николая я прожила до семнадцати лет.

Я его очень любила. Он умер молодым. После войны ему нужно было срочно явиться на учебу, а автобус не пришел. Он пошел пешком из деревни в Тверь в легком пальтишке, простудился и умер от воспаления легких. Пенициллина тогда не было…

Рабфак я закончила на отлично и решила поступать в Москве на медицинский факультет. Мать посоветовала спросить у врача, какую специальность выбрать, но я была глупая и не спросила — решила идти на хирургический. В день, когда нужно было ехать сдавать экзамены, автобус не пришел. Я добралась на попутной телеге до Твери и потом кое-как — до Москвы. Когда приехала, уже час вовсю шли экзамены. Я показала свой вызов и попросила, чтобы мне разрешили сдавать со всеми.

«Если ты в сочинении не знаешь, как пишется какое-то слово, лучше подбери другое, в котором не сомневаешься», — учила меня мама. В итоге за сочинение, математику и иностранный язык (а я немного знала немецкий) я получила пятерки. Я так обрадовалась: значит, примут! Но когда вывесили списки зачисленных, моей фамилии там не оказалось. Выяснять в приемной комиссии, почему меня не взяли, я не стала. Решила, что поступлю на следующий год, и, грустная, я поплелась на поезд. До сих пор и не знаю, почему меня не приняли. Может, слишком молоденькая была, мне только семнадцать исполнилось — какой бы из меня получился хирург? А может, причина в том, что я не указала, на какую именно специальность поступаю…

Села я в поезд, чуть не плачу, а напротив меня — солидный мужчина в костюме: «Почему грустная такая, наверное, экзамены провалила?» «Нет, — отвечаю. — Все экзамены сдала на пятерки, а меня не взяли». «Покажи-ка, — говорит, — свои документы, а то уж больно ты красиво плетешь». Я показала. А он спросил, почему я не поехала поступать на педагогический в Тверь. Оказалось, что мой попутчик — ректор Калининского педагогического института. У него был недобор, и он искал таких, как я. Прямо с поезда он усадил меня в машину — у вокзала его ждал водитель — и отвез к приемной комиссии. Спросил, на какие специальности недобор, и меня зачислили на литературный факультет. Я сразу же получила место в общежитии.

— Жалеете, что не стали врачом?

— Я не жалею, что не попала в медицинский. Этого больше хотела моя мать. Чтобы хоть кто-то у нас стал врачом, ведь все мои сестры были учителями.

«Мне уже в раннем детстве было известно, что до брака с мужчиной сношаться нельзя»

В Свердловске Вера посещала аэроклуб, но прошла только теорию, до прыжков с парашютом дело не дошло. Должна была прыгать на параде по случаю Дня Победы, но от долгого ожидания с 16-килограммовым снаряжением за плечами она начала терять сознание, и ее унесли на носилках. Во время учебы в пединституте она услышала по радио, что такой же клуб открывают в Твери.

— Я им сказала, что закончила парашютистские курсы, но не прыгала. Показала корочки. Мне пообещали все уладить — как раз снова предстоял парад. Я познакомилась с парнем, который укладывал парашюты, и он мне очень понравился, но по иронии судьбы за мной начал ухаживать начальник аэроклуба. Однажды выхожу из института, а меня кто-то поджидает. Это был тот парень, но не один, а со своим начальником. Мы поздоровались, и тут начальник говорит: «Ой, Виктор, а парашютный домик-то я не запер, иди закрой». Устранил конкурента, чтобы остаться со мной наедине. Он признался, что хотел меня проводить. А я так рассердилась, что сорвала с него фуражку и кинула в грязь. «Я никому из вас еще согласия на свидания не давала!» — крикнула и убежала. Я была зла и обижена: он мне не нравился и вдобавок выгнал того, кто мне был симпатичен. Он на меня тоже рассердился и не простил…

На параде я прыгала последней: моя фамилия была на «Ч». И вот подходит моя очередь, нужно выбраться на крыло и прыгнуть. А помогал тот самый начальник аэроклуба. И тут он мне говорит: «Поцелуешь — помогу!» Пришлось поцеловать. Да так мы увлеклись, что я прыгнула не вовремя, самолет пролетел место посадки, и я приземлилась на жилой дом. Снесла кирпичную трубу и хорошо, что за нее зацепилась, иначе могла бы разбиться. А так — пробежала по крыше и кубарем свалилась в огород. Лежу и думаю: «Вот я тебя еще проучу, как лезть с поцелуями». Он подбегает, хватает меня на руки, несет в скорую. Все подняли панику, мол, парашютистка разбилась. Больше я в аэроклуб не ходила.

В больницу ко мне пришел мой Виктор и сказал: «Давай, чтобы не было разговоров, поженимся». Он был высокий и красивый, а я маленькая рядом с ним. Я ему говорю: «Ты сколько получаешь, шестьдесят рублей? И у меня шестьдесят рублей стипендия. А детей мы на что будем содержать? А жить где будем? И мне еще год учиться в институте». Я посоветовала ему пойти в военное летное училище, и он меня послушал. Познакомил со своей семьей. Семья оказалась состоятельная, даже машину свою имела. Его родители оценили мой поступок, поняли, что я девушка серьезная.

Через год Виктор окончил на отлично авиационное училище в Одессе. Его оставили служить штурманом и сразу хотели присвоить младшего лейтенанта. Мы сыграли свадьбу в Твери, и я уехала к нему в Одессу. Через год родила сына. Когда началась война, ему было месяца три…

Я жила на частной квартире, а муж — в казарме. Каждый день он приходил меня навещать.

— А до замужества были поклонники?

— В детстве нас всех крестили в церкви и учили богословию. Говорили, что женщина становится женщиной, только когда вступает в брак. А до этого она не должна иметь сношений — грешно. Мне уже в раннем детстве было известно, что до брака с мужчиной сношаться нельзя. Женщине положено выходить замуж после Великого поста, а следующей весной должен родиться ребенок. И пока ты не закончишь кормить ребенка, не забеременеешь. То есть три года после его рождения. Сношения с другим мужчиной, кроме мужа, очень вредны для организма — так учил преподаватель богословия, давал заветы батюшка, когда в детстве нас водили причащаться.

А еще учили, что грудное молоко женщины и парное коровье молоко лечебны. В моем детстве мать все наши болячки лечила коровьим молоком. Весной я бегала босиком, и однажды на ногах выскочили цыпки^[15]. Сижу плачу. Мать обмыла мне ноги жирным молоком — цыпки сразу прошли. Даже когда меня сильно ударило качелью из доски и бревна, аж изо рта кровь пошла, мать меня поставила на ноги все тем же парным молоком.

«Муж воевал на всех фронтах, дошел до Берлина, получил семь орденов. А я работала в школе»

— Помните, как началась война?

— Муж сказал: «Завтра я не смогу прийти. Что-то случилось, нас не выпускают из казармы». На следующее утро я проснулась от шума. Сначала подумала, что это звуки базара: он на юге начинает работу рано, чтобы продукты не испортились из-за жары. Но тут в окно постучался солдат: «Ваш муж велел передать, чтобы вы немедленно уезжали, началась война. Садитесь на первый попавшийся поезд и уезжайте к родителям. Он не придет».

Я взяла только радиоприемник. Сдала его в камеру хранения на вокзале и с ребенком и одним кульком пошла за билетами. А билетов нет, все отдыхающие срочно начали покидать курорты и уезжать в Москву. И вот я стою возле поезда, из вещей у меня только пеленки. Подходит кондуктор и просит билет. Я соврала, что оставила его в поезде, и мне разрешили пройти в вагон. Так я попала в поезд. Ехала целую неделю, состав постоянно останавливался. Доехав, устроилась у свекрови.

Только я разместилась, в окно снова кто-то стучит: «Вера Петровна, быстрее бегите на вокзал. Ваш муж, Виктор Алексеевич, раненый лежит на перроне, его привезли в Тверь, чтобы поместить в госпиталь». Мы с его матерью прибежали — его уже увезли в больницу. Отправились туда. Встречаюсь с мужем, а он голову держит руками: позвонки выбились. Его перебросили в Москву защищать Тверь. Под Осташковом был воздушный бой. Два самолета он сбил. Надо приземляться, а некуда: кругом озеро. Он посадил самолет на самый край берега, но ударился головой так, что соскочил позвоночник. Потерял сознание. Его спасли наши солдаты: подплыли на лодке, вытащили и отвезли в Тверь, в госпиталь. Что вы думаете, до сих пор его самолет лежит под водами Селигера.

Возможно, этот самолет, как и многие другие, затонувшие во время войны, уже отыскали тверские дайверы. Когда я только начинала работать журналистом в тверской газете, была громкая история: им удалось отыскать затонувший редчайший самолет Ли-2 — советскую копию американского «Дугласа». Во время рейса на борту были 17 человек и груз — ящики с боеприпасами. Самолет атаковали два немецких истребителя, и пилоту пришлось уходить на предельно низкой высоте. В итоге он не справился с управлением и самолет затонул. Выбраться смогли 14 человек. Троих спасти не удалось, их тела через год нашли местные жители и похоронили на берегу. А сколько таких самолетов хранят воды Селигера! Ведь в этих местах шли кровопролитные бои…

— Через четыре месяца мужа выписали, он вернулся на передовую. К Твери уже подошли немцы, и он запихнул меня в поезд, который шел в Сибирь. Я ехала с грудным ребенком. Не было ни хлеба, ни молока. Мне посоветовали выйти на маленькой станции под Куйбышевом (городок под Новосибирском), я там сошла с поезда и отметилась в военкомате. Дала телеграмму родным в Москву. Устроилась на квартире с хозяйкой.

Однажды пошла на рынок, нужно было купить мяса. Война, мужчин не было, и женщины продавали баранов целиком. Я говорю: «Куда ж мне баран целиком?» А потом думаю: сначала я его приведу, а там уж мы с хозяйкой найдем того, кто зарежет. И тут подходят ко мне двое военных, смеются: «И что вы будете с этим бараном делать?» «Жаркое приготовлю», — говорю. «А ты посмотри, с кем встретилась-то». Гляжу, а передо мной стоит муж. Ему сказали, что я вышла на этой станции, а где, не объяснили. И он решил: где можно найти бабу, как не на базаре? Я его не узнала, и он меня сначала не узнал — он искал меня по белому пуховому берету, а я тот берет перекрасила.

Долго мы смеялись.

Пошли ко мне на квартиру, приготовили баранину. С непривычки и от голода муж съел слишком много, ему стало плохо. Отправили в госпиталь. Потом вернулся в часть. Муж воевал на всех фронтах, дошел до Берлина, получил семь орденов. А я работала в школе: сначала в Куйбышеве, потом вернулась в Тверь.

«Каждый день, проведенный в семье с мужем и детьми, для меня был счастьем»

— После победы мы какое-то время жили там, в Германии. Я довольно неплохо научилась говорить по-немецки. Жили немцы бедно, да и мы тоже, но куском хлеба делились. Запомнился такой случай. Как-то к нам попросилась на работу женщина — помогать по хозяйству. Я поручила ей стирать белье. Однажды она прибежала, крича: «Фрау капут, фрау капут! Комон зи на хауз!»^[16] Смотрю, она мое белье постирала, как сейчас стирают — черное и белое вместе. У них уже тогда была бытовая химия и ткани, которые не линяют. А я сама шила костюм сыну и покрасила его чернилами. Она эти чернильные штаны положила вместе с белым бельем и не ожидала, что все покрасится. «Низ гуд, фрау, — говорю, — ничего, не волнуйся». Поделилась с нею кусочком хлеба: они очень бедно жили. Потом мужа перевели во Владивосток, а затем — на Камчатку.

Мы с мужем собирались справлять очередную годовщину свадьбы, но он не дожил, я осталась вдовой с двумя сыновьями. Помню тот день, будто это было вчера. Яркое солнечное утро, я налила чашку чая на кухне и собиралась позавтракать вместе с ним. А когда вернулась в гостиную, увидела, что он лежит на полу. Подумала, шутит, но быстро поняла, что это не шутка. У него было подорванное здоровье: сказались ранения, полученные во время войны. Я побежала к телефону звать на помощь. Вскоре в квартире было полно людей, но они уже ничего не могли сделать. Доктор только сообщил, что муж умер.

Накануне мы купили ему новую рубашку, и она ему очень понравилась. «Ты всегда должна теперь покупать мне только такие», — сказал он. Я и представить не могла, что на следующий день его не станет, а я столько еще проживу без него.

— Замуж больше не хотели выйти?

— Нет, даже в мыслях такое не держала.

Бабушка Вера вспоминает, как долгое время по ночам во сне по привычке протягивала руку, ожидая дотронуться до мужа, услышать его дыхание. Иногда переворачивалась на холодную пустую сторону кровати, будто так она могла быть к нему немного ближе. Она делала это на протяжении многих лет, а когда стало совсем невыносимо, поменяла кровать на односпальную. Но даже сейчас, спустя столько лет, она, просыпаясь ночью, вглядывается в темноту и ловит себя на ощущении, что он жив.

— Сколько, по-вашему, живет любовь? Может она быть одна на всю жизнь?

— У меня было именно так. Я никого больше не любила. И муж очень бережно ко мне относился. Однажды во время жизни на Камчатке мы, жены военных, узнали, что на соседнем японском острове продают шикарные американские ткани. Мы сели на катер и поехали. Мне, дуре, надо было спросить разрешения у мужа, ведь он был начальником гарнизона. Покидать гарнизон запрещалось, к тому же остров принадлежал чужому государству. Мы купили тридцать метров ситца на все деньги, а катер к тому времени ушел. Муж, узнав об этом, приехал и забрал нас. И ни словом меня не упрекнул! Вот такой он был человек.

— Вы прожили счастливую жизнь?

— Знаете, я жила в трудное время и считаю, что мне повезло. И муж с войны вернулся, и сыновья выжили. Правда, умерли они довольно молодыми: один — в сорок пять лет, другой — в шестьдесят шесть. Но уже в таком возрасте, когда были хозяевами своей жизни. Я и сейчас счастливо живу. Почему? Потому что дети и муж все-таки успели пожить. Муж пришел с войны с ранениями… Бывало, возвращается домой такой уставший, что падает на кровать: «Ты, — говорит, — Верочка, разуй меня, сними с меня комбинезон и чем-нибудь покорми». И я как ребенка его кормила. Я была счастлива: чувствовала, что нужна семье.

— Какой период в вашей жизни был самым счастливым?

— Каждый день, проведенный с мужем и детьми, был для меня счастьем. Помню, как тащила елку в метель по городу, чтобы порадовать детей к Новому году. Короче говоря, когда дети были при мне, я чувствовала себя счастливой. Мы часто говорили по душам, очень хорошо друг друга понимали, согревали своим теплом.

Когда муж болел, я чувствовала его боль, как собственную, и он так же за меня переживал. Не было у меня другой любви, — голос Веры задрожал. — Я жалею, что рано потеряла детей. Если ребенок умирает раньше вас, независимо от возраста, это худшее, что может быть в жизни матери.

«Мне всю жизнь хотелось, чтобы все было по-честному»

— Н о вы же не могли ничего сделать…

— Не могла. Но все равно виню себя, что не спасла. Не было у меня возможности их спасти. Первый мальчик, Юрка, родился в Одессе в 1940 году, ему сейчас было бы семьдесят девять лет. Второй, Алексей, — на Камчатке.

Была еще дочка, Аллочка, родилась после окончания войны. Когда ей было три месяца, меня заставили ехать в Тверь на собрание. Пришлось оставить грудного ребенка. А кто его кормить-то будет? Три дня сижу, дрожу, думаю, как там ребенок без меня. Старший сын ездил из Твери в Медное, искал по всему Медному молоко, но так и не нашел. И девочка умерла. Я ее с Севера в корзинке привезла, кормила грудью, она выжила, а тут не сберегла. Нужно было послать всех подальше, но не оставлять ее… Мы с сестрой тогда закопали ее в снег как попало, а сейчас мечтаю сделать ей какую-то могилку. Я считаю, что это я должна выполнить.

Мне всю жизнь хотелось, чтобы все было по-честному, поступала так, чтобы в первую очередь детям было хорошо, но сберечь я их не смогла.

А еще поняла, что какой бы благополучной семья ни была, вы все равно не сможете «накачать» ребенка любовью про запас, чтобы он всегда был твердым и цельным, преодолевал все невзгоды и не попадал под чужое влияние.

Встал вопрос, кем будет младший сын, Лешка. Раз отец летчик, то и его решили тоже в летчики отдать. В детстве нужно внимательно смотреть, к чему у ребенка склонность. Он прекрасно рисовал. Надо было ему идти в художники, а он все-таки пошел в авиацию. Закончил авиационное, приехал в Тверь. А начальник аэроклуба до сих был тот, которому я отказала. Он решил отыграться, отомстить, и не взял моего сына в аэроклуб. Сын нашел себе работу на Байконуре, там, где испытывали ракеты. Он получил облучение, и его списали с летной работы. Поехал в Азию опылять поля от вредителей. Потом в Твери работал комбайнером, начал пить.

Важно быть чутким к своему ребенку, не давить, когда встает вопрос выбора профессии. Один неверный шаг, и вся его жизнь пойдет наперекосяк, как это произошло в нашей семье. Я до сих пор виню себя за это. Неизвестно, как сложилась бы жизнь Алеши, если бы он не подался в летное училище, а стал художником.

Знаю, что на все, что происходило в моей жизни, была воля Божья. Но я все равно многого не понимаю.

Есть много вещей, которые не имеют смысла, но мы всегда так сильно хотим понять. Почему мои дети должны были умереть раньше меня? Почему я дожила до стольких лет, а они нет? Я бы хотела уйти вместо своих сыновей, но смерть меня не спросила. Жалобы и плач совершенно не помогают. Есть только один человек, который может помочь, — ты сама. Не позволяй себе утонуть в страдании, возьми себя в руки. Нужно лишь приложить немного усилий.

— С кем из родни поддерживаете отношения?

— Схоронила внука, Максима, сына Алексея. С внуком мы очень были дружны, я сильно его любила. Сейчас за мной ухаживает его гражданская жена. Максим всегда был со мной. Мы ездили вместе в пионерский лагерь, и на выпускной к нему в институт ходила я, а не родители. После института он хотел жениться, а его девушка не соглашалась, пока нет своего жилья.

Дом разделили на троих. У меня сейчас страшное положение: я живу как квартирант в собственном доме, я никому не нужна. Я этой снохе, которая жила с Максимом шестнадцать лет, выделила долю. Она за мной и ухаживает. Но она тоже занята. Одна осталась в тридцать шесть лет. А дочки старшего сына — им уже за сорок — со мной большую часть жизни не общаются, обижены на своего отца из-за развода. Сложная семейная история.

Пригласила нас как-то свекровь в гости на какой-то праздник (она в деревне жила). Помню, сирень цвела. А жена Юры поехала к матери на несколько дней раньше, чтобы помочь все подготовить — народу-то у них всегда собиралось много. Договорились, что мы приедем на вечернем автобусе накануне праздника. Утром сын сказал, что не спал всю ночь, хочет пораньше в деревню поехать. И отправился на автобус. Я приезжаю вечером, выхожу из автобуса — батюшки, он сидит на остановке под кустом сирени и плачет. Рассказал, что заметил, когда подходил к дому свекрови, как из окошка вылез мужчина. Он — за ним, а тот скрылся. Он бегом в дом, а свекровь не пускает: спят еще все, рано приехал.

Юра жену очень любил, но выяснять, что произошло, не захотел. Мне надо было остаться, поговорить, но вмес то этого мы сели в автобус и уехали. Так до сих пор и не знаем, изменила она ему или нет. И она не захотела мириться, не стала с ним жить. У него остались две девки, две дочки, мои внучки. Они вроде как оскорбленные, что отец их бросил, и со мной тоже перестали общаться.

Думаю, что она изменяла. У невестки ухажеров местных тьма была. Она как в город уехала, быстро замуж выскочила, детей родила. Может, встретилась с какой-нибудь старой любовью в родительском доме. Но в семье всякое бывает, разобраться надо было, поговорить. Сын очень переживал и больше не женился. А дом я все равно решила внучкам оставить, хоть они и в обиде на нашу семью.

Правда, есть еще ребенок у младшего, Алексея. Когда сын учился в десятом классе, он встречался с одноклассницей. Я не знала, насколько близкие у них были отношения. А потом ко мне пришла ее мать и сообщила, что ее дочь от моего сына беременна. Для меня это было непостижимо: мы не имели права жениться, пока у нас для этого не было средств. И вообще, как она могла позволить себе вступать в отношения в таком молодом возрасте? Я посоветовала им сделать аборт и, более того, дала на него денег. Деньги они взяли, но аборт не сделали. Девушка бросила школу, уехала куда-то к родственникам и там родила. Больше о ней мы ничего не слышали. Она приехала к матери на похороны и зашла ко мне. Сына на тот момент уже не было в живых. Предложила помощь, но я не считала себя вправе ее о чем-то просить. Она оставила свой адрес, я не взяла. У нее родилась дочка, они живут в Америке и очень богаты.

«Жизнь — это путь. Мне осталось пройти несколько шагов»

— Н е устали так долго жить?

— Мне кажется, всем людям хочется жить. И я себя успокаиваю: сыта, в тепле, никого не беспокою — ну и хорошо! У меня есть соседка, учительница, она ослепла и оглохла, к ней приходят раз в две недели, так она живет хуже. Вот вы ко мне пришли, мы поговорили — мне уже хорошо, как меду наелась… Нужно верить в то, что надо жить. Я себя постоянно успокаиваю, уговариваю не нервничать. Я была счастлива, жила не хуже других. Вот сегодня рассматривала фотографии: в молодости я была не так безобразна, как сейчас. Красила брови, делала прическу. А губы не красила. Разговариваю каждый день с Виктором, он меня слушает, глядит с портрета. Когда я вру или нехорошо говорю, портрет краснеет.

— О чем разговариваете?

— Советуюсь с ним, спрашиваю, как мне поступить.

Долгожительница показывает снимки. В сто лет она отлично видит без очков!

— Такие вот красивые резные полочки сын делал… Не надо было его в летчики отдавать, нужно было заметить, что он художник. Сколько картин навешал — это все он делал.

Сейчас я живу не хуже других, считаю, что нужно довольствоваться тем, что есть. Телевизор у меня есть — включаю, когда хочу, мне никто не мешает, не запрещает. Единственное, на жену внука легла большая нагрузка — за мной ухаживать, а она мне вроде как никто, не кровная родственница.

— Удивительно, что близкие люди о вас не заботятся, а заботится, по сути, чужой человек.

— Да. Меня успокаивает то, что хотя бы третья часть денег от продажи дома ей достанется. Но чувствую, что терпение у нее кончается.

— О чем вы сейчас мечтаете?

— О новой кровати с хорошим матрасом. И чтобы социальные работники ходили ко мне в выходные: в субботу и воскресенье я сижу голодная. И чтобы мыши меня не донимали. Еще мечтаю, чтобы жена племянника меня забрала к себе в Москву. Здесь у меня тяжелое положение, дом наследуют трое: гражданская жена внука и две внучки. И они хотят его поскорей продать. А у меня мечта — уехать отсюда. Надежды мало, конечно, но вдруг… Мне тошно оттого, что они ждут моей смерти, чтобы разделить дом.

Жизнь — это путь. Мне осталось пройти несколько шагов. А о смерти думать бесполезно, она неизбежна и совсем скоро.

— Что дает силы жить?

— Понимаете, когда счастлив человек, мне кажется, уже жить можно. Вот я сейчас живу одна, а счастлива! Хотя мне тяжело. Я встала, чтобы покушать, разогрела обед, заварила кашу, подготовила все. Какого труда мне это стоит… Я ставлю ногу, а она подворачивается, вот-вот упаду. А счастлива я потому, что еще жива и никому не мешаю. И телевизор у меня есть, и сытая. Живая — и слава тебе господи. И ты береги себя, вовремя кушай, одевайся потеплее. А лечусь я только с помощью телевизора — там говорят, что пить от давления. Зарядкой я не занималась, спортом тоже, только вот авиационным. Мне было не до этого: я очень много работала.

Со своими частями тела я разговариваю: если что-то заболело, то глажу это место и успокаиваю. Не спится — принимаю снотворное. Закрываю дверь и говорю себе: завтра я не умру. А если и умру, то люди меня найдут, увидят через окошко.

Как всегда, прощаясь с долгожителями, я стараюсь найти более подходящие слова, чем «до свидания». Сказать «до свидания» человеку, который собирается отпраздновать 101-й день рождения и живет в добрых 180 километрах от тебя, кажется мне неуместным. Вера улыбается. Она, видимо, угадала мои мысли, потому что говорит:

— Если мы хотим встретиться снова, нам нужно поторопиться.

Когда ты молод, можешь что-то планировать на пять или десять лет. Затем становишься старше и живешь одним годом, месяцем или, наконец, одним днем, как бабушка Вера.

Некоторое время мы молча смотрим друг на друга, затем она сжимает мои руки.

— Ты могла бы мне звонить иногда? — спрашивает бабушка Вера. — Не в следующем году или месяце, а, скажем, через неделю?

Я киваю в ответ, обнимаю бабушку, и мы прощаемся.

Оксана Булавская, клинический психолог

Вэтой истории много интересных моментов и неоднозначности. У бабушки Веры уникальная способность осознанно брать на себя ответственность за свою жизнь и за все происходящее в ней. Случилось не просто абы какое событие, а именно то, что она хотела: «Я живу одна, и я счастлива, я никому не мешаю». При этом Вера любит людей, они ей интересны, она может поговорить по душам и позаботиться о незнакомом человеке. Одиночество не делает ее замкнутой, в ней нет асоциальности или угрюмости, свойственной одиноким людям. Вера осознает свои потребности даже в оценке подарков. Она вежливо, но четко дает понять, что нужно, а что — лишнее: «Ой, куда мне полотенчики?» Вера вроде бы не обижает, но для себя решает: это беру, а это нет, так как мне не нужно. За таким поведением прослеживается очень честное отношение в первую очередь к самой себе, к своему мнению, а значит, выбор в пользу ответственности за свою жизнь.

Родители заложили ей хорошее здоровье, и речь не только о генетике. У нее, по всей видимости, был хорошо образованный отец. Питание по часам, умный выборочный пост. Вполне возможно, что генетические особенности требовали именно такого отношения к ее организму, и Вере это пошло на пользу. Можно сказать, родители сформировали у нее представление о правильном питании с некоторым эффектом плацебо. Так, например, она верит, что для нее очень полезен печеный лук, и активно его ест. Вера не говорит, что безумно любила отца, но ясно оценивает то лучшее, что он смог ей дать. А он дал детям не только хорошее воспитание и задатки крепкого здоровья и здоровых привычек, но смог обеспечить качественное высшее образование и поддерживал их стремление к учебе.

Жизненная история Веры — это эффектная проверка реальности. Так в детстве она пробовала яблоки: вдруг ворованные окажутся вкуснее? Попробовала, выплюнула: поняла, что они по-прежнему кислые. Потом сама же над этим посмеялась. Честность по отношению к себе, сдобренная природным чувством юмора, — серьезный бонус в жизни бабушки Веры.

Вера поддерживала отношения с братьями и сестрами. Родители отправляли ее как младшую к старшим, не возлагая на нее свои надежды, а доверяя ей и предоставляя возможность развиваться самостоятельно. Отец находил в своей нелегкой жизни время и силы возить ее в другую деревню на телеге. А ведь ребенку достаточно всего 15 минут в день искреннего неоценивающего внимания родителя, чтобы не только почувствовать любовь и свою нужность, но и, как следствие, осознавать свое детство счастливым. Благодаря этому у Веры сформировалось ощущение: я была единственной, я была главной, я была лучшей. И это дало ей опору на всю оставшуюся жизнь. Она верит в себя, у нее блестящий аттестат, у нее есть поддержка родителей.

Вера очень бережно относится к воспоминаниям о муже, к моментам и случайностям, связанным с ним. Она прекрасно помнит, может, даже несколько идеализирует отношения с супругом. Она понимает, что самое ценное, что он мог ей дать, — это любовь, поэтому оценивает свою супружескую жизнь как самый счастливый период в жизни. Она живет в семье, где любима сама и где может дарить свою заботу и любовь детям и супругу.

Трагедия — потеря детей и мужа — не сломила Веру. Такова ее жизнь. Она приняла и нашла в себе силы и желание жить дальше. Мне нравится утверждение, что наша жизнь состоит на 10 % из того, что с нами происходит, и на 90 % — из того, как мы к этому относимся. В своем представлении бабушка Вера живет по-прежнему счастливо. И она испытывает важное осознание чувства нужности: я была нужна!

На мой взгляд, Вера, как другие престарелые люди, отчаянно нуждается в близких и семье — и она ищет эту семью. Она уже очень старенькая. Ей тяжело и все сложнее жить без помощи, она одинока, ей требуются забота и поддержка неравнодушных людей.

Примечания

11

В прошлом Тверская губерния. — Прим. ред.

12

Тверская женская учительская школа имени П. П. Максимовича была открыта в Твери 1 декабря 1870 года членом Тверской земской управы П. П. Максимовичем (1866–1877) на собственные средства для подготовки народных учительниц. В 1919 году школа была закрыта, а все ее имущество передано Институту народного образования. — Прим. ред.

13

Трахома — хроническое инфекционное заболевание глаз, вызываемое хламидиями и характеризующееся поражением конъюнктивы и роговицы. Несвоевременное лечение трахомы приводит к слепоте. — Прим. ред.

14

Рабочий факультет (рабфак) — учреждение системы народного образования в СССР с 1919 года до начала 1940-х годов, которое подготавливало рабочих и крестьян для поступления в высшие учебные заведения. — Прим. ред.

15

Цыпки — разг. мелкие трещинки на коже рук, лица, появляющиеся при обветривании. — Прим. ред.

16

«Все испорчено, все испорчено! Зайдите в дом!» (нем.)