Любовь и пустота. Мистический любовный роман

Ольга Топровер

Детство Даши заканчивается, когда она догадывается о проклятии, которое висит над женщинами ее рода.«И будут они жить с этой неразделенной любовью, как с пыткой… Истощенные любовью, сами они будут искать иной выход».Даша пытается найти способ остановить колдовство. Идут войны, уходят и приходят вожди, появляются новые надежды и рвутся тоненькие ниточки… Сумеет ли она победить мрак? Сможет ли найти в море страданий и разочарований свое счастье?

Глава 6. Беда

К полудню в небольшую комнату, которая служила клубу в качестве фойе, набилось огромное количество людей. Пришли даже те, кого никто не ожидал увидеть. Марфа, проживающая на краю села, пришагала с младенцем, которому и месяца от роду не исполнилось. Она жила далеко от нас — и я не знала, девочка у нее или мальчик. Марфе сразу же уступили место на деревянной лавке, расположенной вдоль стены, и она, не теряя времени, вытащила на виду у всех свою огромную белую грудь и приложила к ней ребенка. «Не морить же его голодом!» сказала она, как бы оправдываясь, свободной рукой подвигая с плеча платок, чтобы наполовину прикрыть то ли ребенка, то ли грудь. Опираясь на палку, медленно вошел в комнату столетний дед Ильич, который обычно дальше завалинки своего дома никуда не ходил. «А что же делать? — сказал он куда-то в воздух. — Надо — значит, надо!» От того, что эти двое оказались здесь, ощущение неизвестности и страха от ожидаемого выступления только усиливалось. Мы с Аней стояли в самой середине толпы. Иван промелькнул у входа в следующую комнату, где проходили репетиции хора, но пробраться к нам, наверное, не смог. «Впрочем, — пронеслось в моей голове, — он и не пробовал».

— Граждане и гражданки Советского Союза! — донеслось из клубного радио, висевшего на стене рядом с гардеробом.

Последним в клуб ворвался участник хора Петька. «Успел?» — спросил он, озираясь по сторонам. Да никто ему не ответил. Взгляды всех были прикованы к маленькому черному приемнику — да так, как будто зрение помогало лучше расслышать. «Кажись, успел-таки!» — ответил сам себе Петька и, поймав недовольный взгляд деда Ильича, прислонился к двери и затих. Радио продолжало вещать.

Советское правительство и его глава товарищ Сталин поручили мне сделать следующее заявление.

Люди замерли так, как будто играли в игру «Море волнуется раз».

Сегодня, в 4 часа утра, без предъявления каких-либо претензий к Советскому Союзу, без объявления войны, германские войска напали на нашу страну…

Я сжала Анькину руку, но она осталась недвижима. Лицо ее побелело больше обычного, губы сжались. Казалось, ни при чем были только золотые волосы, распавшиеся по ее худеньким плечикам. «Что же это?!» — раздалось в толпе. « Война-а-а!!» — истошно завопил женский голос где-то справа от нас, в углу фойе. « Граждане, тихо! — поставленным голосом закричал вдруг появившийся снова Иван. — Дайте послушать!» Все затихли, даже ребенок на руках у Марфы перестал хныкать. Но я уже не могла сконцентрироваться на речи второго лица СССР, улавливая только отдельные сочетания: «вероломство», «разбойничье нападение», «сплошной ложью и провокацией», «зазнавшимся врагом», «обеспечить победу»…

Наше дело правое. Враг будет разбит. Победа будет за нами.

Выступление закончилось. Но люди не расходились. Громких криков больше не было. Женщины, хлюпая, плакали. Мужчины сдержанно молчали.

— Ух, ты! — услышала я сзади голос Петьки. — Зато книжек сколько интересных теперь понапишут!

Я повернулась и покрутила пальцем у виска.

— А что? — сказал он. — Про войну — это ж самое интересное!

Я думала, что его сейчас просто побьют. Но ничего подобного не случилось. Такое впечатление, что никто его и не слушал.

Народ начал расходиться, воя и причитая.

— Что теперь будет-то? — послышалось справа от нас.

— У меня ж три сына, — повернувшись ко мне, сказала дородная тетка.

— Не пущу! — вцепилась в мужа Людкина мать, Клавдия.

— Мам, не позорься! — дергала ее за рукав сама Люда.

— Отстань от нее! — подошла к подруге Лена. — Все равно не поможет. Моя вон тоже рыдает.

Анька не двигалась.

— Ань, пойдем, а? — осторожно спросила я.

— Иван! — разжались наконец-то ее губы. — Где Иван?

— Он был где-то здесь! — обрадовалась звуку ее голоса я. — Давай подождем.

Мы стояли, не двигаясь, до тех пор, пока клуб ни опустел. Я продолжала держать руку сестры, не отходя от нее ни на шаг. Время как будто остановилось, как будто повисло в воздухе. Я обернулась в поисках своего знакомого господина в цилиндре, но его нигде не было. Думаю, он боялся сунуться сюда, в то место, где, как будто, густым туманом, висело предвестие большой беды.

Скорее всего, Иван давно увидел нас из-за двери, но подошел только теперь, когда в клубе никого не осталось. Анька оттолкнула мою руку. Все понимая, я оставила их одних…

— Ну, так ты сказала ему? — спросила я потом, когда она вернулась домой.

— Сейчас для этого неподходящий момент, — мрачно ответила она.

— А когда, когда будет подходящий?

— После войны! — отрезала она и присела на табуретку к столу.

Больше я ничего не спрашивала, хотя вопросов было, хоть отбавляй. Мы не знали, когда кончится эта война. Успеют ли наши справиться с немцами до того момента, когда пора будет появиться на свет Анькиному малышу? А если не успеют, что тогда? Да и где будет к тому моменту Иван?

Как будто угадав мои мысли, сестра сказала:

— Он уходит на фронт.

— Не плачь. Пока повестку пришлют, пройдет еще несколько дней!

— Даш, какая повестка? Ведь война!

— Ну и что?

— А то, что все решили идти на фронт в народном ополчении.

— А что это значит?

— Ну, добровольцами!

— Когда?

— Завтра.

Мне нечего было на это сказать, и Аня продолжила:

— Машина придет в соседнее село к школе.

— К моей школе? — уточнила я.

— Да, но военком договорился, что сначала, в девять утра, они заберут наших, а потом поедут туда.

Не говоря больше ни слова, я подвинула Аньке миску с холодной картошкой. Сначала она взяла самую маленькую, но вернула ее назад.

— Не могу, тошнит меня.

В эту ночь мы спали вместе. Только это не я забралась под одеяло к Аньке, а она ко мне пришла. Я проснулась, когда пружины прогнулись под ее коленкой, и она приподняла мое одеяло. Но я не подала вида. Пусть думает, что я сплю. Так лучше. Она прижалась к моей спине, обняв меня одной рукой. Эта поза всегда была моей любимой — только это я любила нырнуть к ней под одеяло и вот так прижаться. Но сейчас получалось, что мы поменялись ролями. Сквозь ночную рубашку я почувствовала ее живот и сжала кулаки. Там возникало, происходило чудо. А тут эта война… Нет, все-таки Иван должен узнать, должен. Это несправедливо, если она будет справляться с этой ношей сама, как та «лапочка Света», о которой никому, кроме меня, неизвестно. Я не хотела, чтобы на свете появилась еще одна «лапочка» для Ивана, и тем более, чтобы оказалась ею моя сестра. Прижимаясь к моему затылку мокрой щекой, Анька наконец-то заснула. Но я до самого рассвета не сомкнула глаз. Я вынашивала план. Свой план. Вопреки желаниям сестры. Я не буду ее слушаться. Всем известно, что влюбленные — как помешанные, что у них с головой определенно не в порядке. Так зачем же спрашивать ее мнение? Почему мне следует руководствоваться ее соображениями? Какая может быть логика у влюбленной, да еще во время токсикоза? Нет уж, больше сестру защищать некому. Все будет так, как решу я!

Выскользнув из-под одеяла в то время, когда она еще спала, и быстро одевшись, я пробралась на кухню. Зачерпнула кружкой воды в ведре — и осушила ее залпом. Это вместо завтрака. Должно хватить. Я вышла из дома, повернула направо, на тропинку, ведущую в лес, и быстро зашагала по ней вглубь. Сейчас Анька проснется и, конечно, потащится к клубу провожать своего любимого Ивана. Наверное, будет там прилюдно плакать. Пусть. Меня там не будет.

Я поставила перед собой совсем не сказочную задачу, так что мимо Марьянки, Феклы и других моих хвойно-смоляных друзей я промчалась на всех порах, только мельком взглянув. Мое детство навечно останется в этом лесу, с ними. Я тогда уже понимала эту очевидную истину. Лес благоухал влажным летним утром. Аромат сосен смешивался с еле-еле различаемым запахом росы. Лучи восходящего дня не успели высушить ее. Если нагнуться вот к этой травинке, просачивающейся сквозь сосновый ковер, можно слизнуть росинку. Я еще помнила, что роса здесь тоже имеет сосновый вкус, который долго потом держится на языке. Но сейчас мне было не до травы и не до росинок. Я спешила к школе. Дорога была для меня привычная, а лес — родным домом. Я должна была успеть к временному призывному пункту!

Шагая, я еще раз проверяла свой ночной расчет. Они собирают добровольцев в девять утра. Пока соберутся, пока попрощаются с провожающими и погрузятся в машину, пройдет полчаса. В 9:30 они только отъедут от клуба. А я вышла из дома в 8 утра и через полтора часа буду у школы, а то есть должна успеть еще до их приезда. Все правильно. Идти было легко, как всегда утром. И хотя часов у меня не было, я знала, что я не опаздываю. Мой план обязательно должен осуществиться.

Было странно увидеть на школьном дворе грузовики и такое количество людей. Здесь тоже происходили проводы. И были свои Ани и Иваны, и свои трагедии. Я успела подумать об этом, но потом мои размышления прервались: вместо одной машины я увидела во дворе целых три. В тот момент, когда я вошла туда, они трогались с места. В толпе кричали и плакали. Но мне было не до чужих печалей. Как же так? По моим расчетам «наша» машина еще не могла сюда доехать.

— Здесь есть дальневские? — спросила я стоявшую немного в отдалении от толпы бабку.

— Откуда? — сказала она. — Это все местные, все три машины ими набили.

У меня отлегло от сердца: значит, «наша» машина еще в пути.

— А вы кого провожаете? — спросила я бабку.

— Никого, детка, просто пришла. Ко всем сразу…

Одна за другой, машины тронулись. Люди бежали за ними, выкрикивали имена. А потом стали медленно расходиться, и толпа поредела. Это дало мне возможность протиснуться к плотному военному, который, как я видела, руководил погрузкой добровольцев.

Конец ознакомительного фрагмента.