Шепот бота

Павел Беренсевич, 2018

Филип и его друзья обожают футбол. Когда становится известно, что финал Лиги чемпионов состоится в Варшаве, ребята решают во что бы то ни стало попасть на этот матч. А также заработать денег на билеты. Они начинают раздавать рекламные листовки, однако такая работа приносит гроши. И они с радостью соглашаются вступить в «Отдел поддержки решения потребителей». Завести сотню-другую аккаунтов, писать с них отзывы на сайтах – это ли не работа мечты? Филип пытается обмануть свою совесть: их реклама никому вроде бы не вредит, а может даже и помогает. Услышать голос совести мешает и внезапная влюбленность. Какие уж тут раздумья, если у тебя просит помощи девушка? Автор показывает различные точки зрения и дилеммы, с которыми сталкиваются «шепчущие», но не дает простого ответа на вопрос, где именно проходит нравственная граница. Он побуждает быть бдительными в мире постправды, раскрывает механизмы управления рекламой и суть маркетинговых стратегий. Павел Беренсевич – писатель, поэт, переводчик, лексикограф. Он пишет романы, рассказы и стихи для детей. Лауреат премии «Гулливер», литературного конкурса Польской ассоциации книгоиздателей, премии имени Корнеля Макушиньского. Окончил Варшавский университет, работал учителем английского языка в средней школе. Издает книги для детей с 2004 года. Его книги – для современных детей, с их современными проблемами, не всегда очевидными для взрослых.

Глава пятая

Когда в понедельник я пришел в школу, Ушастый и Бартек выглядели не слишком подавленными неудачей с лотереей. Я застал их погруженных в дискуссию о том, у кого мы будем смотреть финал по телевизору. У Ушастого мало места, у Бартека отец фанат, у Яцека нечего пить, кроме колы, — может, у меня?

— Ужасно далеко, — ныл Ушастый.

— Тоже мне далеко! — бесился Бартек. — От метро всего несколько остановок на автобусе. Разве нет, Филип?

— Ну да, десятка полтора-два, — буркнул я.

— Ну и ладно. Приедем пораньше, потом в крайнем случае переночуем у тебя на матрасах, а? Как на Новый год. Святоша рядом живет, он к себе может вернуться. Или останется, если захочет. Что думаешь?

Они ждали ответа, а я прятал глаза. Переминался с ноги на ногу и нервно потирал щеку.

— Только… — промямлил я наконец. — Ну… есть одна маленькая проблема.

Речь шла о мейле, который я утром обнаружил в своей почте.

«Уважаемый болельщик, UEFAChampionsLeague с радостью информирует вас, что в результате лотереи была выбрана ваша заявка».

Я чуть не расцеловал монитор, когда это прочитал. Я показал распечатку ребятам и извиняющимся тоном добавил:

— Кажется, нас со Святошей не будет дома.

Они читали, морща лбы. По-английски, поэтому не до конца были уверены, что все правильно поняли. В конце концов Ушастый выдавил:

— Вы же не собирались подавать заявки.

— Ну да, — сбивчиво объяснялся я. — Немного некрасиво получилось. Но мы решили в последний момент. Было уже слишком поздно, чтобы вам звонить. Мне жаль, ребята, что ваши заявки не выиграли.

Я боялся, что они обидятся. Что будет тяжелый разговор о предательстве и свинстве. Но Бартек лишь помотал головой и горько заявил:

— Дуракам везет.

— О, второй счастливчик идет! — понуро сказал Ушастый. — Смотрите, какой довольный.

Действительно, в конце коридора появился Яцек. При виде нас он еще издалека начал махать кулаками и крутить задом в причудливом победном танце.

— Интересно, откуда он знает? — только и успел пробормотать я, когда он добежал до нас и радостно завопил:

— Ни за что не угадаете, что произошло!

— Вы идете на матч? — саркастически спросил Ушастый, на что Яцек выпучил глаза.

— Откуда ты знаешь?

— Филип нам сказал.

— Что я выиграл билеты?

— В смысле?! — почти закричал я. — Ты тоже?!

Мы смотрели друг на друга, пытаясь уложить в голове, и вдруг в момент озарения мы оба разразились смехом людей, поправших теорию вероятности.

— Ну что, господа, похоже, у нас четыре билета! — весело закричал я. — Если вы будете себя хорошо вести, может, мы с вами поделимся, да, Святоша?

Яцек подпер одной рукой бок, другой — подбородок и с наигранно серьезным выражением лица сказал:

— Ну не знаю, не знаю.

Воодушевление было испорчено злобным замечанием Ушастого:

— Кажется, вы забыли, что билеты именные.

Действительно, это несколько меняло положение вещей. Мы перестали смеяться и в замешательстве посмотрели на них.

— Ой, точно, — насупился Яцек. — И что? Их нельзя ни на кого переписать? Жалко. И нам придется отказаться от лишних, да?

— Я тебя расстрою, Святоша. — В глазах Бартека я заметил что-то вроде злобной усмешки. — Дело в том, что от этих билетов нельзя отказаться.

Я почувствовал некоторое волнение, но пока еще не страх.

— В смысле нельзя? — спросил Яцек. — Мы их не будем покупать, и все. — Но и его уже начали одолевать какие-то нерадостные предчувствия.

— Вы не можете не купить, если уже купили, — с некоторым удовольствием сказал Ушастый. — Вы ввели данные карт? Ввели. Деньги, вероятно, уже списали.

Я почувствовал, как у меня сжимается горло. Я в отчаянии посмотрел на Яцека. Он был белый, как стена.

— Но, если они нам не нужны, наверное, деньги вернут? — спросил он дрожащим голосом, но выражения лиц Ушастого и Бартека не оставляли надежды.

— Ну что вы расстраиваетесь, ребята? — сказал Бартек. — Круто иметь по два места. Будет куда дудку положить.

* * *

— Кретин, дурак, идиот! — бормотал Яцек всю оставшуюся дорогу домой, и я даже не хотел уточнять, кого он имеет в виду: себя или меня.

Дуракам везет — как же извращенно подтвердилась эта поговорка. Зачем нам это было нужно? Как нам пришло в голову заказать по два билета? Ну и что, что шансов меньше? И очень хорошо, что меньше! Максимум — мы бы просто не выиграли. По телеку видно лучше. А так? Вынь да положь тысячу четыреста злотых!

— И как мы расплатимся?! — в отчаянии простонал я, а Яцек бросил на меня исподлобья злобный взгляд и вернулся к своим причитаниям:

— Кретин, дурак, идиот!

Если вычесть четыреста злотых, которые у меня уже есть, оставалась всего лишь тысяча злотых долга. Двадцать пять тысяч листовок! В голове возник образ горбатого старичка с бумажкой в трясущихся руках. За семьдесят лет ему удалось раздать двадцать четыре тысячи девятьсот девяносто девять листовок, и осталась одна, последняя. Он умоляюще протягивал ее пешеходам, но все равнодушно проходили мимо.

— Что теперь делать будем? — уныло спросил я.

Яцек прервал поток ругательств, встал, слегка расставив ноги, будто ему важно было сохранять устойчивую позицию, и прорычал мне прямо в лицо:

— Ты меня спрашиваешь, что мы будем делать?! Ты мог подумать об этом до того, как втянул меня!

Я ожидал поддержки, а получил удар. Это было как-то совсем неправильно.

— Я тебя втянул? — прошипел я.

— А кто еще?

— Ты сам хотел!

— Я не хотел! Ты меня уговорил!

— Ты мог не соглашаться!

— Я мог не слушать кретинов!

— Сам ты кретин!

— Нет, это ты кретин!

— У меня хотя бы есть четыре сотни, а ты и столько заработать не смог, жалкий святоша!

Когда Яцек это услышал, что-то в нем забулькало, будто он хотел разом сказать тысячу слов, но в конце концов не смог выдавить ни одного. Он просто развернулся и пошел.

— Эй, подожди! — крикнул я, но он не остановился. — Яцек! Не дури! Я пошутил! Прости! Ну что ты обиделся, дурень!

* * *

После обеда я убрал со стола. Поставил грязные тарелки в посудомойку, включил ее, налил родителям чай, подсыпал сахар в сахарницу.

— Что-то случилось? — спросила мама.

У меня опустились руки. Как жить, если из-за обычной заботы тебя подозревают в корысти. Я ужасно жалел, что у меня действительно что-то случилось, ведь иначе я бы им показал, как мало они обо мне знают.

— Почему что-то должно случиться? — пробурчал я. — Ничего не случилось, но, если вы хотите знать, мне нужно немного денег. Я все верну, обещаю.

Эти их триумфальные улыбочки!

— Сколько тебе нужно? — спросил папа и начал ощупывать карманы в поисках кошелька.

Раз можно дважды выиграть в одну лотерею, может, удастся и одолжить у родителей тысячу злотых, не объясняя, на что. Цепляясь за эту надежду, я как можно более бесстрастно сказал:

— Где-то тысячу. Я раз-два и отдам. Я же работаю.

Папа перестал искать кошелек, а мама чуть не поперхнулась чаем.

— Сколько?!

— Ну нет так нет, — бросил я с обидой.

— Зачем тебе столько денег?

Я думал, что родители успокоятся, если я объясню, что это не для меня, а для дедушки, но я плохо оценил ситуацию. Они налетели на меня с такой яростью, что я все рассказал. Лекция, которую мне пришлось выслушать, была способна исправить целую банду малолетних преступников, но и этого было мало, чтобы развеять дурные предчувствия родителей относительно моего будущего. Когда они наконец перешли к деталям, я уже так отчетливо осознавал собственную ничтожность, что новость об удержании всех моих карманных денег в счет уплаты долга я воспринял практически с радостью. Папа поехал к банкомату снимать деньги, чтобы выкупить меня у дедушки, а мама тяжело вздохнула, взяла мобильный и стала звонить. Ох и досталось же дедушке! Что ему ударило в голову, да еще такая сумма, да я же еще ребенок и совершенно безответственный. Последнее задело меня больше всего.

* * *

Утром на остановке толпились люди в капюшонах, скрываясь от мокрой серости, а вороны на ближайшем тополе мерзко каркали на спешащих на работу. Сосед с портфелем, соседка с ребенком — стандартный вторничный набор, только Яцека было не видно. Я уже почти смирился с мыслью, что мне придется ехать на несчастную «Сковородку» в одиночестве, когда он наконец появился. Яцек прибежал в последний момент и встал рядом, тяжело дыша.

— О, ты все-таки идешь! — искренне обрадовался я.

Он посмотрел на меня со смиренным спокойствием и проговорил:

— А у меня есть выбор?

— Ну да, — уныло согласился я.

Собственно, я даже собирался извиниться за «жалкого святошу», но он вел себя так, будто вообще не помнил о вчерашней сцене, и я решил, что, наверное, не стоит об этом напоминать. К тому же и у него выдался нелегкий вечер. Думаю, он тоже наслушался про ответственность и другие признаки взрослого человека, которых, по мнению родителей, у него не было и которые, в добавок, вряд ли у него когда-нибудь появятся. Поэтому он был решительно настроен доказать, как глубоко они заблуждаются. Всю дорогу в автобусе Яцек рассказывал мне о том, какие он придумал методы повышения эффективности раздачи листовок.

— Улыбка и еще раз улыбка, — повторял он с запалом. — И легкое движение кистью. Легкое, но решительное, да?

— А я-то почем знаю? — ворчливо откликнулся я.

— И еще буду раздавать в среду и пятницу в школе. По три часа. Как думаешь, шеф согласится?

Я на это рассчитывал. У меня были похожие планы. Я думал даже про субботу.

— И знаешь, что? — сказал он, когда мы уже пересели в метро. — Я решил, что вообще не буду смотреть, что на листовках.

— В смысле?

— Просто. Буду раздавать не глядя. Я ничего не знаю, я просто конвейер, автомат, машина. Ты был прав, нельзя сильно задумываться.

— Я ничего такого не говорил, — запротестовал я.

— Говорил.

— Может, Ушастый и Бартек, но не я.

— Ты тоже.

— Когда?! — оскорбленно воскликнул я. К счастью, мы как раз подъехали к станции «Центр», иначе не знаю, чем бы закончился этот разговор.

Мы вышли вместе с заспанной толпой, которая подхватила нас, как весенняя река, и увлекла в сторону эскалатора наверх, к дневному свету. Мы прошли через «Сковородку» и подземный переход, оказались на другой стороне Иерусалимских аллей. Перед магазином этно-товаров мы растерянно замерли: на том месте, где обычно парковалась бежевая «Октавия», было пусто.

* * *

То, что мы встали ни свет ни заря и напрасно проехали через полгорода, Бартеку показалось скорее забавным.

— Драбовский же говорил, что сворачивается, — сказал он, когда мы наткнулись на него в раздевалке перед первым уроком. — Говорил же, да, Ушастый?

— Конечно, говорил.

— Интересно, кому? — нахмурился Яцек, на что Бартек сделал удивленное лицо и спросил:

— В смысле? Он вам не говорил?

— Ну, видимо, забыл, — язвительно ответил я. — А вы не могли нам рассказать?

— Ой, вы были так ослеплены своим двойным везением, что мы решили не портить вам настроение, да, Ушастый?

Конец ознакомительного фрагмента.