Дело маленьких дьяволов

Павел Марушкин, 2021

У частного сыщика Эдуарда Монтескрипта внезапно умирает наставник и старый друг. Сыщик приходит на похороны, зная, насколько это опасно для жизни, и оглашение завещания выносит поистине смертный приговор. Учитель завещал ему дом и всё имущество, но беда в том, что довеском идет «Дело маленьких дьяволов». Дело, от которого за версту веет темными тайнами и смертельной угрозой. Вдобавок сыщику теперь придется обнаружить себя, а ведь на него давно открыта охота со стороны мстительного и очень богатого негодяя. Профессия сыщика приучила лихого парня Монтескрипта к самым непростым поворотам судьбы. Но в этот раз судьба запутывает узел такой немыслимой сложности, что распутать его и остаться при этом в живых представляется делом почти немыслимым. Да вот только Эдуард Монтескрипт не из тех, кто отступается, и он все-таки надеется довести до конца «Дело маленьких дьяволов».

Герберт Уэллс. Остров доктора Моро

© Марушкин И., 2021

© ИК «Крылов», 2021

Глава 1

Вода и огонь

Всему на свете рано или поздно приходит конец — в том числе и ясной погоде… Распорядитель похорон то и дело бросал тревожные взгляды на небо. Солнце покуда жарило вовсю, но на город быстро наползали плотные, с просинью, клубящиеся тучи. Скоро они закроют ослепительный диск, и хлынет ливень; а именно сейчас благословенная влага небес не слишком уместна. Досадно!

Старая вера фрогов весьма изобретательна по части похоронных обрядов. Честного работягу, крестьянина или ремесленника примет в себя земля: ведь их трудами приумножалось её богатство. Рыбак обретет покой на речном берегу, под шелестящими камышами. Знатной персоне к лицу прохладный семейный склеп, ну а бродягам и душегубам — тем, без лишних церемоний, прямая дорога в болото, под толстый ковёр мхов и гниющих водорослей.

Но сегодняшний мертвец не относился ни к одной из перечисленных категорий. Подполковник Тыгуа был воином и учителем воинов — а значит, тело его можно было доверить лишь буйному пламени погребального костра.

Я наблюдал за обрядом со стороны, загодя подыскав себе местечко в тени высокого надгробия: этакий живописный клошар, облаченный в обноски местного армейского камуфляжа, выгоревшего на солнце и не единожды заштопанного. Довершала образ неряшливая широкополая шляпа, сплетенная из тростника; я соорудил её по пути в столицу. Если не двигаться, никто из процессии меня даже не заметит… В крайнем случае, примут за кладбищенского попрошайку — внешность моя вполне соответствует этому незавидному статусу.

Говоря по совести, конечно, мне бы сейчас полагалось стоять там, среди провожавших, причём в куда более презентабельном виде. В конце концов, Тыгуа был не просто другом и учителем. Старый вояка и мастер боевых искусств во многом заменил мне отца… Существовала только одна маленькая загвоздка. Я принадлежал к иному биологическому виду, чем все присутствующие; да и о том, что наставник некогда принял в ученики человеческого мальчишку, знало слишком много народу… Выйти туда сейчас — значит привлечь всеобщее внимание: я бы слишком выделялся на фоне ребят, больше всего похожих на прямоходящих древесных лягушек. Думаю, будь Тыгуа жив, он как следует отчитал бы меня за одно только намерение. И был бы прав: я сильно подозревал, что в эту толпу затесалась парочка наемных убийц.

Четверо фрогов несли на плечах скорбную ношу. Учитель при жизни весил немало, но они были крепкие, жилистые ребята — и при этом обладающие на редкость незапоминающейся внешностью… Диверсанты. Или военная разведка — в своё время Тыгуа тренировал и тех, и других. Вообще, народу было куда меньше, чем я ожидал. Таковы уж мы, разумные существа — фроги, люди, неважно… Впрочем, тут всё дело во внутренней потребности. Мёртвым, как водится, ничего уже не нужно.

Носилки водрузили на каменный алтарь, поверх вязанок хвороста. Запелёнутое в полосы плотной ткани тело казалось неестественно пухлым. Проклятая жара… Двое служителей притащили здоровенные медные кувшины. Я знал, что в них: светильное масло, настоянное на пыльце мау-курру, «дерева мертвецов».

Эта штука меняет цвет пламени на зеленовато-голубой; считается, что подобный огонь угоден обитателям загробного мира. Бинты потемнели, моментально пропитавшись горючей жидкостью. Распорядитель шагнул вперед — сейчас ему по протоколу полагалось огласить последнюю волю покойного.

–…Находясь в здравом уме и твёрдой памяти, завещаю: коллекцию холодного и огнестрельного оружия передать в собственность кадетского корпуса Королевского Военно-воздушного флота, за исключением боеприпасов и взрывчатых веществ, представляющих угрозу для жизни и здоровья, а также предметов, особо оговорённых в примечании…

Всевозможных штуковин, предназначенных для умерщвления себе подобных, в хозяйстве Тыгуа наверняка скопилось немало. Насколько я знал, учитель не покидал своей хижины на болотах, не вооружившись как следует, да и дома у него под рукой всегда был целый арсенал. Специфика профессии… Вряд ли его привычки сильно изменились за то время, что я отсутствовал.

–…Сам же дом, вкупе с содержащейся в нём мебелью, а равно и прочим имуществом, переходит в полную и безраздельную собственность гражданина Королевства Эдуара Монтескрипта, о чём подготовлены соответствующие документы…

И вот тут я не выдержал и поперхнулся. Хорошо ещё, что моё убежище находилось на достаточном расстоянии от собравшихся… Никак не ожидал услышать собственное имя, тем более в подобном контексте! Тыгуа удивил-таки своего ученика напоследок…

М-да, удивил — это ещё мягко сказано! Проклятый «подарочек» был, по сути, грандиозной подставой. Вообще-то, считалось, что я уже два года как мёртв. По крайней мере, мои документы нашли по весне на трупе какого-то бедолаги-туриста, выловленном в одном из столичных каналов, — вместе с пустой бутылкой из-под рома, пистолетом и угнанной машиной до кучи. Весьма красноречивый набор, согласитесь: картину произошедшего можно нарисовать сразу. О, не сомневаюсь: Тыгуа вряд ли на это купился: уж кто-кто, а он знал своего ученика… Не говоря уже обо всём остальном.

Итак, учитель прекрасно понимал, зачем мне понадобилось бежать из столицы, спешно инсценировав собственный бесславный конец. Выходка, кстати, была вполне в его духе: старый вояка обожал подобные фокусы, и с удовольствием подыграл бы мне, стоило только попросить… Но что заставило его поступить подобным образом — фактически объявить меня живым, да ещё при таком скоплении народа?

Распорядитель дочитал завещание и отошел в сторону, обмахивая пятнистую, как у всех фрогов, физиономию папкой с бумагами. К алтарю подступил жрец Старой веры с факелом в руках. Обычно эти ребята зачитывают отрывок из какого-нибудь священного текста, или поют литургию, или ещё что-нибудь в таком духе — в зависимости от своей конфессиональной принадлежности. На сей раз, однако, обошлось — должно быть, всё дело было в надвигавшейся грозе. Пробормотав нечто высокопарное, клирик дотронулся концом факела до пропитанных светильным маслом бинтов. Пламя, немного похожее на спиртовое, расползлось по носилкам. Народ зашевелился, придвинулся ближе: наступил тот момент, когда в огонь положено бросать маленькие свёртки с пряностями и кулоны, вырезанные из ароматной древесины, — и в качестве прощального дара покойному, и чтобы умилостивить князей преисподней. У нас, в королевстве Пацифида, подобные традиции блюдутся свято… Но кое-кто, по-видимому, решил, что на сей раз всё должно быть иначе.

Похоронный костёр внезапно поменял цвет. В его сердцевине развернулась ослепительно-белая пламенная хризантема, похожая на маленькое солнце, — и принялась стремительно набирать силу, плюясь длинными искрами и шипя, словно сотня рассерженных змей. Толпа отшатнулась, разразившись возгласами, полными страха и изумления. Жрец выронил факел и бросился прочь, на ходу охлопывая себя перепончатыми ладонями: богатое облачение на нём дымилось.

Происходящее легко могло показаться чем-то сверхъестественным — но только тому, кто ни разу в жизни не видел, как срабатывают термитные шашки. Теперь необычная пухлость покойного сделалась понятна. Я поискал глазами тех фрогов, что тащили носилки, — но, как и следовало ожидать, их уже и след простыл. Выполнили (я не сомневался в этом) последнюю волю своего наставника и исчезли — в лучших традициях королевского спецназа…

Яростное пламя в считанные секунды пожрало и тело, и носилки, и дрова, раскалив поверхность алтарного камня до вишнёвого свечения. Стоять рядом было просто невозможно: от жара темнели и сворачивались листья растущих вокруг деревьев…

Сомнительная шутка удалась на славу. Шокированная публика начала расходиться, оживлённо обмениваясь впечатлениями. Громыхнуло уже над самой головой, но я не двинулся с места, продолжая наблюдать. На особом подозрении у меня была компания Скрывающих Облик: фроги из этой секты носят большие и довольно уродливые маски, скорее даже — глухие шлемы с прорезями для глаз и рта. При жизни Тыгуа был дружен с их настоятелем, однако сектанты вполне могли оказаться насквозь фальшивыми. Проверять на собственной шкуре остроту их мачете что-то не хотелось… Но эта группа тоже не стала задерживаться.

Наконец кладбище опустело. Хлынул ливень. Со стороны алтаря раздался громкий треск, и раскаленный камень окутали густые клубы пара.

— Счастливого пути, учитель! — прошептал я.

Да. Я тоже сентиментален в глубине души — просто не всегда могу позволить себе подобную роскошь. Когда за твою голову назначена награда, начинаешь смотреть на мир немного по-другому: и главное, и второстепенное проступает гораздо чётче. Тыгуа хорошо понимал такие вещи… А мне теперь предстояло расшифровать оставленное им послание.

В том, что сухие строчки завещания имеют двойное дно, я даже не сомневался. Старый вояка слишком хорошо знал своего ученика; знал и то, что объявляя меня живым, фактически ставит под удар… Не из банальной же вредности — он всегда был выше подобного! Значит… Значит, была некая причина. Важная настолько, что он позволил себе бесцеремонное вмешательство в мою судьбу.

Допустим, у него было нечто… Некое дело. Вполне возможно, он понял, что не успеет его завершить: если верить газетам, последние дни своей жизни Тыгуа провёл на больничной койке… Но почему он выбрал именно меня? К его услугам были весьма серьёзные ребята — одна прощальная выходка с термитом чего стоила! Это ведь надо умудриться организовать… Выходит, ему нужны были совершенно особенные таланты. Таланты сыщика.

Вообще-то, я частный детектив; по крайней мере, считался таковым ещё пару лет назад, до того, как вынужден был покинуть столицу амфибийного королевства. Я человек, но рождённый в этом мире — и понимаю коренных обитателей, фрогов, гораздо лучше большинства иммигрантов с моей «исторической родины». Это во многом предопределило выбор профессии… И ещё, конечно, любовь к загадкам. Мне всегда нравилось складывать мозаику фактов — и приходить к выводам, зачастую весьма неожиданным для меня самого. Со временем я приобрёл определенную репутацию; этому способствовало и несколько успешно распутанных хитроумных дел, и знакомства среди газетчиков — не знаю уж, что тут важнее… Можно сказать, я сделался своего рода столичной достопримечательностью.

Но всё это в прошлом, увы. Два года — немалый срок; особенно если твоя профессия предполагает, что ты должен непрерывно держать руку на пульсе столичной жизни. Утеряны связи, знакомства, что-то подзабылось, да и случилась с тех пор целая уйма всякого; фактически, я стал чужаком в родном городе. Осталась лишь наблюдательность и умение разгадывать житейские ребусы…

Должно быть, Тыгуа посчитал, что этого будет достаточно. Что ж… Я в любом случае выполнил бы его волю. Учитель слишком многое для меня сделал, чтобы я мог вот так взять и отмахнуться. Оставалось понять, чего же именно он от меня хотел.

— Обычно ко мне приходят с готовыми проблемами, — проворчал я. — Искать их самому — это что-то новенькое!

Но, по крайней мере, я знаю, с чего начать. Самое время вступить в права наследования де-факто. Ещё раз оглядевшись по сторонам, я поднялся на ноги. Одежда давно уже промокла до нитки, но я не сильно переживал по этому поводу — замечательная местная ткань высохнет моментально, стоит лишь прекратиться дождю… Впрочем, в моих интересах, чтобы он не кончался как можно дольше: видимость в такой ливень оставляет желать лучшего. Да здравствует скрытность! А змеящиеся по телу струйки можно и потерпеть. В конце концов, я уроженец Амфитриты, столицы королевства амфибий!

* * *

Морфи уныло шлёпал по лужам. В животе бурчало от голода. Он нарочно сделал изрядный крюк по заболоченным пустырям, обходя территорию, подконтрольную одной из местных уличных банд. Попадаться совсем не хотелось. Здесь, в Весёлых Топях, любой одинокий прохожий являлся потенциальной жертвой — если только не выглядел достаточно круто, чтобы мелкие хищники сами обходили его стороной. Конечно, Морфи вполне мог надрать задницу одному и даже парочке маленьких дьяволят; но повстречаться с отвязной шайкой в десяток голов — себе дороже… Поиздеваются вволю и оберут догола — это, считай, повезло. Могут ведь и ножиком полоснуть — просто забавы ради.

Да, такова жизнь… В карманах гуляет ветер, в брюхе бурчит от голода — а ведь сегодня, как ни крути, его очередь принести домой хоть какой-нибудь снеди! Папа будет очень недоволен…

При мысли об этом Морфи тяжело вздохнул. Папа Ориджаба правил своим пёстрым семейством твердой рукой; оспорить его авторитет никому и в голову не приходило. Раз сказано: «Добудь поесть», — то хоть наизнанку вывернись, а сделай… Ну что за непруха! В воображении Морфи возникла связка сушёных моллюсков, виденная им не далее как час назад. Сорвал бы у той старухи с прилавка — и дёру! Уж всяко лучше, чем с пустыми руками заявиться. Папа Ориджаба редко прибегал к рукоприкладству, но умел повернуть дело так, что ты начинал чувствовать себя полнейшим ничтожеством… Вот Гас — уж он-то не пришёл бы с пустыми руками!

Гас был младше Морфи на год, а с виду — так и на все три; но даже задиристый Роффл, старший из «братьев», признавал, что ума хилятику-фрогги не занимать. Гас не попёрся бы туда, где пятна на твоей физиономии успели примелькаться каждой торговке! Нашел бы себе тихое местечко на берегу и забросил бы удочку… Благодать! Никто не норовит дать пинка, а то и переломать шаловливые пальцы, ненароком забравшиеся в чужой карман. И вернулся бы уже к полудню, с тяжеленькой низкой рыбин — в самый раз на густую, ароматную похлёбку… А главное — никакого риска! Конечно, Папа Ориджаба не слишком одобрял подобные наклонности. Ты должен учиться ремеслу, сынок, любил говаривать он. Настоящая твоя рыбка плавает не в воде, а в карманах расфуфыренных дурней. Ловкие руки — вот лучшая удочка, и поверь, у шустрого малого вроде тебя тут большие перспективы!

Впрочем, принесенный Гасом улов Папа уплетал за обе щёки — как и все они…

А ведь этот мелкий хитрюга всегда поступал по-своему, внезапно подумалось Морфи. Не ныл, не пытался оправдаться, и уж, конечно, не пререкался с Папой — но раз за разом умудрялся не делать того, чего не хотел. Вот бы и ему так же…

Он опять вздохнул. Ага, сейчас! Размечтался… Уж его-то неприятности стороной не обходят, какое там — если где-то впереди и поджидает зловонная куча, можно не гадать, кто из «семейства» Ориджаба вляпается в неё по самые уши. Всю жизнь такое невезение! Приходится держать ухо востро и смотреть по сторонам, да толку-то… С этими мыслями Морфи толкнул скрипучую дверь хижины.

— Пожрать принес? — угрюмо осведомился Роффл.

Старший «братец», в одной набедренной повязке, с недовольным видом развалился на рваном матрасе, брошенном прямо на земляной пол. Кругом валялись перепачканные кровью тряпки, а на мускулистом бедре Роффла сочился свежий порез.

— Ого! Кто это тебя так?

— Не твоё дело!

— Попался докерским, — охотно поделилась «сестрица» Олури, ловко обрабатывая рану вонючей дегтярной мазью. — Предупреждали же — в порт не суй-ся, там своя шайка орудует…

— Ну ты уж им, наверное, тоже врезал как надо? — неумело подольстился Морфи.

— Врезал, врезал… Так что насчет харчей, а? Помнится, сегодня твоя очередь! — сбить Роффла с толку было не так просто. — Что, опять пустой?

— Пиксин увел где-то мешок сушёных дафний, — сообщила Олури. — Татти варит похлёбку. Голодными не останемся, успокойся.

— Мы-то не останемся, — фыркнул Роффл. — А этот дармоед…

— Не тебе решать, а Папе. Сам, что ли, много принёс, а? — «сестрица» за словом в карман не лезла. — Давай, переворачивайся, спину ещё надо намазать.

Роффл безропотно перевалился на живот, коротко зашипев от боли. Эге, а «братца»-то и впрямь нехило расписали, сообразил Морфи. Что ж, нет худа без добра: пока раны не заживут, тумаков будет поменьше.

— Дети мои! — рявкнул из-за соломенной занавески Папа Ориджаба. — А ну, давайте сюда! Роффл, Морфи! Гас! Где этот бездельник? Пиксин, сынок, будь ласков, найди Гаса и скажи, пусть тащит свою задницу сюда поскорее.

Пронырливый Пиксин, которого в семействе Ориджаба частенько звали не иначе как «гадёныш», проскользнул мимо «братьев», скроив насмешливую гримасу. Роффл привстал было отвесить ему пинка, но тут же раздумал. Морфи, втянув голову в плечи, проследовал на зов.

Глава клана восседал в большущей бочке, по грудь в тёплой водице. Как и все фроги, он обожал влагу. Такой роскоши в «семействе» ни у кого больше не было. Захочешь освежиться жаркой летней ночью — вставай и тащись к ближайшему каналу, либо терпи… Наполнять бочку вменялось в обязанность Роффлу, как самому сильному; но он всегда норовил спихнуть это на кого-нибудь из младших «братьев».

— Садитесь, дети мои. Садитесь и ешьте. Татти, налей им супу, — Папа Ориджаба широко улыбнулся и приглашающе помавал изуродованной правой рукой.

Всё это было настолько не похоже на заведённый порядок вещей, что Морфи вытаращил глаза. Как так — никаких тебе расспросов, где был да что принес, никаких упрёков, да ещё похлёбки «сестрица» Татти плеснула, что называется, от пуза! Впрочем, изумление не помешало ему быстро придвинуть к себе щербатую глиняную миску, исходящую ароматным паром. В Весёлых Топях никого не приходилось звать к столу дважды.

Похлёбка — настоящая, густая, почти как каша, щедро сдобренная пряными корешками и водорослями, восхитительной тяжестью наполняла желудок, отчего по всему телу разливалось благодатное тепло. Папа так и не вылез из бочки — должно быть, успел подхарчиться раньше. Достав откуда-то из глубин своего обиталища стеклянную фляжку с мутноватой жидкостью и критически глянув её на просвет, он открутил крышку и приложился к горлышку.

— Сегодня только это, Папа… — возникший из-за занавески Гас переминался с ноги на ногу, весьма правдоподобно изображая смущение. Ладони его мяли рыбацкую куртку, настолько ветхую, что, казалось, она состоит из одних дыр и заплаток. — Можно будет обменять тряпичникам на что-нибудь…

Морфи усмехнулся про себя. Эту рвань он уже видел у «братца» дней пять тому назад. Выходит, умнику сегодня тоже не подфартило. Но каков хитрец! Вроде и дрянь притащил, а всё одно не с пустыми руками. Надо бы запомнить трюк — мало ли, вдруг…

— Брось ты эту гадость, сынок. Садись, поешь.

Папа Ориджаба снова поверг Морфи в изумление. Нет, определённо, что-то большое на болоте сдохло, как любил выражаться «братец» Роффл. Гас, конечно, тоже удивился; но спрашивать ни о чём не стал. Оно и понятно: похлёбка есть похлёбка, это вещь по-настоящему важная, а всё остальное может и подождать.

— Ну ладно, дети мои, — заявил Папа Ориджаба, когда щербатые миски показали дно, а животы мальчишек налились восхитительной тяжестью. — Настала пора нам серьёзно обсудить кое-что.

Слегка размякший от блаженной сытости Морфи выпрямил спину и старательно изобразил на физиономии внимание. Ага, стало быть, сегодняшний ужин — не просто так. Сейчас Папа что-нибудь потребует от них взамен. Мог бы и догадаться…

Глава клана Ориджаба облокотился о край бочки и обвел присутствующих внимательным взглядом. Морфи даже стало малость не по себе.

— Я тут многому вас научил, — негромко начал Папа. — Так ведь? А вот какой урок, по-вашему, был самым главным? Ну, Роф?

Роффл заёрзал на колченогом табурете.

— Это самое… Кругом полно дураков с набитыми карманами…

Папа поморщился: не то.

— Морфи?

— Осторожность. Задумал дельце — сразу прикинь: стоит барыш риска или нет, — Морфи думал недолго: изуродованная рука Папы маячила прямо перед его глазами.

Историю этого увечья они все тысячу раз слышали…

— Ближе, но не то. Гас?

— Ты всегда говорил, Папа: не упусти свою удачу…

— В самую точку! — Папа Ориджаба шевельнулся, вода плеснула через край бочки на земляной пол. — Шанс, дети мои. Это же величайшая удача на свете — если жизнь дарит тебе шанс. Когда-то я дал его каждому из вас. Приютил, сделал одним из членов семьи. И вот теперь у нас появился ещё один. У всех нас. Шанс урвать столько, чтобы выбраться из этой гнусной дыры и не рисковать каждый день из-за каких-то жалких медяков. Да что там, мы все сможем начать шикарную жизнь! — тут Папа поднялся во весь рост в своей бочке и отчеканил:

— Большой куш, дети мои. Вот что нам светит.

Большой куш! Эта тема в Весёлых Топях являлась неиссякаемой. С кем бы ни свела тебя судьба, рано или поздно любой разговор сворачивал на тему шальных денег. Истории о рисковых парнях, а порой — и об отчаянных девчонках, поставивших на кон всё и сорвавших-таки банк, были, наверное, самыми популярными, соперничая у здешних обитателей с мрачноватыми легендами Старой Веры.

— Сколько? — зачарованно прошептал Морфи.

— Столько, сколько мы захотим, — ответил Папа Ориджаба, с самодовольной ухмылкой опускаясь обратно в бочку. — Сколько мы кой за кого попросим, сынок, вот в чем соль! Разумеется, — буднично добавил он, — риск велик.

— Насколько велик? — насторожился вдруг Гас.

— Если дело обернётся скверно — нам крышка, без вариантов! — сурово отрезал глава семейства. — Закатают под мох, глазом моргнуть не успеешь. А ты как думал?! — Папа Ориджаба вроде даже рассердился немного. — В таких раскладах по-другому не бывает! И вот что я вам скажу, дети мои: либо мы тут все заодно, либо и начинать не стоит. Только учтите: второго такого шанса больше не выпадет. Тогда вам одна дорожка — до старости по карманам шарить, да и то — если пальцы в целости сохраните…

— Я в деле! — тут же заявил Роффл и злобно уставился на «братьев»: мол, попробуйте только отказаться!

— Я тоже! — поспешно сказал Морфи.

Гас помедлил, но все же ответил:

— И я.

Папа посмотрел на «сестёр».

— Всегда мечтала вырваться из этой дыры! — с горячностью заявила красотка Татти.

— И не ты одна! — поддержала её Олури.

Мнением Пиксина, конечно же, никто и не подумал интересоваться. Ясно как день, что мелкий гадёныш никуда от них не денется.

* * *

Ливень припустил во весь опор. Я шёл напрямик, срезая дорогу где только можно: перемахивал низенькие ограды, продирался сквозь буйно заросшие кустами палисадники, переплывал каналы, напрочь игнорируя перекинутые тут и там изящные мостики — всё равно вымокнуть ещё больше было попросту невозможно. Я любил воду. Жизнь в мире амфибий не допускала ни малейшей гидрофобии: здесь даже спать принято в специальных мелких бассейнах, они есть в каждом мало-мальски приличном жилище… К тому же последнюю пару лет я провел в путешествиях, не имея порой элементарного, с человеческой точки зрения, комфорта — и не слишком о том сожалея. Бесчисленные реки, озёра и болота королевства Пацифида приоткрыли мне множество тайн; отсутствие крыши над головой и мягкой постели, на мой взгляд, было вполне адекватной платой за маленькие ежедневные чудеса. Я теперь смотрел на город другими глазами. Прежний старина Эдуар, крепко вросший в столичную жизнь и, чего уж греха таить, порядком изнеженный, почти исчез… Лишь изредка я позволял ему подать голос из стылого тумана прошлого, да и то лишь затем, чтобы уточнить дорогу.

Доставшаяся мне в наследство недвижимость располагалась на окраине — там, где обширное мелкое озеро со множеством островов, на которых и стояла Амфитрита, переходило в не менее обширное мангровое болото. Тропинка петляла в зарослях здешнего камыша — эти растения были чем-то средним между земными рогозом и бамбуком, образуя настоящие живые стены в несколько метров высотой.

Непосредственно перед свайной хижиной учителя дорога расширялась и переходила в огромную лужу — скорее даже, маленький пруд; его я тоже преодолел вплавь. Когда из занавеси дождевых струй показалось строение, я ненадолго замер, расслабившись и прислушиваясь к своим ощущениям. Опасности не было. Это место дышало покоем и едва ощутимой грустью — как и всякий дом, лишённый хозяев…

С замком пришлось повозиться — механизм был не из сложных, но навыки взломщика я давненько не использовал. Наконец внутри чуть слышно звякнуло. Я толкнул створку и остановился на пороге, давая глазам привыкнуть к легкому сумраку.

Профессия сыщика предполагает некоторые специфические навыки. Один из постулатов нашего ремесла гласит: обращай самое пристальное внимание на расположение предметов. Оно способно поведать больше, чем показания дюжины свидетелей, — ибо разумным существам свойственно лгать даже самим себе. Вещи куда правдивее…

Тыгуа наверняка не был последним, побывавшим здесь. В доме царил порядок, но среди обстановки явственно ощущались некие пустоты — скорее всего, там, где висело или хранилось оружие. Коллекция мачете, мушкеты и пистолеты, копья и всевозможные экзотические штуковины, предназначенные для быстрого и негуманного умерщвления своих ближних, — ничего этого не было. Только высокие корзины с деревянным тренировочным оружием и спортивными снарядами. Не хватало и тяжёлого, окованного медью сундука — насколько я помнил прошлые визиты, он всегда стоял у дальней стены. В то же время прочая утварь была на своих местах — и ничего не сломано, не разбито… Вообще не тронуто. Похоже, учитель заблаговременно озаботился тем, чтобы переправить опасные предметы по назначению; завещание было всего лишь формальностью… Здесь никто не проводил обыск. Просто забрали часть вещей и ушли. Должно быть, Тыгуа сам упаковал всё, что надо, почувствовав приближение конца…

На всякий случай я пошарил в укромных закутках: осторожно провёл рукой по низу столешницы, проделал тот же трюк с немногочисленными стульями, подтянувшись, глянул на потолочные балки… Учитель как-то обмолвился, что застать его дома врасплох будет трудновато, поскольку где бы он ни находился, на расстоянии вытянутой руки всегда окажется какое-нибудь оружие… Пусто. По крайней мере, в тех тайничках, о которых я знал. Что ж, будем считать, что так оно всё и было.

Преодолев естественное в данной ситуации смущение, я начал методичный обыск, мысленно извиняясь перед покойным. Увы, мой труд был напрасен. Скажу более: уж если роешься в чьих-то вещах, то поневоле узнаёшь что-нибудь новое о персоне, которой они принадлежали. Крохотные (а бывает, что и наоборот) секреты, мелкие интимные подробности, пикантные или банальные нюансы… Но в случае с Тыгуа это правило не работало. Образ учителя, каким я его помнил, не претерпел никаких изменений. Мастер боевых искусств, наставник, специалист по оружию, знаток и любитель военной истории… Никаких неожиданностей. Разве что книг было несколько меньше, чем во время моего последнего визита — или это только казалось? Впрочем, он вполне мог передать что-то в библиотеки, или просто подарить — круг знакомств у Тыгуа был необычайно велик… И ещё кое-что, внезапно сообразил я. У любого горожанина неизбежно скапливается некоторое количество макулатуры — газеты, документы, письма, визитки… А здесь — лишь стопка чуть тронутых плесенью счетов в ящике стола, служившего одновременно обеденным и письменным. Даже если предположить, что учитель, предчувствуя близкую кончину, навел в своих бумагах идеальный порядок — всё равно слишком мало.

Пожалуй, придется перешерстить оставшиеся книги — на предмет заложенных посланий или, скажем, надписей на страницах. Не знаю уж, зачем бы Тыгуа прибегать к такому затейливому способу, но проверить всё равно надо…

Я решил сделать перерыв и попить чаю. Разживил крохотную чугунную плиту — Тыгуа почему-то игнорировал современные источники энергии, предпочитая обходиться, по старинке, дровами. В буфете нашлась кубышка заварки и посуда. Тонкий цветочный аромат, исходящий от чая, пробудил воспоминания. Я толкнул дверь, вышел наружу и уселся на край тренировочного помоста, свесив ноги. Ливень уже закончился, и вечернее солнце озаряло болота нежным розоватым сиянием. Сколько чашек мы с Тыгуа вот так осушили, сидя здесь, ведя неторопливые беседы или просто думая каждый о своём…

Последний раз — два года назад, той злосчастной зимой, когда я вынужден был бежать из столицы. Что поделать, враги порой оказываются сильнее. Интересно, счёл ли он мой поступок слабостью? «Победа — всегда мираж. Но это не повод сдаваться» — вот его философия… По-своему верно; но это значило постоянно быть начеку. Впрочем, сам Тыгуа именно так и жил — всегда при оружии, в ежесекундной готовности отразить нападение. Даже спать в теплое время предпочитал не в доме, а под ним, на мелководье меж свай — будучи фрогом, никаких неудобств он от этого не испытывал…

Я замер, не донеся чашку до рта. Пространство под хижиной было, по сути, спальней Тыгуа — а ведь я вспомнил об этом совершенно случайно! Хорош сыщик… Что ж, надо снова лезть в воду. Но сперва я допью чай. Грех это — дать остынуть такому замечательному напитку.