Мексиканская любовь в одном тихом дурдоме

Павел Парфин, 2014

Книга Павла Парфина «Мексиканская любовь в одном тихом дурдоме» – провинциальный постмодернизм со вкусом паприки и черного перца. Середина 2000-х. Витек Андрейченко, сороколетний мужчина, и шестнадцатилетняя Лиля – его новоявленная Лолита попадают в самые невероятные ситуации, путешествуя по родному городу. Девушка ласково называет Андрейченко Гюго. «Лиля свободно переводила с английского Набокова и говорила: „Ностальгия по работящему мужчине у меня от мамы“. Она хотела выглядеть самостоятельной и искала встречи с Андрейченко в местах людных и не очень, но, главное – имеющих хоть какое-то отношение к искусству». Повсюду Гюго и Лилю преследует молодой человек по прозвищу Колумб: он хочет отбить девушку у Андрейченко. Везде есть место бурному воображению и бурной, безудержной, безрассудной любви, которой Гюго и Лиля занимаются везде, где только можно: в коллекторе, кинотеатре, мексиканском ресторане, на чердаке театра и даже в психушке… Однако на поверку эта сумасшедшая любовь оказывается сюжетом киноистории, которую снимает любительской камерой сын Андрейченко. Он же играет неукротимого Колумба. Фильм Андрейченко-младшего принимает участие в конкурсе любительского кино в Каннах – и побеждает!

2

Лилька, накрашенная по-взрослому, давилась от смеха и пускала пузыри в миндальный коктейль. Брызги орошали скатерть цвета расплавленного свинца.

Титры: «Тот же день, два часа пополудни, бар „Буль-дог“».

— Ну и фантазеры мы с тобой! — она откинулась на спинку стула. Вдруг пытливо глянула на Андрейченко. — Гюго, а ты вправду боишься таких зеленых, как я?

Витек истязал себя, кушая водку глотками, и оправдывался больше перед самим собой:

— Мне тридцать пять, я не «новый русский», и мне непонятно, чем хорош Борхес…

— Какой же ты дурачок, Гюго… Ты — открытое мною… Слышишь, открытое только одною мною — хорошо забытое старое.

— А как же жена?

Лиля равнодушно пожала плечами: — Наверное, она открыла в тебе кого-то иного. Но уверена, это был не Гюго!

Голос: «Лиля свободно переводила с английского Набокова и говорила: „Ностальгия по работящему мужчине у меня от мамы“. Она хотела выглядеть самостоятельной и искала встречи с Андрейченко в местах людных и не очень, но, главное — имеющих хоть какое-то отношение к искусству».

— Ты здорово придумала про этих трахающихся… прости, за-ни-ма-ю-щих-ся сексом кукол. Но как они могли вставать из воды, если в них втыкали копья?

— Очень просто. Гюго, ты же технарь! — Лиля укоризненно посмотрела на Витька. — Часть воздуха, выйдя из отверстия, пробитого копьем или ножом, смещала центр тяжести вниз.

Получались своего рода ваньки-встаньки…

— Вам придется покинуть помещение! — предупредил официант, неожиданно появившийся у их столика.

— Что, неужели обед?

— Хуже. Капитальный ремонт.

Титры: «Час спустя, фойе кинотеатра „Лайф“».

До начала сеанса оставалось четыре с половиной минуты. Витек глубокомысленно двигал акселератовыми пешками по щербатому, точно площадь перед городским „пентагоном“, полю.

Лиля, расхаживая по фойе, самозабвенно лизала розовое мороженое. Потом ни с того ни с сего швырнула мороженое в громадный живой аквариум. Кусок мороженого молока начал излучать разноцветные волны. Гуппи неосторожно приблизилась, коснулась разинутым ртом эпицентра мороженого сияния и плавно опустилась на дно. В последний путь ее проводил третий звонок.

В зале было одиноко и пусто, как на огородах поздней осенью. Повернувшись спиной к заговорившему экрану, Лиля села Андрейченко на колени и нежно положила голову ему на грудь.

Голос: „Картина была российской и называлась „Рекламисты“. Сентиментально-постмодернистская киномечта. Витек ничего не понимал в ней и вдобавок ничего не видел: Лиля с монотонностью метронома по очереди целовала ему глаза. Он боялся шелохнуться. Он… Он ужасно хотел женщину, но еще не созрел до дочки Лолиты“.