Форма и Содержание

Павел Сомов

Аннигиля́ция (лат. annihilatio «уничтожение, отмена») – реакция превращения частицы и античастицы при их взаимодействии в какие-либо иные частицы, отличные от исходных.

Книга вкуса

Большой взрыв

Что нам нужно? Нам нужно рассказать историю.

Столкнемся ли мы с проблемой начала? Начало порой вызывает затруднения при рассказе историй?

Полагаю, мы уже начали — и таким образом избежали этой проблемы.

И чем же запомнится такое начало?

Взрывом! В начале был Большой взрыв, после которого какое-то время ничего не было, а потом все начало появляться. Вот так все и появилось.

Вот так значит, да?

Да.

А где же вспышки, фейерверки, перламутр?

Перламутр?

Да, где этот знаменитый космический перламутр? Ну или хотя бы холодная синева с фиолетовым отливом?

Тогда еще ничего такого не было. Все это появилось позже.

Что значит, не было! Это было всегда! Большие взрывы случаются и затухают, а перламутр вечен!

Хорошо, если он вечен, то почему нам стоит о нем упоминать?

Потому, что это красиво!

Видимо, рано или поздно нам придется затронуть эту тему. Я имею в виду вопрос о первенстве. Кто же все-таки важнее, Форма или Содержание?

Конечно же Форма!

Я придерживаюсь немного иного мнения. И ты, и я знаем историю, поэтому предлагаю соблюдать очередность и разграничить обязанности. Во всем, что касается формы, последнее слово будет за тобой, во всем, что касается содержания — за мной.

М-м… А тут есть какой-то подвох?

Нет.

Хорошо. Я согласна.

И мы даже не будем вступать в дискуссию. Если я говорю, что глиняный горшок стоит на столе, значит, так оно и есть и по-другому быть не может.

А если я говорю, что стол застелен голубой скатертью, а фарфоровая ваза, которую ты величаешь горшком, светится лазурью и имеет форму лебединой шеи, то спорить со мной никто не смеет!

Думаю, это справедливо. Договорились.

А что мы будем делать в случае, если Форма будет затрагивать Содержание или наоборот? Ведь такого не бывает, чтобы была одна только Форма или одно только Содержание. Имеем ли мы право вмешиваться в рассказ другого?

Полагаю, что имеем, но только в особо важных случаях, иначе, если мы будем выяснять каждую деталь, наш рассказ может несколько затянуться.

Но ведь детали важны! Не упустим ли мы чего-либо существенного?

Вот я и предлагаю обращать внимание только на важные детали, а не на цвет рубашки.

По-твоему, цвет рубашки — это второстепенная деталь! Да что же это делается такое… Впрочем, в любом случае, цвет рубашки — это моя вотчина, так что об этом не стоит волноваться.

Но сможем ли мы рассказать ту историю, которую знаем. Не случится ли так, что мы, рассказывая ту историю, которую знаем, расскажем в конце концов историю, о которой даже не предполагали?

Не думаю, что стоит опасаться этого. Вряд ли нам удастся рассказать такую историю, которую мы совершенно не знаем. А если такое все-таки произойдет, то предлагаю сделать вид, будто мы так и задумывали. Ведь только рассказывая историю, мы узнаем ее окончательно, а до того нам известны лишь очертания, набросок карандашом.

Ладно, хорошо. Давай посмотрим, что у нас получится.

Ну что же, продолжим. Через несколько миллиардов лет после Большого взрыва в каком-то затерянном углу этого самого взрыва из протонов, нейтронов и других элементарных частиц образовалась планета.

Пришло время сменить время, ведь с тех пор прошло много лет, и все, о чем мы рассказываем, происходит сейчас, в эту секунду. Среди бескрайних и величественных просторов Большого взрыва, вокруг пылающего Солнца, — вращается удивительная сине-бело-зеленая планета, а имя ей Земля. И стоит нам опустить взгляд к ее тенистым лесам, бескрайним лугам и чистейшим озерам, мы видим там…

На большом валуне, на краю леса, на берегу озера, на солнце, на спине лежит мужчина среднего возраста, крупного телосложения, прозрачного оволосения и смотрит на небо добрыми глазами.

О, Большой взрыв! Мужчина, среднего возраста, прозрачного оволосения… Даже не хочу комментировать. Это Антуан! Его тело покрыто золотистым загаром, и на сером камне Антуан — взирающий на небо — выглядит естественно и живописно. Особо стоит отметить ракурс, с которого Антуана видит камень, но об этом позже. Облака все время меняются, и Антуан считает важным присматривать за ними. «А вдруг они так сильно изменятся, что я не смогу их узнать?» — думает он. Сам Антуан со временем меняется мало, и облака, узнавая его, машут ему сверху руками, хвостами, крыльями, плавниками.

Вот так, с утра до вечера, лежит Антуан на камне и смотрит в небо, не в силах оторвать взгляд от его бесконечной глубизны. К вечеру, когда солнце опускается к горизонту, а небо бледнеет и впитывает взгляд уже не так бесконечно, Антуану удается отвести глаза и слезть с камня. Измотанный, но счастливый он отправляется за едой.

Еда растет на дереве, и Антуан невыразимо страдает от того, что приходится за ней тянуться, а потом еще класть в рот и жевать. Долго жевать, иначе можно получить несварение. Еда на дереве растет вкусная, но Антуан совершенно не чувствует вкуса, потому что ест эту еду каждый день. И дней он тоже не чувствует, потому что каждый день есть день, а не что-то еще.

Антуан идет по лесу между деревьев и вдруг пугается, что не сможет узнать дерево еды среди других деревьев. От этого он ощущает голод под ребром особенно и начинает шагать быстрее, даже бежать, еще больше раззадоривая урчание в животе, но быстро выдыхается. Антуан еще молод, но от постоянного одиночества и безделья у него начала развиваться деменция.

Деме…?

Деменция — это болезнь мозга. Болезнь находится, видимо, на самой начальной стадии, так как Антуан еще ничего не забывает, а только лишь боится забыть.

Вот он подходит к полянке, на которой растет дерево. Антуан неожиданно замечает что-то необычное. Вернее, кого-то необычного, кого тут никогда раньше не было. Оно стоит рядом с Деревом, это существо. И, кажется, ест еду. Антуан шуршит ветками, выходит на поляну, и существо, заметив его, тут же бросается в чащу и исчезает. Антуан замечает только золотистую гриву и длинные ноги.

Озираясь по сторонам, Антуан в недоумении подходит к Дереву, принюхивается к незнакомому запаху:

Иланг-иланг, жасмин, ландыш, дубовый мох, ветивер… Он глубоко и медленно вдыхает, чтобы получше распробовать, и даже закрывает глаза — это приятно — вдыхать такой запах!

— Но что такое! — Антуан вдруг спохватывается. — Где ребро? Что за дела! — Антуан оббегает дерево еды вокруг. Ребро пропало! Антуан заприметил его еще утром, когда оно было не больше финика. А сейчас, к обеду, ребро должно было подрасти, покрыться хрустящей, сладковатой корочкой и беарнским соусом!

— Интересно, — думает Антуан, — если бы ребро было, то я бы съел его без всякого удовольствия, потому что ел его уже тысячу раз, а сейчас, когда его нет, у меня проснулся такой аппетит! И даже жизнь заиграла какими-то новыми красками!

— И пюрешку тоже слямзило, — бормочет Антуан, повнимательнее оглядывая дерево. На нем осталось только несколько маслин, вареное яйцо и полкуска ржаного хлеба. Съев яйцо и закинув в рот маслины, Антуан отправляется искупаться в озере.

— Какой вкусный хлеб! — восхищается Антуан по пути, с удовольствием откусывая от почерствевшей половинки. — Оказывается, хлеб может быть таким вкусным! Всего лишь хлеб!

Плавая в озере, Антуан размышляет о том, кто бы это мог быть. С такой гривой и с такими длинными, красивыми ногами. Существо чем-то напоминает Антуану его самого, только стройнее и грациознее. «А может быть, это какой-то другой Антуан? — эта мысль волнительна и тревожна, ведь Дерево еды одно, а Антуанов может оказаться несколько. — И что же делать в такой ситуации? Неужели, нам придется конкурировать за еду так же, как это делают животные?»

В беспокойстве наблюдает Антуан за скоротечным лавандовым закатом в небе над озером и в озере под небом. Камень здесь же, на берегу, по обыкновению молчит. Сейчас Антуану больше нравится закат в озере. А сейчас в небе. Антуан почесывает свой большой пустой живот, и он урчит. Пурпурные и золотые переливы облаков умиротворяют Антуана, и он больше не волнуется. Его мысли занимают буйабес из морского скорпиона, паэлья с креветками, тальятелле под соусом болоньезе, салат с анчоусами, блинчики с творогом и в сметанном креме, яблочный сидр, персики величиной с кулак, — и всё то остальное, что может вырасти на дереве еды, пока он наблюдает за последними лучами невидимого солнца. Ведь чем больше собираешь еды с дерева, тем больше на нем растет.

Антуан возвращается на полянку к дереву еды в предвкушении такого долгожданного и ароматного ужина, но обнаруживает, что дерево обобрано подчистую, нет даже намека на хлебную корку.

— Как же я не подумал об этом! — сокрушается Антуан. — Я совсем отвык думать. Что же мне теперь предпринять? Может быть, съесть какое-нибудь растение, как это делают животные? Или съесть какое-нибудь животное, как это делают другие животные? Животное надо поймать, а потом убить. Нет, этого я не смогу. Наверное, лучше всего подождать до утра. Утром на дереве что-нибудь снова вырастет, и тогда я это съем.

В бледном лунном свете Антуан несколько раз безнадежно обходит вокруг дерева, ложится на мягкую траву у ствола и под урчание живота засыпает.

Антуанетта

Антуанетта спит сытно и умиротворенно, как никогда раньше. Процессы катаболизма и анаболизма протекают в ее теле в абсолютном соответствии с золотым сечением, и сны она видит цветные и прекрасные.

Поутру, умывшись в реке, Антуанетта отправляется позавтракать к новонайденному дереву. По пути она расправляет вьющиеся золотистые волосы, а каждый шаг ее длинных стройных ног полон грации, изящества и первородной эстетики. Подойдя к полянке, на которой растет дерево, Антуанетта видит, что у подножия дерева спит, свернувшись калачиком, какое-то толстое, волосатое животное. Кажется, вчерашнее, пытавшееся на нее напасть.

— Снова здесь! Что ему тут, медом намазано?! — думает Антуанетта и видит, что на одной из веток дерева подрастают соты с медом. Судорога усиленного слюноотделения проходит по ее телу. После утренней прогулки на реку аппетит у Антуанетты животный.

Неслышными аккуратными шажками она подкрадывается к дереву и срывает соты с золотистым, блистающим в лучах восходящего солнца медом. Мед струится по ее тонким рукам, и кажется, будто вся она сияет золотым светом: от золотистых локонов до кончиков медовых пальцев. Антуанетта откусывает немного попробовать: тягучее и сладкое, с ароматом лаванды, заполняет все до единого рецепторы, какие только бывают у Антуанетт! На мгновение бдительность потеряна — и капелька меда срывается с ее руки и падает на щеку Антуана. Он морщится и причмокивает в дремоте, которая бывает перед пробуждением. Антуанетта замирает, боясь вздохнуть, а сердце ее начинает вдруг бить в барабан. От этого шума Антуан вскакивает и, увидев Антуанетту, от неожиданности кричит. Антуанетта срывается с места.

— А ну стой! — кричит Антуан, но Антуанетта скрывается меж деревьев, остается только ее волнующий запах, на этот раз с примесью лаванды. Антуан вдыхает его и не может остановиться, кажется, он вот-вот лопнет. Теперь он рассмотрел лучше, никакое это не существо, это… какое бы слово подобрать… это Антуанетта! Точно, это целая Антуанетта!

Антуан теряет покой. Он больше не может спокойно лежать возле озера на камне и приглядывать за облаками, как бы с ними чего не случилось. Антуан ворочается, чешется, закусывает губу в раздумье, ходит вокруг камня, плавает в озере и вновь взбирается на камень. Даже небу сложнее приковать его взгляд. Одна мысль, один вопрос гложет Антуана: «Как же теперь жить?» — бормочет он, но даже облака не знают ответа.

Теперь Антуан каждый день спит под деревом, как бы охраняя на нем еду, но на самом деле он поджидает Антуанетту. Когда она приходит утром за едой, Антуан притворяется спящим до тех пор, пока у Антуанетты не кончаются силы терпеть, и она не подходит к дереву. Тогда Антуан приоткрывает один глаз и с упоением наблюдает, как в лучах утреннего солнца Антуанетта легкими, порхающими шажками переходит от ветки к ветке и собирает еду.

Все это время Антуан находится в каком-то оцепенении, не имея возможности пошевелиться или перестать подглядывать — это волнующее зрелище производит в нем эффект, похожий на «эффект неба» — когда Антуан долго всматривается в глубизну, то в какой-то момент уже не может оторвать взгляда.

Постепенно Антуан изучает пристрастия Антуанетты и теперь поедает с дерева то, к чему она обычно не притрагивается. Антуан не знает, почему он так делает, но что-то подсказывает ему так делать.

Это любовь! Любо… о… прошу… прощения…

После завтрака Антуан тактично удаляется на свой камень, оставляя дерево в полном распоряжении Антуанетты, и возвращается только к ужину. Дерево же, словно почувствовав необходимость, дает еды на двоих с лихвой.

Поначалу Антуан совершенно потерян, ничего подобного никогда с ним не происходило, никогда в своей жизни не встречал он никаких Антуанетт. Но постепенно, в ходе длительного облачно-каменного анализа, Антуан находит простое и гениальное решение. «Как же я сразу не сообразил! — восклицает Антуан, как восклицают все, нашедшие простое и гениальное. — Нужно с ней заговорить! Но как же с ней заговорить, если она все время убегает?»

Антуан снова делается обеспокоен и задумчив. Он честно и самозабвенно думает, напрягает извилины, словно у него есть конкуренты. Но это свое преимущество он совершенно упускает из виду.

Если эта глава называется Антуанетта, почему мы уже так долго рассказываем про Антуана? Вернемся к Антуанетте! В одно прекрасное, райское, солнечное утро, какими наполнена вся её жизнь, Антуанетта направляется к дереву еды и видит, что толстое волосатое существо, которое всегда спит у подножия и которое ей так мастерски удается одурачивать благодаря легкости шагов, исчезло. «Так еще лучше», — думает Антуанетта, но выйдя на полянку перед деревом обнаруживает на ней букву П, выложенную из кусочков хамона. Рядом с ней пирожками сфольятелле — буква Р. Дальше по окружности вокруг дерева: из мохамы и суджука — И. Из чивито — В. Фалафелем — Е и ягодами брусники — Т.

Занятно! — думает Антуанетта, уже давно подозревая в этом зловредном существе нечто более сложное, чем простое животное — животные не едят еду с дерева, разве что доедают объедки.

— Кто же это такой? Как будто какой-то… Антуан? — разговаривает Антуанетта сама с собой, собирая еду с дерева на свитый из тонких веточек поднос. — Какое отсутствие культуры — раскладывать еду на земле, — Антуанетта качает головой, вынимает из подноса несколько прутиков и, выложив из них между буквами Т и П слово НУ, в прекрасном настроении отправляется к себе завтракать.

К себе — означает к себе в гнездышко. Пользуясь речными терминами, назову это место — устье в ветвях дуба. Там Антуанетта по примеру птиц соорудила нечто вроде широкого гнезда, на котором можно лежать, задрав ноги кверху, накручивая на палец прядь волос и поедая чурчхелу.

Над гнездом с трех сторон развешаны свежие каменные скрижали — так, чтобы удобно было читать лежа, перекручиваясь с одной стороны на другую. Несколько незабудок, сорванные во время утренней прогулки на реку, переплетены с ветвями дерева, так что дуб цветет небесно-голубыми цветами и источает тонкий, едва слышный аромат.

По уже заведенной традиции Антуан не собирается возвращаться к дереву до самого вечера, но не выдерживает. Ему не терпится узнать, какой эффект произвело его послание. И произвело ли? Еще до обеда он мчится к дереву и обнаруживает удивительное слово — с него, в каком-то смысле, все и начинается. Но не сразу Антуану удается его раскусить:

— Ветнупри, — бормочет он, обходя дерево еды вокруг, — Риветнуп… иветнупр… нупривет… Ну, привет! — кричит Антуан. — Ну конечно! Как же я сразу не догадался! О, как же я отвык думать, какой же я стал тупой, дубина! — радостно сокрушается Антуан, и улыбка не сходит с его лица. Счастливый, он бежит вприпрыжку вокруг дерева и голосит нараспев: «Ну-у-у! Приве-е-е-ет!» Срывает с дерева рожок мороженого, лижет, грызет и поет в него на разные лады, продолжая скакать и махать руками как ветряная мельница. Мороженое тает, и сливочно-шоколадные струйки начинают течь по подбородку, по локтям, капли падают на живот, и Антуан мажет сладким пальцем по животу и груди, выводя: «Ну, привет!»

По привычке не ожидая застать кого-то у Дерева в обед, Антуанетта без должной бдительности выходит на полянку и видит там это потрясающее зрелище: перемазанный мороженым Антуан прыгает, скачет и орет что-то в рожок. Антуанетта обескуражена. Антуан же, спохватившись, замирает, глядя на Антуанетту своими добрыми глазами и боясь дышать, словно дыханием ее можно спугнуть, как бабочку.

— Привет! — находится вдруг Антуан. — Привет, — показывает он то на землю, где выложено слово, то себе на живот: — Привет!

Антуанетта взирает на него с недоверием. Антуан растеряно оглядывается вокруг, срывает с Дерева рожок мороженого и, протягивая его Антуанетте, медленно подходит к ней. Антуанетта глядит на него опасливо, но добрые глаза Антуана убеждают ее не убегать, и она берет рожок. Тогда, ободренный, Антуан возвращается к дереву и приносит ей сладкий брецель, а за ним несколько тонких блинчиков, потом рагу с гренками, ломтик чиабатты, фрикасе, томленого лосося под имбирным соусом, несколько вареников, мацебрай. Горшочек с пити Антуанетта уже не может принять и смотрит на Антуана с улыбкой. Антуан сияет, держа перед собой горшочек ароматного зеленого супа. Высвободив из-под еды руку с подтаявшим рожком мороженого, Антуанетта выводит на груди Антуана «спасибо». Антуан читает, смотрит на Антуанетту большими глазами, и в них можно прочесть — «пожалуйста».

Хорошо, на этом глава заканчивается. Но есть один момент, который я никак не могу взять в толк. Если Антуан так легко может измазать свое тело мороженым, то во что же он одет?

Ни во что, он голый. Как и Антуанетта, если это кого-то интересует.

Ах, вот в чем подвох! Они голые! Значит, никаких рубашек и платьев!

Ну… это же начало времен…

Погоди у меня, я тебе это припомню!!

Антуанность

Вот так знакомятся Антуан и Антуанетта.

Ну как знакомятся… Они давно знают друг друга, они всегда знали друг друга! Антуану не надо объяснять, что такое Антуанетта, а Антуанетте — что такое Антуан. Чувство Антуанности — в самом их естестве. Антуан всегда узнает Антуанетту, а Антуанетта — Антуана.

Всегда ли?

Всегда! Конечно, всегда!

Хорошо, увидим. Между тем, Антуан вскоре выясняет, что Антуанетта неспособна издавать звуки голосом. Она понимает его слова, потому что читает те же самые скрижали, что когда-то читал и он, но не может ничего произнести. Поначалу они переписываются веточками на земле, но потом постепенно переходят на жесты. Антуанетта изобретает множество жестов каждую минуту, и Антуану приходится потрудиться, чтобы их запомнить.

А еще Антуанетта изобретает стол и стулья. «Стол!» — восхищается Антуан. «Стул!» — восхищается Антуан еще больше, глядя на это чудо техники. «Теперь можно сидеть на стуле за столом и есть еду!» — Антуан воодушевлен и счастлив. Дерево еды раскинуло свои ароматные ветви над живописной полянкой, на которой каждый день за столом собираются Антуан и Антуанетта.

По утрам Антуан ходит на гору за свежими скрижалями, и за завтраком он читает слова вслух, а Антуанетта придумывает для них жесты. «Земля», — читает Антуан, и Антуанетта показывает руками — «Земля». «Круглая» — читает Антуан, и Антуанетта показывает руками «круглая». «Вселенная», — читает Антуан, и Антуанетта показывает руками — «Вселенная». «Расширяется», — читает Антуан, и Антуанетта показывает руками, как Вселенная «расширяется».

А потом Антуан, запивая круассан бергамотовым чаем, вдруг неожиданно говорит: «Корпускула!» — и улыбается. Но Антуанетту не застать врасплох! Она показывает руками — «корпускула», и тоже улыбается. И бедному Антуану приходится запоминать, как это — корпускула на языке рук.

Антуанетта, в свою очередь, поражается голосу Антуана. «Как это замечательно — голос! — восторженными жестами показывает она. — Сколько мелодичных звуков можно издавать голосом!»

Тогда Антуан обучает Антуанетту свистеть. «Нужно сложить губы трубочкой и дуть через них. Если не получается, тогда нужно подуть чуть сильнее и поджать губы, — объясняет Антуан. — Надо медленно увеличивать скорость воздуха до тех пор, пока не начнет появляться свист. Ты сама почувствуешь. И внутри язык не должен мешать воздуху, прижми его к верхним боковым зубам, как желоб. А еще можно натянуть губы на зубы, чтобы получилась щель, вот так, и сильно дуть. Двигай губами вперед и назад, чтобы поймать свист!»

Сначала у Антуанетты не получается, а потом получается.

И в лесу появляется новая птичка! Антуанетта свистит с утра до вечера, словно соловей весной. Даже некоторые ходовые жесты, такие как «да» и «нет», она заменяет свистульками — так теперь это называется.

Вскоре после этого, ориентируясь на свист, и как будто совершенно случайно — просто прогуливаясь по лесу — Антуан обнаруживает гнездо Антуанетты в ветвях дуба.

— Привет, Антуанетта, — кричит Антуан снизу вверх.

— Привет, Антуан, — свистит Антуанетта сверху вниз, потом перевешивается через край гнезда и показывает руками. — Залезай сюда!

Антуан ходит вокруг толстого ствола, вертит головой, но даже представить не может, как по нему можно забраться. Антуанетта смотрит на него и смеется.

— Иди вот сюда, я брошу тебе веревку, — показывает она. — Держи.

С трудом, в поту, тяжело раздувая щеки, Антуан взбирается наверх. С опаской Антуанетта показывает ему свои владения, потому что от каждого шага Антуана, гнездо кренится и трещит. Но Антуан этого не замечает, глаза его полны восторга:

— Сколько инженерной мысли в этом сооружении, как все продумано! И ты живешь в небе, словно птица! А небо так близко, никогда не видел его так рядом! — Антуан взглядывает на небо, смотрит на него несколько секунд и замирает в таком состоянии неподвижно. Всё его существо поглощено глубизной.

Антуанетта некоторое время в недоумении смотрит на Антуана, подходит к нему и трогает за руку. Антуан вздрагивает и взглядывает на Антуанетту ласковыми, блаженными глазами, полными глубизны.

В ответ на гостеприимство, Антуан приглашает Антуанетту посидеть на камне. Как можно понять, Антуан не слишком искушен в ухаживаниях. Антуан и Антуанетта прогуливаются до озера и присаживаются на камень, на котором обычно лежит Антуан. Никогда и никого прежде не сажал Антуан на свой камень. И вот теперь на нем сидит Антуанетта — свесив ножки, жмурясь от солнца и откидывая пряди золотистых волос за плечи.

— Какой минимализм! — поражается Антуанетта. — Какая утонченная лаконичность — просто камень на берегу озера!

— Этот камень живой, — говорит Антуан нерешительно, словно доверяя тайну.

— Это всего лишь камень, — показывает Антуанетта.

— Нет, я думаю, что он живой.

— Это просто каменный камень!

— Нет, не просто. Он живой. Это живой камень, я знаю! Вот увидишь.

— Ладно. Привет, Камень! — жестами показывает Антуанетта Камню.

— А как ты думаешь, если Вселенная расширяется, то мы расширяемся вместе с ней? Ведь мы тоже часть Вселенной? — спрашивает Антуан.

Антуанетта смотрит на большой живот Антуана и смеется:

— Ты точно расширяешься, — показывает она.

— Вселенная! — говорит Антуан, поглаживая живот, и тоже смеется.

Вдруг Антуанетта прикладывает палец к губам и замирает, к чему-то прислушиваясь и глядя на Антуана взволнованными большими глазами.

— Слышишь? — показывает она руками.

— Что? — тоже показывает Антуан руками, чтобы не издавать звука.

— Утка летит, — показывает Антуанетта и улыбается. — Слушай!

Антуан сначала не понимает, а потом тоже улыбается и слушает. Но не слышит. Только когда утка показывается из-за деревьев, Антуан ее видит и теперь слышит. Утка летит над озером так, словно это первая утка в оркестре.

— Утки так замечательно летают, — показывает Антуанетта, когда утка уже скрылась из вида и звук ее растворился. — Когда видишь летящую утку, всегда слушай, как она летит — так звучит пространство!

Аннигиляция

Послушай, а где Антуан и Антуанетта? Куда они запропастились?

Похоже, они исчезли.

Как это? Куда исчезли? Насовсем?

Надеюсь, что нет. Понимаешь, когда противоположности оказываются слишком близко друг к другу, когда они сталкиваются, то происходит аннигиляция и они исчезают. Видимо, Антуан и Антуанетта оказались очень близко друг к другу, соприкоснулись, и теперь аннигилируют. Таковы законы мироздания, тут ничего не поделать.

Хорошо, я поняла. А как ты думаешь, если мы с тобой окажемся слишком близко друг к другу, мы тоже аннигилируем?

Мы с тобой? Окажемся близко? Не смеши меня, такого точно не произойдет.

В самом деле, что это я говорю такое. А их еще нет?

Пока нет, не видно.

И я не вижу. Послушай, а ведь получается, что есть какая-то граница, какой-то предел, ближе которого нельзя находиться, ближе которого начинается аннигиляция?

Думаю, да, это логично. Я даже что-то такое припоминаю. Кажется, он называется предел Кенкампуа. Как только противоположности оказываются ближе этого предела, а это так легко, ведь противоположности всегда столь близки, они переходят за горизонт событий, и никаких событий для них больше не существует.

А мы никак не можем заглянуть за этот горизонт событий?

Если хорошо постараемся, то можем, конечно, можем. Но тогда, боюсь, горизонт событий превратится в горизонт пошлости, а этого мы никак не можем допустить. Из такой сингулярности нам будет сложно найти выход.

Сингулярности… Как много умных слов ты говоришь. А нам важно не потерять смысл за словами! Иногда мне кажется, что умные слова существуют не для того, чтобы их говорили. Они нужны, но как-то сами по себе. Не для ума, а для умственности.

Ум и умственность — это одно и то же.

Нет, не одно и то же.

И в чем же разница, позволь узнать?

Не знаю. Ум — это ум. А умственность — это то, что появляется на месте ума, когда его нет. В общем, ум — это то, что у меня, а умственность — это то, что у тебя!

Ох, какое остроумие!

Не то что остроумственность… Ой, что такое?! Смотри, это они! Вон, лежат под деревом. Они появились! Наконец-то. Как жадно они глотают воздух, почему они такие запыхавшиеся? И какие глаза у них, какие глубокие, большие глаза! Что, что они говорят, не могу разобрать? Что-то шепчут!

Они говорят: «Ещё!»

Еще? Что значит, еще? Ой, куда, они снова пропали! Их снова нет, ты видишь? Да что же это происходит? Снова аннигилируют, какие ненасытные! А нам снова их ждать! Им что, никакого дела нет, что у нас история стоит на месте?

Им сейчас ни до чего нет дела, успокойся.

Легко говорить: «Успокойся». Мне хочется красоты, прекрасного, понимаешь, а у нас вместо красоты — ничего.

Ты просто слишком много суетишься. Посмотри на эти зеленые деревья по краю лесного озера, на розовые облака, на заходящее солнце…

Что, солнце уже садится…

…почувствуй предвечернюю прохладу, вслушайся в пение птиц, вслушайся в тишину. Две утки летят — словно две струны. Слышишь? Разве это не прекрасно?

Это прекрасно, но это всегда прекрасно. А мне хочется чего-то мимолетно прекрасного, такого как рифма или кусочек шоколадки.

Тогда посмотри на Большой взрыв. Он мимолетно прекрасен, как шоколадная рифма.

Что еще за шоколадная рифма? Ох уж мне эти оголтелые метафоры. Избавь меня от такого, пожалуйста. И почему, кстати, Большой взрыв называют Большим взрывом, кто это придумал? Не лучше ли было назвать его Большим взрывчиком, чтобы как-то соблюсти баланс — уравновесить пафос иронией? Большой взрыв — это же невыносимо напыщенно!

Постой.

Что?

Слышишь?

Да. Что это за звук и откуда он доносится?

Кажется, из-за горизонта событий. Похоже на голос Антуана.

Да, точно! Это Антуан, и он поет, а Антуанетта насвистывает мелодию. Слышишь? Как замечательно у них получается!

А вот и они сами. Снова лежат под деревом — умиротворенные и усталые.

Еще бы…

И над вечерним лесом в свете сияющих звезд разносится голос Антуана:

When I want you in my arms

When I want you and all your charms

Whenever I want you, all I have to do is

Drea-ea-ea-ea-eam, dream, dream, dream