Чаро-Токкинский край. Повесть

Павел Ткаченко

В 70-е и 80-е годы XX века на юго-западной окраине Саха-Якутии велась разведка крупнейших залежей железной руды Чаро-Токкинской геологоразведочной экспедицией. Для защиты разведанных запасов требовались сведения о водных ресурсах на обширной таёжной территории, которую автор назвал по аналогии с названием экспедиции, Чаро-Токкинским краем. Об исследовании водных источников при гидрогеологической съёмке и ведётся повествование. Это было время интересное, наполненное молодостью и приключениями.

Глава 2 ЖИЗНЬ БЕЗ БЮРОКРАТИИ

Перемены всегда содержат массу новшеств. И человек так уж устроен, что относится к любым из них благосклонно, если те находят отклик в душе, хотя и могут быть трудными. Ведь всякая проблема — явление временное, и после её решения дела идут в гору. И чем быстрей это случается, тем светлей становится бытие…

Предназначенная Славичу часть полевых работ в проекте оказалась хлопотной. Если на ключевые участки и на гидропосты заброска людей и снаряжения планировалась вездеходом или вертолётом, то для длительных маршрутов требовался старый, испытанный практикой, гужевой транспорт. Нужны были олени (с нартами зимой, с вьючными сумами летом) и каюры, умеющие с ними управляться, потому что только такой транспорт мог беспрепятственно передвигаться по таёжному бездорожью, и при этом не требовать по рации запчастей и солярки.

Перед поездкой в Бяс-Кюёль, где располагалась оленеводческая администрация и подбаза экспедиции, они с Сергеем натаскали свежеструганных досок, за два дня сколотили перегородку в комнате общежития, отделив кровати и стол от прихожей с навесным умывальником и кухонным столиком, смастерили вешалку для одежды, полки для книг и посуды. А на следующее утро Славич, посетовав, что не успел надышаться запахом смолистого дерева в устроенном жилище, влез на пассажирское место в кабине бензовоза и укатил по зимнику на север, заключать договор с оленеводческим хозяйством.

Триста с гаком километров зимника соединяли посёлок геологоразведчиков с райцентром на берегу Лены, в который из железнодорожной станции Усть-Кут завозились по реке горюче-смазочные материалы, буровые станки, взрывчатка, продукты питания и прочий груз, необходимый и для разведки руды, и для бытовых нужд экспедиции. Из райцентра в течение зимы всё это перебрасывалось в экспедицию большегрузным транспортом. А посередине между райцентром и экспедицией на берегу Чары и затерялось небольшое поселение Бяс-Кюёль.

КрАЗ-наливник с прицепом двигался медленно, и Славич успевал рассматривать сквозь двойные стёкла кабины заиндевелый лес, распадки и дорогу, обрамлённую навалами смёрзшегося снега после бульдозерной расчистки. Дремучая и будто бы тесная тайга выглядела совсем не такой, как в иллюминаторе самолёта, а какой-то настороженной, непредсказуемой, чем-то напоминающей затаившегося зверя. Её мощь и величавое спокойствие одновременно и восхищали, и будоражили мысли, и радовали, что скоро он вольётся в неё, и, может быть, она откроет свои тайны. Ему вспомнились прочитанные когда-то древние значения слов «тайга и тайна», в которых «тай» — это преграда, «га» (гать) — дорога, а «на» — знание. То есть, получалось, что тайга — это конец пути, а тайна — конец знаний… «Хм, это, видимо, для тех, кто сидит дома, а для меня ведь только самое начало нового пути и новых знаний» — промелькнуло в мыслях…

Но всё это таилось в будущем, а в ближайшей перспективе его беспокоил договор, поскольку никакой предварительной беседы с оленеводческим хозяйством не было. «Вдруг не подпишут? Ведь без договора работа сорвётся, — донимали соображения. — А если подпишут, то на чьих условиях, на какой период?.. Будет ли место на подбазе экспедиции для ночёвки, если придётся задержаться?» В общем, как не отгонял Славич вопросы, они назойливо висели в воздухе.

Узкий коридор из высоких заиндевелых елей и лиственниц раздвинулся, и впереди показалась изба. Водитель оживился, повеселел.

— Вот и половинка дороги до Бяс-Кюёля. Сейчас разомнём ноги, чайку хлебнём, с Василичем пообщаемся — ещё тот балагур, — поделился он со Славичем своим настроением. — Он здесь истопником на время зимника, чтобы шофера могли в тепле передохнуть, размять мышцы и подкрепиться. Кукует в одиночку, поговорить не с кем, и если кто останавливается, он навёрстывает.

Как только бензовоз остановился, и хлопнули дверки кабины, из избы вышел худощавый мужичок лет под пятьдесят с седой окладистой бородой, в распахнутой телогрейке, и приветственно приподнял руку.

— Я уж думал у шоферов выходной, ещё никто не проезжал.

— Окстись, Василич. Отдыхать будем, когда ледовую переправу на Лене закроют.

— Да-к это: послал гонца за пузырём, а он запропастился. Всякое передумаешь, вплоть до того, что тот его оприходовал и отсыпается теперь где-нибудь.

— Ну, ты придумаешь! Кому нужен твой пузырь? Не переживай.

— А это кто с тобой? — бородач посмотрел на Славича, пропуская в избу гостей. — Что-то не видел раньше, хоть скоро уж три года в экспедиции. Может, запамятовал?

— Нет, не запамятовал, я-то всего три дня как здесь объявился, — улыбнулся Славич непосредственности истопника.

— И откудова пожаловал? С каких краёв? С северов али с югов?

— Прилетел из Якутска, но работал раньше в Туве, неподалёку от монгольской границы.

— Значит, южанин. Север — это то, что за полярным кругом. Якутск — это тоже юг.

— Ничего себе! Морозы ведь там совсем не южные.

— Если Солнце на Новый год выглядывает из-за горизонта — значит, юг. Зима на севере — это сплошная ночь, хоть иногда и с сиянием. Когда я работал на руднике в Депутатском…

И Васильевич принялся вдохновенно повествовать о своей прошлой жизни, вплетая в речь крепкие словечки и одновременно подбрасывая дрова в притухшую железную печку, на которой возвышался покрытый копотью чайник.

Вскоре послышался шум подъехавшей машины и через минуту в дверях появился с пакетом в руке пожилой водитель.

— Здорово всем. Слышь, Василич, со мной дама едет. Чаем угостишь? Только культурно, без выражений.

— Ты заказ привёз? — вместо ответа вопросил истопник.

— Вот он, — поднял «гонец» руку с пакетом.

— Годится! Приглашай свою даму и не сомневайся, здесь она увидит самого культурного человека.

— Так, здесь я, — послышался сквозь мужской смех женский голос, и из-за спины водителя показалась моложавая женщина в короткой шубке и меховых сапожках. — Приятно встретиться с культурным человеком.

Нисколько не смущаясь, хозяин «половинки» пригласил гостей к столу, забрал пакет и сунул его под дощатые нары в тёмном углу избы. И потом, повернувшись к гостье, пояснил:

— Это я мужикам сказал, а Вам, юная сударыня, поясню, что женщина стократ культурней мужчины. Конечно, мужики тоже сочиняют стихи и скульптуры ваяют, но только то, что нравится женщинам. Если б не вы, мы бы до сих пор дубасили мамонтов и нечленораздельно мычали. Мужик-то, всего лишь человек, а женщина — Богиня!

— Вот это да! Не слова, а мёд, — улыбнулась гостья. — Если б все мужчины так думали, был бы рай на Земле.

— Эй, человек, ты чего бороду распушил, — съязвил мой попутчик. — Помнится, в прошлый раз говорил, что бабы дуры.

— Тьфу ты, взял и всё испортил, загубил вдохновенье, — махнул рукой истопник. — Мало ли кто чего говорил. То был частный случай, касающийся падших богинь. Сейчас я говорю о тех, которые не пали…

Он сделал небольшую паузу.

— Однако справедливости ради замечу, что и у Богинь бывают промашки. Вот, к примеру, через полмесяца у нас 8 марта. Что это за праздник? Чем думали эмансипированные европейки Роза и Клара, затевая праздник для женщин почти зимой? Ведь на севере в это время морозы и волчьи свадьбы, а женщины же не волчицы.

Он обвёл взглядом слушателей, но те, не зная, как ответить, стали благодарить за чай. И тогда, досказывая мысль, он продолжил:

— Наверно, так они хотели увековечить свою библейскую соплеменницу Эсфирь, при участии которой зародился в это время года праздник Пурим и поедание пирожков с названием «уши Амана». Правда, те события произошли в южной Персии. Нашим-то красавицам-северянкам лучше праздновать в пору цветения, например, в майский день Лады…

— Вы не только культурный, — удивилась гостья, — а и начитанный. Вот уж не думала, что посреди тайги услышу о библейском сюжете, такое и в городе-то не услышишь. Интересно было бы ещё Вас послушать, да ехать надо.

— Вот, не зря я сказал, что женщины культурней, — он кивнул в сторону поднимающихся из-за стола мужчин — не чета этим… Не дают взлететь ни мыслям, ни чувствам, — пожаловался он гостье.

Пожилой «гонец» в тон ему продолжил:

— Известное дело, как только за нами дверь закроется, достанешь из-под нар свой заказ, откупоришь, и полетят мысли твои в поднебесье.

— Ладно, ну вас, задавили совсем. Вы только в конторе об этом не трезвоньте… Культуру им подавай…

Потом в кабине бензовоза Славич узнал, почему истопник опасался огласки о нарушении им сухого закона. Перебрав спиртных градусов, тот становился невменяемым и даже буйным, за что и был сослан на «половинку» с предупреждением об окончательном изгнании из экспедиции при первом же рецидиве.

— Вообще-то, у нас нормальная жизнь, — поделился водитель, — пьянства, как в других местах, нет. Оттого в семьях порядок, разводы случаются редко. В магазине только к праздникам продают по бутылке на брата, а в будни — на день рождения. Любители, конечно, бражкой балуются, а то и самогоном, но втихаря.

— Я как-то читал, что пьянство на Руси до Петра Первого считалось что-то типа чумы, — поддержал Славич. — Это потом через прорубленное в Европу окно хлынуло. У нас ведь запрягают медленно, а несутся сломя голову.

— Да уж, голов через это загублено — не перечесть. Чума и есть… Ух ты, глянь-ка! Волк!

После поворота, по прямому участку зимника бежал трусцой зверь серой масти. Издали казался он маленьким и совсем не походил на грозу домашних животных. Собака, да и только, если бы не висячий поленом хвост. Вдруг без видимых приготовлений, волк резко прыгнул в сугроб и исчез. Приблизившись к тому месту, Славич попытался разглядеть через боковое окошко след прыжка, но так и не увидел. Мельком показала тайга одного из своих обитателей. Со временем, наверняка покажет и других. Только будут те показы уже не из окна машины.

А пока ждали его договорные заботы. Не зря ведь говорят, что успех полевого сезона зависит от подготовки, по хлопотности и длительности сравнимой иногда с самим сезоном.

Он доехал до пункта назначения, попрощался с водителем, расспросил на подбазе экспедиции о местной администрации и с решительным настроем пошёл искать контору оленеводов. Однако дольше искал, чем договаривался, решимость оказалась напрасной: тот, кто мог подписать договор, находился в длительном отъезде. А его «заместитель» послушал посетителя, перелистал договор, но ни читать, ни подписывать текст не стал, хотя и поставил рядом с печатью экспедиции оттиск своей печати. Было такое чувство, что тот с буквами не в ладу. Всё общение с ним втиснулось в четверть часа. Выслушав пожелания Славича, он коротко сообщил:

— Директор приедет, кого-то назначит к вам на работу. Я ему бумагу передам.

— Может, подождать его приезда, чтобы конкретней договориться?

— Э-э-э… никто не знает, когда приедет, ты не волнуйся, будут тебе олени. Рация есть. Передаст в Торго.

Получалась какая-то двусмысленность. Вроде и получено согласие, а возвращался он в экспедицию с чувством «несолоно хлебавши». Недовыполненность договорной процедуры портила настроение, и он не знал, кого винить: себя ли за то, что приехал без предварительного согласования, или бюрократическую систему, которая даже в самых удалённых закоулках давит на сознание, если дело касается документации. Неподписанный договор походил на не обязывающую беседу о намерениях. Правда, немного утешала мысль, что в оставшееся время до «полей» можно потратить ещё двое суток на повторную поездку. Но, забегая вперёд, необходимо сказать, что оленеводческая действительность оказалась проще. Тот образ бюрократии, который давил на сознание, сформировался в других местах и здесь, в таёжном крае, пока не прижился. Через полмесяца стало ясно, что две связки оленей прибудут с каюрами к указанному сроку. Вот и гадай после этого, так ли уж важна подпись или печать для деловых отношений вдали от цивилизации.

Нижняя часть посёлка

В экспедицию Славич вернулся в субботу под вечер. Вроде бы выходной день, но зайдя в комнату общежития, он увидел там продолжение будней, будто была это не комната для проживания, а камеральное помещение. Правда, вместо бумажных схем и карт на столе возвышались початая бутылка спирта, разнокалиберные чарки, полбуханки нарезанного хлеба и открытая банка лечо с торчащей алюминиевой ложкой. Кроме троих знакомых уже коллег: Сергея, Данила и начальника Сёмина, — сидели на кроватях у стола, ещё двое незнакомцев.

— А вот и Славутич! Теперь все участники предстоящего маршрута в сборе, — воскликнул начальник партии, увидев вошедшего сотрудника. — Ничего, что зову по прозвищу? Между прочим, оно из управления пришло, — поднял он над головой руку с указующим вверх перстом. — Вот, познакомься со старожилами экспедиции: старший гидрогеолог Степан Михалыч, был на откачке, когда вы с Сергеем приехали, и геолог Пётр Алёхин, муж Виктории, — он пойдёт с вами в маршрут.

Обменявшись с коллегами рукопожатием, Славич согласился:

— Раз прозвище на язык просится, значит, так тому и быть, к тому же тысячу лет назад так называли великую реку, что для моей профессии даже лестно… А откуда огненная водичка? Здесь же вроде бы сухой закон.

— Серёга из рюкзака достал, он-то знает о здешних порядках. Лучше расскажи, как съездил?

— Так себе, — и Славич кратко доложил о результате командировки.

Начальник партии на отсутствие подписи отреагировал спокойно, дескать, утрясётся, и тут же сообщил, что к следующей зиме для полевых работ у партии будет снегоход «Буран», и все они здесь не сидели сложа руки: по дешифровке аэрофотоснимков наметили схему облёта проектной площади, продумали и составили список снаряжения и продуктов для полуторамесячного зимне-весеннего маршрута, а проектные вертолёто-часы «выбиты» лично им у начальника экспедиции на предстоящую неделю.

— Разве то, что заложено в проекте, нужно «выбивать»?

— Вот сразу видно, что ты недавно прибыл. Здесь на вертолёт спрос большой, поэтому полётные часы согласовываются через главного начальника, — поделился знанием Алёхин.

— Ладно, коллеги, пока всё идёт как надо. Давайте выпьем за то, чтобы дело нас грело, — предложил Сергеев, наполняя чарки.

— А чтобы не было «воды» в деле, не будем этот тост запивать водой, — поддержал Данил Горцев…

Командир вертолёта МИ-8 посмотрел на карты двухсоттысячного масштаба, вернул их Славичу, пояснив, что лететь по ним неудобно, и достал из планшета пятисотку.

— Вот на ней покажи, — и, проследив за начертанными пальцем кривулями, добавил: — Лететь над рельефом будем на высоте двести метров, картинка меняется быстро, а придётся летать, пожалуй, часа три-четыре. Садись в кабину на приставной стул, будешь сразу и летнабом, и штурманом, будешь показывать, когда и куда поворачивать, там и обзор лучше, чем через иллюминатор.

Рекогносцировка площади гидрогеологической съёмки

Устроившись между штурвалами так, что оба пилота оказались с боков и слегка за спиной, а ноги приткнулись вплотную к нижнему обзору, Славич пронаблюдал, как с ускорением удаляется земля при взлёте, повернулся к командирскому креслу и показал вверх большой палец, дескать, лучшего пункта наблюдения и не придумать. Невольно всплыл в его памяти облёт реки на АН-2 из прошлой жизни. Там он тоже был в кабине, но из-за её тесноты сидеть пришлось на неудобной железной палке, просунутой меж пилотских кресел. Да и обозревать можно было только то, что впереди. А здесь перед взором раскинулась не только обширная панорама, но и можно было детально рассматривать местность, проплывающую в нижнем обзоре, сидя на удобном стуле. С улыбкой вспомнились те молодые пилоты, его ровесники. Возвращаясь к аэродрому над замёрзшей рекой после облёта, они вдруг сменили стабильный полёт в заданном горизонте на лихой аттракцион: добавив оборотов двигателю, сначала направили «аннушку» в пике, и потом, выровняв полёт и не выходя из режима форсажа, понеслись в трёх метрах надо льдом, взметая снежную пыль. Дух захватывало сначала от стремительно приближающейся земли, а затем от виражей на речных поворотах и разбегающихся рыбаков, думавших, видимо, что кукурузник терпит аварию… А под конец аттракциона от резкого набора высоты так и вовсе голова пошла кругом. Хорошо запомнилось.

Однако этот таёжный облёт оказался намного интересней. Ведь внизу лежала земля, с которой предстояло сродниться, от неё зависела жизнь ближайших лет. Сознание этого факта вызывало неподдельный интерес к каждой новой речке, к каждому водоразделу, к каждой наледи не только как к объектам изучения, но и с точки зрения подходов к ним. Однако после трёх часов непрерывной сосредоточенности появилась рассеянность, однажды даже при смене листов карты на минуту потерялась нить полёта… В промежутках между нанесением отметок на карте Славич ловил себя на мысли, что очень вовремя подключился к исследованию неизученной земли. «Это удача, нет, больше, чем удача, это судьба, — думал он, — ведь могло случиться так, что меня здесь не было бы. Но вот я здесь! Нет ничего лучшего в мире, чем сбывающаяся мечта…»