Зимопись. Путь домой. Веди

Петр Ингвин, 2020

Заключительная книга "Зимописи". Все загадки, в том числе оставшиеся от первого шеститомника, получат объяснения, а герои снова будут попадать в невероятные ситуации и мучиться выбором в необычных моральных и аморальных "вилках".

Глава 4. Новая рабыня

Я машинально попятился, но вынырнувшая, словно ниоткуда, чужая ладонь зажала мне рот, пытавшийся вышептать Поликарпово «Я человек! Люди не должны убивать друг друга!», а бездумно потянувшуюся к мечу руку заломили назад.

Насколько же неслышно ко мне подобрались. Профессионалы. Или я сам, не ведая того, зашел в ловушку? Дилетант. В общем, все познается в сравнении. А еще есть поговорка «Жизнь заставит». Моих лесных противников жизнь заставила стать профессионалами, а я настолько расслабился в обществе белячки, что перестал замечать опасности.

— Не рыпайся, если жизнь дорога, — прошипело над ухом.

Я кивнул.

— Вас двое?

Я снова кивнул. Вывернутая рука балансировала на грани острой боли и потери сознания. Меня держали так, чтобы не заорал. Чувствовался большой опыт. О том, как он нарабатывался, лучше не думать.

Из-за деревьев и кустов вышли трое. Еще один держал меня. Четверо плюс я — итого пять вооруженных бойцов, но против беляка это почти ничего. К тому же, лесным бродягам надо еще объяснить, что я на их стороне.

Бродягами я назвал их из-за внешности и состояния. Судя по одежде и снаряжению — обычный сброд, эдакая смесь братвы и убегайцев, воображавшая себя первыми, а поступавшая как вторые. Ребята считали себя крутыми и опасными и во многом были правы. Но. Меня и Еву они всерьез не принимали, считая, наверное, обычной парочкой. Был бы на Еве плащ крестоносца…

Бродяги имели хороший опыт в делах засад, а вот с беляками, судя по всему, нос к носу не встречались, иначе от фигуры с красиво распущенными из-под шлема снежно-белыми волосами бежали бы как от чумы.

— Второй дерется хорошо? — раздался новый вопрос.

Я еще раз кивнул. Знали бы ребята, насколько хорошо дерется второй, которого они приняли за такого же, как сами, искателя лучшей жизни. Они совершали страшную ошибку, а у меня не было возможности сообщить об этом. Я их понимал. Для них, голодных и измученных, в драной одежде, мешковато висевшей на худых телах, мы с Евой были добычей. У них не было ничего, кроме разбойничьего опыта, а у нас — лошадь и еда. Не будь Ева беляком, мы были бы обречены. А сейчас обречен был только я. Триумфа Евы, то есть того, как она разберется с бандитами, мне, скорее всего, не увидеть.

— Кончать? — Вышедший слева потянулся за ножом.

— Погоди. — Тот, что стоял передо мной, внимательно вглядывался мне в лицо.

Во мне всколыхнулось некое узнавание. Где-то я его видел. Где? При каких обстоятельствах? Не помню. Высокий рост, грязная клочковатая борода, хищный взгляд и впалые от голода щеки…

— Не узнаешь? — Мужик оскалился ртом с выбитыми зубами.

И я вспомнил. В то недавнее время его зубы были на месте, мышцы бугрились, и не тощим дылдой он тогда выглядел, а огромным могучим богатырем. Точнее, разбойником, поскольку «богатырь» — слово не для людей такого пошиба, они его принижают и оскорбляют.

Передо мной был Зимун, убегаец, некогда по поручению папы Акима похитивший меня с другими детьми Немира, а затем, когда устроился в школу моряков в имперской столице, рассказавший про Марианну. Жизнь его потрепала. В былое время он ходил бритым, с плохо соскобленной щетиной на квадратном лице и мускулистой массивной шее, которая в обхвате догоняла голову. Помню невероятные кулачищи размером с окорок. Зажатый в них меч казался игрушечным. Сейчас от прежнего Зимуна осталась сморщенная оболочка.

— Сяпа, отпусти ему рот, это знакомый, неприятности ему нужны не больше чем нам.

Чужая ладонь с моего рта исчезла, но моя рука осталась в заломе.

Зимун тихо позвал, обернувшись вглубь леса:

— Блаженная, иди сюда, землячка твоего встретили.

Из-за деревьев выступила еще одна фигура. Внешне она походила на живого мертвеца. Невысокое тощее тело словно выкопали из могилы, кожа была грязно-серой, в порезах и ранах, а единственное одеяние составляла детская рубаха не по размеру. Собственно, не рубаха в современном мне понимании, а надеваемый через голову мешок с дырками для рук и шеи. Снизу мятый рваный мешок заканчивался на середине бедер, сверху из него, как цветок чертополоха на стебельке, торчала всклокоченная голова, а узкое лицо с обтянутыми кожей скулами напоминало посмертную маску — неподвижное и белое, как у беляков. Ни одна мышца не дрогнула на лице, пока я вглядывался в него.

«Ее» — это из контекста, и если бы не обращение к «землячке», то я бы не понял, кто передо мной — парень или девушка. Просто мешок с костями. Вниз — худющие босые ноги-спички, по бокам — тонкие руки-плети. Никаких свидетельств пола. Длинные нечесаные волосы неопределенного темного цвета — не показатель, у меня во время путешествий почти такие же отрастали.

Я уверен, что никогда не видел эту девушку. И в то же время что-то в лице…

Если убрать темные круги под глазами…

Представить щеки налитыми и румяными… Лицо — задорно улыбающимся…

Сам собой всплыл жест, которым в свое время ее рука привычно забрасывала обрезанные по плечи волосы за уши.

Как током пронзило. Я видел ее в похожем балахончике — девичьем, кружавчато-расписном, в глаза сразу бросались плотные загорелые ноги с округлыми широкими бедрами, блестели гладкие овалы икр, по любому поводу энергично взвивались вверх пухлые руки. А грудь и попа были… Даже описывать не надо, достаточно сказать, что в то время они были.

— Елка?!

Это была она — изменившаяся почти неузнаваемо, намного больше чем Зимун.

Елка провела по мне пустым взглядом, но внутри него что-то щелкнуло, и, с тем же бесстрастным неподвижным лицом, она рванулась ко мне, упала в ноги и прижалась всем телом, обхватив за колени.

Зимун оттащил ее от меня за волосы и оттолкнул в сторону:

— Признала.

Я не мог поверить. Елка. Неуемная пухлая веселушка. В отличие от старших сестер-двойняшек ее распирало изнутри только в нужных местах, но распирало так, что даже подростком она привлекала мужские взгляды.

Сейчас Елка выросла и повзрослела. Неужели возможно так измениться? Она выглядела едва ли не вдвое старше Любомиры и Любославы, какими я их помнил и которых она сейчас немного обгоняла годами.

— Что вы с ней сделали?! — всшипел я.

Даже с заломленной рукой я попытался достать до меча.

Острая боль вернула меня в прежнее положение — согнутое в приниженном поклоне.

— Мы?! — Зимун обернулся к Елке: — Покажи.

Она молча задрала на себе рубаху — до самого верху, до шеи.

Нижнего белья на ней не было, все тело покрывали шрамы и синяки, но взгляд замер на одном месте. На груди. Нет. На том, что грудью было раньше. Вместо двух задорных мячиков, еще в пору взросления сравнимых размерами если не с арбузами, то с дынями точно, зияли похожие на ожоги шрамы. Грудей не было.

Амазонки отрезали себе груди, чтобы не мешали стрелять из лука. Из всех собравшихся луки были у Зимуна и еще у одного, третий держал в руках копье, а чем вооружен тот, что заломил мне руку, я пока не знал. В любом случае, на амазонок собравшиеся не походили и их обычаев, наверняка, не знали.

У Елки оружия не было. У нее не было ничего. Теперь — даже грудей.

Она опустила рубашку.

— Это ей один из надзорных пап удружил, — объяснил Зимун. — Урод. Бежал из Зырянки — украл девчонку. Когда мы его встретили, он, видимо, сильно проголодался и жарил себе на костре «мяско».

Мне очень захотелось оказаться в то время в том месте.

— Вы его убили?

— Не сразу. Блаженная отомщена, не сомневайся.

Я глядел на Елку. Ее лицо ничего не выражало, во взгляде царила абсолютная пустота.

— Елка! — позвал я.

Она не отреагировала.

— Удивляюсь, что тебя признала — сказал Зимун. — Вообще не говорит. И соображает не очень. Если вообще что-то соображает.

— Давно она с вами?

— Месяца три. Мы даже не знали, что ее зовут Елка, у нас она была просто Блаженная. Тихая, покладистая, но иногда так смотрит, что дрожь берет и придушить хочется, чтобы она всех нас не придушила. Кто знает, что у нее в то время в голове творится?

Три месяца. А ссадины и синяки — свежие. У меня в груди вновь заклокотало.

— Аркана ты, должно быть, помнишь, — не замечая моей реакции, тихо продолжал Зимун, — он со мной в гостинице был, когда я тебе коня продал, а это, — Зимун мотнул бородой на копьеносца и того, что держал меня, — Корж и Сяпа. Трудно стало жить в последнее время, никуда не прибиться, и с пропитанием беда настала. — Он потянул носом. Запах жареного мяса долетал и сюда. — У вас неплохо пахнет. Поделитесь со старыми приятелями?

Мы, оказывается, приятели. В прошлый раз Зимун отрекомендовался хотя бы старым знакомым. Но учитывая, что меня держали в болевом захвате, вопрос был риторический, поделиться придется в любом случае, мое мнение роли не играло.

Звуков рубки леса долго не раздавалось, Ева это заметила. От костра донеслось:

— Чапа! Хочешь неприятностей?

Ее голос был жесткий, но однозначно девичий. Аркан переглянулся с Коржем и Зимуном:

— Опа, а приятель нашего приятеля, оказывается — баба. Она командует, а он прыгает козликом. Из Каинова племени, что ли?

Ответа никто не ждал, Аркан первым шагнул из леса к костру, Корж и Зимун двинулись следом. Сяпа потихоньку повел меня за ними — согнутым, с заломленной за спину рукой.

— Она крестоносец, — громко выдал я, наконец, главное.

Мне казалось, что этим все сказано.

Аркан на ходу осклабился:

— Баба крестоносцев? Славненько, таких у меня еще не было. Чудесный денек. И лошадь, и баба, и ужин на костре… Нас будто ждали.

— А с этим что делать? — прошипело у меня над ухом.

— Она не баба крестоносцев, а баба-крестоносец! — выкрикнул я вслед. — Она вас в порошок сотрет!

По-моему, спевшаяся компашка убегайцев напрямую с крестоносцами не сталкивалась. Но действие мои слова возымели. Корж взял копье наперевес, Аркан снял с плеча лук и наложил стрелу, Зимун вынул из ножен меч. Корж зашел по дуге слева, Аркан — справа. Походка из беспечно-вальяжной стала осторожной, как при охоте на опасную дичь.

— Отпусти меня, — тихо сказал я Сяпе, шаг за шагом толкавшему меня к месту будущего побоища, — я на вашей стороне. Все вместе мы справимся.

— На моей стороне только я, — хмыкнул Сяпа. — А ты не видел Аркана и Зимуна в бою.

— Елка, бе…

Так и не выкрикнутое «ги» осталось во рту, мощно зажатом ладонью.

Окружаемая Ева поднялась с травы.

— Сложите оружие и признайте себя моими рабами, — объявила она спокойным тоном.

— А девица-то — забавница, — хохотнул Аркан.

Зимун эффектно прокрутил в руке меч. Убегайцы приближались к Еве одновременно с трех сторон.

Она вынула меч и подняла над головой.

Ощущения у меня были как при просмотре боевика. Трое на одного, и террорист с заложником на заднем плане. Защищающийся с красиво распущенными белыми волосами медленно обводит глазами травяную площадку между берегом и лесом, делает несколько шагов, чтобы костер перекрыл копьеносца и поворачивается лицом к Зимуну, поскольку тот наступал с мечом. Для беляка — самое опасное оружие.

— Ева дает вам возможность исправиться, — сообщила Ева. — Она считает до трех. Раз, два, три.

Горбатого могила исправит. Нападавших отделяло от Евы около пяти метров, когда брошенный ею меч со свистом взрезал воздух и пробил Зимуна насквозь, пролетев через его защищенную доспехом грудь целиком, вместе с крестообразной рукоятью. Зимун еще глядел на летевший меч, когда Аркан спустил тетиву. Стрела неслась точно в лицо Евы. Аркан решил не рисковать и не стрелять в защищенное кожаным доспехом тело. Он был отличным лучником. Стрела почти достигла цели. Скосившая в его сторону глаза, Ева вскинула руку и сбила стрелу жестом, которым отгоняют мух.

В тот же миг сквозь дым костра прилетело копье. От него Ева уклониться не успела. Просто не видела. Впрочем, для нее поражение воткнувшимся в тело наконечником не было жизненно важным, но пробившее спину копье опрокинуло ее на землю.

Для неинформированных дело казалось конченным. Сюрприза, произошедшего вслед за тем, ожидал только информированный я.

Ева поднялась с земли. Из груди торчал окровавленный наконечник копья. Не обращая на него внимания, Ева прыгнула на Аркана.

Сяпа отбросил меня и схватился за лук.

Я вскочил и с выхваченным мечом помчался к месту побоища. Мимо уха пронеслась стрела. С другой стороны Аркан выпустил вторую — прямо в налетевшую на него Еву. На его лице было написано, что он готов признать себя хоть рабом, хоть свиньей собачьей, только бы происходивший перед глазами жуткий абсурд закончился.

Стало абсолютно понятно, что Зимуну и его компании не приходилось сталкиваться с крестоносцами. А слухам люди, которые считают себя умными, обычно не верят. Знаю, сам был таким.

От стрелы Аркана Ева уклонилась, в следующий миг его переломленное тело упало с ее приподнятого колена, а ее ногу прошила стрела Сяпы. Для Евы словно бы ничего не произошло, она двумя руками протянула сквозь себя копье, вытащила его из груди и запустила в убегавшего Коржа — тот вовремя сообразил, что легкая победа отменяется, сделал правильный вывод и поступил соответственно. Но поздно. Обычное расстояние для точного броска копья — метров сорок. Коржа смерть настигла на дистанции в два раза большей.

Я подбежал с обнаженным мечом к Еве и понял, что выгляжу глупо. Она улыбалась:

— Чапа хороший раб, но его помощь не требовалась.

Честно говоря, я спешил в гущу боя, чтобы добить Еву. Подловить на отвлечении внимания, оказаться сзади и — как в лесу со стволами деревьев…

— Больше не попадайся врагам. — Ева отбросила вытащенную из ноги стрелу и пригладила кровавую дыру в груди. — Ева не всегда сможет тебя защитить.

Пусть беляки неуязвимы, но боль они чувствуют. То, что случилось с Евой, ей не нравилось. Она морщилась. Меня такие раны и боль убили бы, а Ева боролась, ее организм бросил все силы на восстановление.

Если сравнивать, то для нее попадание копья и стрелы примерно как укусы пса и комара. Впрочем, возможно, более жестко: как укусы пятиметрового крокодила и сторожевой овчарки. То и другое неприятно и болезненно, но стрелы Еву с ног не сбивали. Надо учесть на будущее. Когда Ева отвлечется на что-то, брошенное в спину копье опрокинет ее или хотя бы выведет из строя на одну-две секунды. Это и будет шанс для решающего удара мечом.

Так, а где Сяпа, почему он больше не стрелял? Сбежал? И Ева его так легко отпустила?

Я обернулся назад. Лук и стрелы Сяпы валялись перед ним, сам он лежал лицом в землю с собственным ножом в шее. Над ним безучастно стояла Елка.

— Для нас эта обезьяна неопасна, — сказала мне Ева. — Она хочет к Еве, правильно?

Последнее было сказано громко и обращено в сторону леса.

Елка продолжала стоять с непроницаемым выражением.

— Она не может ответить, но она очень хочет быть рабыней Евы, — сообщил я и направился к Елке.

Ева меня не остановила. Ей требовались новые рабы, и те, что в бою выступают на стороне Евы и убивают ее врагов, ей нравились.

Я шагал медленно, а когда до Елки, глядевшей в землю, оставалось пара метров, она бросилась ко мне, прижалась…

Мне хотелось зарыдать. И ей следовало заплакать, но ее лицо оставалось неподвижным, жизнь в нем умерла. Точнее, ее убили.

— Пойдем. Я тебя не обижу. — Я обнял Елку за костлявые плечи и повел к костру. В глазах щипало. Не от дыма. — Это Ева, наша хозяйка. Надо делать все, что Ева скажет.

— Как зовут нового раба?

То есть, до сих пор Ева не знала пола Елки и называла ее «она», поскольку та с белячьей точки зрения — обезьяна?

— Это рабыня, ее зовут Елка, — ответил я за промолчавшую Елку.

— Она все понимает?

— Да. Что не поймет, я постараюсь объяснить. Елка не станет обузой, от нее будет много пользы.

Ева перевернула ногой труп Аркана — наименее тощий из всех — и указала мне на филейное место:

— Зажарь. И Ева заметила, что ты не ешь мяса. Почему?

Она ошибалась, при ней я ел мясо, но ел конину, а не человечину. Когда я ел мясо, мысли Евы были далеко, и вообще странно, что она заметила мои вкусы. Не каждый хозяин настолько обращает внимание на жизнь рабов.

— А Ева съела бы кого-то из своих? — огрызнулся я, но мой вопрос прозвучал предельно кротко, и скрытая в нем дерзость ускользнула от Евы.

Она спокойно ответила:

— Человечину не едят. А конину ты ешь?

Хотелось ответить правду, что ем все, кроме человечины, но для Евы я — обезьяна.

— Ем.

— Жарь, и побольше, Ева голодная. От этих доходяг все равно никакого толку, одни кости.

Елка безучастно наблюдала за моими действиями. На нее было жалко смотреть. Кожа да кости. Зимун с компанией здоровым видом тоже не отличались, а Елку кормили, видимо, в лучшем случае через раз. Ее неподвижное лицо ужасало. Гипсовая маска. Маска смерти. Хотелось, чтобы Елка улыбнулась, чтобы промелькнула хотя бы тень какой-нибудь эмоции. Любой. Пусть даже грубой и некрасивой, только чтобы исчезла страшная отрешенность от реального мира.

В каком-то фильме сказали, что мозг потребляет больше половины всех получаемых белков и прочих калорий. Когда желудок пуст, мозг продолжает требовать пищу и сосет ее из организма. Результат длительного голода — проблемы как с телом, так и с мозгом. По Елке это было заметно.

Еще я знал, что долго голодавшему человеку нельзя набрасываться на еду. Я сунул Елке флягу с водой и несколько сухофруктов:

— Тщательно разжевывай и обильно запивай. Если заболит живот — больше в этот день не ешь, пей воду.

Развалившаяся на траве Ева громко распорядилась:

— Пусть помоется. От нее смердит, будто она неделю назад умерла.

Елка действительно умерла, и гораздо раньше. Душу убили, осталась бездушная оболочка.

Теперь я рядом и не дам ее в обиду. Только бы Ева ничего не учудила.

Мы в ответе за тех, кого приручили? Глупость. Тогда Ева должна заботиться обо мне. Она это, конечно же, делает — в рамках обязанностей рабовладельца. А, к примеру, я, спасший ее от смерти в подземелье — я тоже должен о ней заботиться?

Ева обязательно что-то учудит. Я встану на защиту Елки. Скорее всего, мы с Елкой погибнем. Могу ли я поступить иначе? Нет. Почему? Единственное, что приходит в голову в качестве ответа — потому что у меня есть душа. Она болит за людей. Елка — человек. Ева — нелюдь. Зимун, Аркан, Корж и Сяпа — тоже люди, и я защищал бы их от нелюдей как самого себя. Обидно, что они выбрали закон «Человек человеку волк». На самом деле такого закона нет, поскольку тот, кто живет по нему — не человек. Человек — это должно звучать гордо.

На протянутый мной кусок мыла Елка смотрела пустым взглядом и не двигалась. Кажется, она не понимала, что я ей даю и зачем оно нужно. Забыла. Память, чтобы не мучить, стерла прежнюю жизнь, только поэтому Елка жила. И это позволяло надеяться, что однажды все вновь переменится, и у памяти появится новая работа: стирать недавнее и возвращать приятное былое.

Дрова давно прогорели, я наскоро смастерил вертел с поперечиной на двух треногах, выставил над углями жердь с большими кусками конины и вернулся к Елке, так и не сдвинувшейся с места, подтолкнув ее к реке.

— Она тупая? — донеслось недовольство Евы.

— Она умная, просто очень устала. Ей не давали мыться, и она забыла, как это делается. Я объясню, и все будет как надо.

— И сам помойся, от тебя разит потом не меньше, чем от этих. — Ева пнула валявшийся в ногах труп.

— Чтобы не воняли, я брошу их в реку.

Лучше убрать с глаз долой, пока Ева не передумала насчет человечины. Такого зрелища надломленная психика Елки просто не перенесет. Из огня в полымя. Пусть думает, что с нами лучше, чем с убегайцами. В какой-то мере это действительно так.

Против уборки территории Ева не возражала. Труп Сяпы, самого низкого из компании, я раздел, его вещи, легкий доспех, сапоги и пояс с ножом оставил для Елки — пусть выглядит прилично. Ничего женского у нас с собой нет, но женское и не нужно, оно привлечет внимание новых прохожих мерзавцев. Пусть мы со стороны будем казаться тремя воинами — мускулистым парнем в расцвете сил, воинственной амазонкой, которая издали тоже сойдет за крепкого юношу, и юным воином-подростком, чей пол в мужской одежде тоже воспримется однозначно. К трем вооруженным парням сунется не каждый.

Еще я поменялся с Арканом перевязью меча. Моя прежняя перевязь крепилась к поясу-портупее, составляя единое целое, и была удобнее на марше, верхом и в бою, а новая представляла из себя длинную ременную петлю и одевалась через голову. Меч в ножнах при этом просто болтался на боку, но его можно было перевесить на другую сторону или откинуть за спину.

Замену Ева видела, ее мои действия не заинтересовали. А зря. Недавняя схватка навела на одну мысль. Я решил опробовать пришедшую на ум идею. Дождусь, когда вновь понадобятся дрова, и потренируюсь.

Елка так и стояла с мылом в руках.

— Раздевайся, — сказал я ей.

Она бросила мыло на землю, быстро стянула мешок-рубаху через голову и застыла, глядя в сторону. По глазам вновь ударило обезображенной грудью. Я отвернулся, тоже разделся и, подняв мыло, повел Елку в воду.

— Мыться. Вот так. — Войдя в речку по пояс, я показал на себе.

Лицо Елки осталось неподвижным, в глазах мелькнул испуг. Кожа пошла пупырышками. Похоже, убегайцы к воде Елку не пускали. Течение и холод страшили ее, но ослушаться меня она не смела.

— Мойся! — Я взял ее руки в свои стал тереть ими ее кожу.

Безвольно водимые мной маленькие ладони постепенно обретали собственную волю. Я тер ими лицо Елки, шею, плечи, бока, живот, бедра, не касаясь только мест, где раньше была красивая грудь. Дотронуться до уродливых ран было выше моих сил.

Елка закрыла глаза и поддавалась моим усилиям, действуя синхронно, при этом переставая двигаться, как только мои руки ее отпускали. Кажется, ей нравилось то, что я делаю. Она с радостной готовностью отдавалась моим рукам и смиренно замирала, когда я отстранялся. Взгляд по-прежнему оставался пустым.

Ева наблюдала за нами. Я протянул Елке мыло:

— Теперь намылься. Быстрее, время идет.

Елка приложила обмылок к животу, он выскользнул из нетвердо державшей руки и исчез в воде.

Я шумно выдохнул и мысленно посчитал до пяти, чтобы не ляпнуть лишнего. Мало мне было одного большого ребенка — не понимавшей очевидных вещей здоровенной Евы — и нате вам, теперь у меня их два.

— Мясо подгорает, — сообщила Ева.

От нее костер был в нескольких шагах, но она была «человеком», а я — «обезьяной», и мне пришлось нестись из реки и проворачивать вертел. Заодно я захватил из поклажи еще кусок мыла, предварительно разломав пополам, поскольку он был последним.

Терпением Ева не отличалась, и затянувшееся мытье могло выйти нам с Елкой большим нехорошим боком. Я больше не церемонился.

— Иди сюда. Встань передо мной.

Там, где я остановился, вода едва закрывала колени. Елка приблизилась. Меня передергивало от ее ран, и я приказал:

— Развернись.

Она повернулась ко мне острыми лопатками и хлипким задиком, некогда бывшим сдобной упругой попой. Раньше талия напоминала горлышко над роскошным кувшином. Сейчас…

Сейчас фигуру Елки можно сравнить разве что с колбой для анализов крови. Нечто тонкое и бесформенное — в смысле, что без выпирающих форм. Раньше была гитара, теперь — гриф от гитары.

— Руки в стороны, — скомандовал я.

Елка послушно изобразила крест. Я принялся ее намыливать. Только туда, где была грудь, прикоснуться у меня не получалось, не хватало силы духа. Остальному досталось по полной программе. Я намыливал и ожесточенно оттирал все — и голову, и застывшее в страшной равнодушной маске лицо, и шею с плечами, и руки с подмышками, и спину, и попу, и ноги, задирая их из воды поочередно, и все, что между ними. Мне не было стыдно, и я не стеснялся. Женщину я в Елке не видел. Сейчас в компании со мной оказались две половозрелые особы, но ни одна из них не была женщиной в обычном смысле и не могла меня смутить или заставить переживать по поводу того, что я с ними делал. Ни та, ни другая физических реакций в моем организме не вызвали. В моих руках послушно мылилась и оттиралась от природной и человеческой грязи живая девушка, в которой женщину убили, а с берега на нас глядела бездушная нечеловеческая сущность с внешностью секс-бомбы, внешне — невероятной красоты и сексуальности женщина, а внутренне — хищный зверь.

— Ты не хочешь Еву и не хочешь рабыню, — прямо заявила внимательно следившая за моими стараниями Ева. — Ты хороший раб, но плохой мужчина. Или ты не мужчина?

Я почувствовал, как напряглась в моих руках Елка. Мне тоже не понравилось, в какую сторону потек разговор. Неверный ответ заставит хозяйку поэкспериментировать с рабами.

— Чапа — мужчина, — ответил я, — но для этого ему нужны особые условия.

Знает ли Ева слово «любовь»? Отношения с Адамами (от множественного числа уже смешно) говорили сами за себя.

Ответ Еву удовлетворил. Или она потеряла интерес к разговору еще до моего ответа.

Отмытая Елка облачилась в собранные мной вещи, а нож она сжала с затаенной радостью, которая никак не отразилась на лице. Но я заметил по дрожи рук и брошенному на меня быстрому взгляду. Уверен, что умей лицо Елки что-то выражать, я увидел бы на нем благодарность. Затем были ужин и сон, во время которых нас никто не тревожил — ни меня с Елкой, ни всех троих. Ева спала на ворохе мягких веток по одну сторону костра, я — по другую, Елка прилепилась ко мне и, как мне показалось, пролежала всю ночь на одном боку, уткнувшись носом мне в подмышку или, когда я ворочался, в спину.

Мысли периодически возвращались к вопросу, где находится тот ад, через который проходят беляки. Почему через него надо плыть? Почему туда бросают невзирая на неумение плавать? Кто бросает? Зачем бросает? Если это портал из другой реальности, то почему в него бросают только взрослых, воспитанных в духе «сила есть, ума не надо»? Или способность пропускать исключительно таких — особенность портала? А если никакого портала нет, и путь беляков лежит не из параллельного, а из подземного или загорно-запустынного мира — почему по нему не идут все подряд?

Ох, сколько разных вопросов, на которые нет ответов…

И, вдогонку, еще один вопрос: как все перечисленное соотносится с идеей магического зеркала, недавно так легко связавшего и объяснившего известные факты?