Невидимый флаг. Фронтовые будни на Восточном фронте. 1941-1945

Питер Бамм

Немецкий военный хирург Питер Бамм делал операции в летней пыли и в зимнюю стужу, без отдыха в течение многих часов в самых тяжелых условиях. Временные полевые госпитали организовывались прямо в окопах и бомбоубежищах, поток раненых не иссякал. Бамм был фронтовым медиком и выполнял свой долг, спасая людей. В своих воспоминаниях он описывает тяжелые фронтовые будни на Восточном фронте.

Глава 4

Работящие ангелы

С течением времени мои подчиненные научились приспосабливать под операционные даже самые жалкие лачуги, разбросанные по степи. Я на самом деле испытывал искреннее восхищение и свою полную беспомощность, когда видел, с каким мастерством они это делали. Обеспечение светомаскировки всегда представляло известные трудности. Хотя авиация русских стала представлять собой реальную угрозу только ближе к концу войны, хищная, кровожадная птица кружила над нашими головами почти каждую ночь и время от времени бросала бомбу где-нибудь в непосредственной близости от нас. Солдаты называли этого ночного посетителя «сеялкой». Она никогда особо нас не беспокоила, так как газовая горелка, использовавшаяся для стерилизации, и генератор, обеспечивавший электричеством осветительные лампы в операционной, производили такой сильный шум, что он заглушал шум от самолета.

Дверь из импровизированной операционной обычно вела прямо на улицу. Как правило, мы ее занавешивали конскими попонами. Благодаря этому из дома свет не проникал наружу, когда кто-нибудь выходил из комнаты или входил в дверь, но, разумеется, входное отверстие должно было быть достаточно большим, чтобы через него могли пройти двое санитаров с носилками.

Мы всегда работали при искусственном освещении, и благодаря этому всегда казалось, что мы работаем ночью. Атмосфера внутри операционной была густо пропитана запахом крови, пота, алкоголя, а также эфира. Время от времени я выходил наружу, чтобы сделать несколько глотков свежего воздуха, и каждый раз я приходил в легкое замешательство, увидев на небе сияющее солнышко.

Когда я заканчивал очередную операцию, а мои умелые помощники были заняты тем, что накладывали на рану повязку, то обычно присаживался на маленький ящик, прислоняясь спиной к стене, чтобы немного передохнуть. Я выкуривал сигарету, держа ее, во избежание заражения, стерилизованным хирургическим пинцетом. Рядом со мной стоял санитар и помогал мне выпить чашечку кофе. Если бы я касался чашки, то мне приходилось бы производить дезинфекцию рук каждый раз после того, как я позволял себе короткий отдых.

После завершения перевязки раненого укладывали на носилки. Это требовало определенного мастерства, так как пациент мог испытывать сильные боли. Обычно это делали два опытных санитара, научившиеся синхронизировать свои движения. В нашей хирургической команде служил сержант Майер. Перед войной он успешно занимался розничной торговлей где-то в западной части Берлина; он даже и не подозревал, что у него имеются способности к медицине. Он довел процедуру перевязки до уровня настоящего искусства, особенно удачно ему удавалось накладывать разного рода пластыри. Это был высокий, крепко сколоченный человек, всегда сохранявший непоколебимое спокойствие, и при этом, надо же такому случиться, был страстным футбольным болельщиком. Кроме того, он был искренне к нам привязан. Однажды, возвращаясь из отпуска, он попал в маршевую колонну и получил приказ остаться в другой части. Он просто дезертировал из нее и вернулся к нам; впрочем, он был достаточно хитер и смог стащить свои документы в неразберихе, царившей в той части, и привезти их с собой. Ему помогло то обстоятельство, что его фамилия была Майер, которая весьма часто встречается в Германии.

Казалось, что сержант Майер может стоять на ногах, подобно скале, в течение многих часов и даже дней. Я никогда не видел его уставшим. Он был настолько силен, что мог самостоятельно переложить раненого с операционного стола на носилки. Я до сих пор вспоминаю эти яростные, быстрые и мощные движения, а также его особую, исключительную вежливость. Мы звали его «работящим ангелом».

После того как пациент оказывался на носилках, капрал Кубанке укладывал рядом с ним его стальную каску, противогаз и сумку для провизии. Это входило в его обязанности. Если пациент был в сознании или хотя бы в полусознании, санитары часто отпускали различные шуточки:

— Люби свою подружку. Пришли нам открытку из Берлина!

Когда его выносили, хирург бросал на пациента прощальный взгляд. И на самом деле, крайне редко случалось так, что ему приходилось видеть его вновь, хотя, по всей вероятности, на этот раз его жизнь была вне опасности.

После короткого перерыва приносили следующего раненого, и так продолжалось час за часом, день за днем, год за годом. Это был мрачный конвейер, тянувшийся из самой гущи битвы к нашей операционной. Мы не могли никому выказывать особого предпочтения: мы просто не могли себе этого позволить. Иначе вскоре мы бы оказались в состоянии полного нервного истощения и не смогли бы дальше работать. Симпатия является естественным чувством простого человека, который не может дать больше ничего. Для нас оказание помощи очередному раненому было просто новой работой. И наши усилия не всегда были только физическими. Без сомнения, хорошая физическая подготовка, точно так же, как и профессиональное мастерство, необходимы для любого хирурга, но на него налагается величайшая ответственность, так как любой раненый вправе ожидать, что его проблема будет решена наилучшим для него образом. Сотый пациент имеет точно такие же права, как и первый; каждый из них представляет собой неповторимую и уникальную личность. Но бывали случаи, когда мы не в силах были помочь.

Мы ничего не знали о том, как эти люди жили раньше, и у нас не было времени спрашивать их об этом. Всегда имелось несколько раненых, лежавших в приемной и дожидавшихся своей очереди на операционном столе. А также всегда существовала вероятность того, что прибудет очередной фургон скорой помощи, заполненный ранеными в критическом состоянии, которым придется оказывать срочную помощь.

Была ли у этого солдата жена, которая никогда ему не писала? Был ли он художником или писателем, который все еще надеется нарисовать свои лучшие картины или написать свою лучшую книгу? Был ли это мерзавец, о котором никто не будет особо жалеть? Как бы то ни было, он был человеком, и ему нужно помочь. И это было все, что нам о нем известно.

Я все еще сидел на своем маленьком ящике. Раненому в первую очередь надо было удалить остатки одежды возле той части тела, в которую он был ранен. В случае необходимости, чтобы уменьшить боль, это можно было сделать с помощью больших портняжных ножниц. Если было надо, то разрезались и сапоги. Ближе к концу войны мы получили приказ, согласно которому сапоги разрешалось разрезать только в самом крайнем случае. Однако в приказе ничего не говорилось о том, что тем самым раненому можно было причинять лишнюю боль. В конечном итоге пришел приказ, согласно которому с мертвых надо было снимать сапоги. Похороны на войне обходятся без излишних церемоний; но все-таки было обидно, что для солдата, погибшего в бою, пожалели пару сапог.

Сержант Майер ухитрялся раздевать раненых ловко и осторожно. Когда он делал это, то отпускал несколько непристойных шуточек, благодаря этому раненый начинал думать, что на самом деле дела его не так уж и плохи, как он сам полагал.

А как мужественно вели себя раненые! Даже сдавленные стоны раздавались редко. Очевидно, их успокаивали сильные, умелые руки окружавших их людей. Здесь, вдали от ужасающего одиночества на поле боя, избавившись от страха попасть в плен, человек медленно начинал поднимать трепещущий флаг надежды.

В операционной мой ассистент прилег отдохнуть подальше от только что простерилизованных инструментов. Анестезиолог готовит маску с наркозом. Врач обследует раненого солдата, пытаясь понять, надо ли ему делать переливание крови. Затем хирург встает со своего ящика. Помощник помогает ему надеть резиновые перчатки, обсыпанные внутри пудрой. Ловким движением он сперва просовывает руку в правую перчатку, затем и в левую, а потом плотно их натягивает. Раненый наблюдает за каждым его движением. Что он думает обо всем этом? Эти создания в своих резиновых перчатках больше всего напоминают мясников. А он все еще не знает, кто именно из них является хирургом, кто именно из них держит его жизнь в своих руках.

Затем хирург смотрит на него:

— Сколько вам лет?

— Когда вы были ранены?

— Где вы были ранены?

У вас нет возможности долго разговаривать, для этого просто нет времени; но в любом случае вы можете сказать раненому несколько ободряющих слов. Очень важно внушить пациенту уверенность.

Бинты удалены, рана осмотрена. Иногда диагноз поставить несложно. Достаточно осмотреть входное и выходное отверстия от пули, чтобы оценить степень повреждений. Траектория полета пули редко проходит сквозь тело по прямой линии. Это бывает только в тех случаях, когда огонь велся с близкого расстояния, да и то далеко не всегда в этом можно быть уверенным. Иногда случаются совершенно невероятные вещи. Я помню человека, который был смертельно ранен прямо в середину лба. Пуля прошла навылет и вышла в затылочной части. По всем правилам, он должен был умереть, но случилось невероятное: пуля прошла сквозь череп, не задев жизненно важных центров. И таких необычных случаев можно вспомнить великое множество. Когда входное и выходное отверстия от пули найдены, вы должны оценить, какие внутренние органы при этом могут быть задеты.

Труднее всего приходится в тех случаях, когда пуля застревает в теле. По характеру входного отверстия вы пытаетесь определить, где она может находиться. Но насколько глубоко она вошла в тело? По неведомой мне по сей день причине, было запрещено пользоваться металлоискателем при обследовании раны. Но тем не менее, я им часто пользовался; любой член нашей бригады улыбался в тот момент, когда с помощью металлоискателя удавалось найти глубоко застрявший в теле кусочек металла. Но такие удачи случались редко, гораздо реже, чем хотелось бы. Лучше всего поддавались лечению конечности. Поначалу раненый лежал раздетым. Даже при этом я не всегда мог найти пулю, но, по крайней мере, у нас была возможность правильно одеть раненого. Люди, входившие в состав операционной бригады, которые всегда присутствовали в полной тишине при обследовании, с течением времени сами становились прекрасными диагностами.

Очень часто одного взгляда на поврежденную конечность было достаточно для того, чтобы понять, что без ампутации не обойтись.

То, что было на самом деле сложно, так это принять решение в сомнительных случаях — например, если имеешь дело с сильными повреждениями конечностей. Спасать или ампутировать? Наибольшую сложность представляли ранения в брюшную полость, грудь, спину и шею. В таких случаях использование металлоискателя было особенно необходимым. Надо было использовать все доступные методы диагностики.

Для этого существовала четко расписанная и хорошо разработанная процедура. В первую очередь хирург записывал все внешние признаки: состояние входного и выходного пулевых отверстий, выражение лица, чувствительность к боли, упругость брюшной полости, учащенное дыхание и тому подобное. Это позволяло ему поставить предварительный диагноз. Затем он пытался найти другие симптомы, которые позволили бы определить, верен ли был предварительный диагноз. Основываясь на всей совокупности симптомов, он ставил окончательный диагноз. Чтобы сделать это, он должен учитывать все возможности — но при этом он должен выбрать только одну из них. Это требует высокой собранности и способности свободно ориентироваться в накопленных современной хирургией знаниях. В некотором роде его труд можно сравнить с радаром, который ищет крошечный самолет в стратосфере. Настоящее мастерство хирурга в военное время проявляется и в том, что вам по 20 раз за ночь приходится собираться с силами, хотя при этом вы можете находиться в состоянии полного физического истощения. Хирург не имеет права уклоняться от выполнения своих обязанностей. Он сразу же должен приступать к их исполнению. Иначе через несколько минут его скальпель может оказаться уже бесполезным. Это может стоить жизни храброму человеку, у которого не было возможности самостоятельно выбирать, кто будет его оперировать.

Удачные и неудачные диагнозы! В этих грязных, пыльных хатах, разбросанных по обширной украинской степи, я с благодарностью вспоминал уроки по хирургии своего старого учителя. Он учил нас быть безжалостными. Он учил нас также тому, что у хирурга должно хватать мужества в случае необходимости разрубить гордиев узел — у него должно хватить мужества признать свою ошибку.

— Обезболивающие, пожалуйста…