Шпион и лжец

Ребекка Стед, 2012

Казалось бы, самая обычная школа, старая и обшарпанная. Самый обычный седьмой класс. И самый обычный тест по естествознанию – но, оказывается, он может поведать о горько-сладком, о дружбе и предательстве и даже о любви и смерти. Казалось бы, ничем не примечательный многоквартирный дом – но в нём обнаруживаются и соседи с говорящими именами, и загадочный мистер Икс, который всегда ходит в чёрном, и зелёные попугаи, и настоящий шпионский клуб. Eсли хорошенько сфокусироваться, из всех этих отдельных точек можно сложить всю картину в целом. И узнать, кто шпион, кто лжец и кто ты сам.

Предсказания

Когда я вхожу в квартиру, папа расплывается в улыбке.

— Как всё прошло?

— Никто не пришёл, — говорю.

Улыбка сползает с его лица.

— Ох. Как жаль.

— Да ничего, — говорю я.

— И ты всё это время прождал?

— Да — но ничего.

— Ты точно не огорчился?

Ну почему родители задают такие вопросы?

— Слушай, пап, серьёзно, я норм. На сто про.

Ага, не считая того, что я только что соврал. Ненавижу врать. А главное, даже не понимаю, почему я это сделал.

Папа говорит:

— Как насчёт поужинать сегодня в «Ям Ли»?

«Ям Ли», названный так по имени хозяина, он же шеф-повар, — один из моих самых любимых ресторанов всех времён. Мне немножко стыдно — ведь папа явно хочет утешить меня, думая, что я расстроен, — но я говорю:

— Вообще да, «Ям Ли» звучит неплохо. — И позволяю папе сжать мне плечо и погладить по голове.

— Давай ты начнёшь разбираться со своей комнатой, — говорит он. — А я пока закончу с книжными полками.

Когда я думаю о том, сколько труда папа вложил в наш дом, мне становится дико грустно. А главное, дико жалко себя, потому что самое крутое, что было в том нашем доме, — это моя комната. Когда-то давным-давно папа разобрал пожарную лестницу — самую настоящую, из здания, которое демонтировала его компания, — и встроил её нижний уровень в мою спальню, прикрутив к стене и лестничную площадку, и пролёт. Наверху, на лестничной площадке, стояла моя кровать, и ещё папа сделал мне встроенные шкафчики, куда помещались все мои вещи. Это была лучшая в мире комната, ни у кого из моих знакомых такой нет, и вот теперь нам пришлось её оставить.

— Она встроенная, — объяснил папа. — Это часть дома. И покупателям она нравится.

Мне тоже, хотел я ответить, но не стал, потому что у него был такой несчастный вид.

В нашей новой квартире у меня в комнате стоит мебель из старой папиной спальни — с тех времён, когда он был ребёнком: кровать, письменный стол и книжный шкаф, всё из одного и того же тёмного дерева. Его мама все годы хранила эту мебель в гараже, и пару недель назад папа взял напрокат фургон и привёз всё это в Бруклин.

Я начинаю распаковывать коробки со своими вещами, думая, что, может быть, в эту самую минуту какой-то ребёнок ходит вверх-вниз по моей лестнице и раскладывает свои вещички по моим шкафчикам.

Когда мы пересекаем холл, направляясь к выходу, нам навстречу входят Карамель и какая-то женщина, вероятно её мама. Губы у Карамели ярко-синие.

— Здравствуйте, — с улыбкой говорит женщина и придерживает нам дверь. Папа здоровается в ответ, а я машу рукой Карамели, но она смотрит прямо перед собой, как будто вообще меня не замечает. Я забыл, что мы должны делать вид, будто незнакомы.

— Они, видимо, живут в нашем доме, — говорит папа, когда мы выходим на улицу. — Возможно, у этой девчушки есть старшие братья или сёстры…

— Есть.

Упс.

— Есть? Но откуда ты…

— Я имел в виду — наверно, есть. У неё такой вид, знаешь… типичная младшая сестра. — Ну вот, теперь мне опять стыдно.

Папа странно на меня косится, и я поступаю в точности как Карамель: смотрю прямо перед собой, как будто ничего не заметил.

В «Ям Ли» я сразу забываю, как мне было стыдно. Стоит просто глянуть на тарелки на чужих столах, как рот наполняется слюной. Мы заказываем суп, блинчики с луком-шалотом, холодную лапшу в кунжутном соусе и полоски острой говядины с брокколи.

«Ям Ли» не похож на большинство китайских ресторанов, где приносят заказ мгновенно. Здесь приходится ждать. И пока ты ждёшь, никакой тебе хрустящей лапши и апельсинового соуса. Только вода со льдом и запах чужой еды.

Мама однажды сказала самому́ Яму Ли, что он мог бы, если бы захотел, держать большой шикарный ресторан на Манхэттене.

— Акулы бизнеса платили бы за такую еду втрое больше, — сказала она.

Но Ям Ли окинул взглядом свои обшарпанные деревянные стены, ламинированные меню и вьющиеся растения и сказал:

— Что, шикарнее этого?

Я брызгаю уксус в свой остро-кислый суп и перемешиваю. Папа из супов любит только один — с пельменями-вонтонами, хотя Ям Ли иногда его за это дразнит.

— Это же детский супчик! — укоряет он папу. — Пора расти!

Папа явно настроен на задушевную беседу. Он наклоняется ко мне через стол:

— Ну? Говори, что да как.

Это он так шутливо предлагает мне излить ему душу.

— Сам говори, что да как, — отвечаю я тоже как бы в шутку, но папа делает серьёзное лицо и говорит:

— Окей. Сегодня был трудный день. До меня только сейчас дошло — в придачу к… ну, ты понял, ко всему в придачу, — что наш дом теперь не наш. — Папа вылавливает из супа последний вонтон. — Мы с мамой поболтали по телефону, у неё всё хорошо — да, всё хорошо. И здорово, что ты мне помог сегодня.

Мне не хочется думать о том, что папе нужна моя помощь. Лучше бы я не спрашивал у него, что да как, а сам рассказал бы ему что-нибудь про школу. Про волейбол, например. Про эти медленные хлопки и про ногу Далласа на моём животе. Но уже поздно, потому что, если я теперь расскажу, папе от этого станет только хуже.

Он откидывается обратно на спинку стула, чтобы не мешать официантке расставлять на столе остальные блюда.

— Ты помнишь, как идти из школы домой, правда же? Я имею в виду — в нашу квартиру.

— Пап, ты серьёзно? Квартира ближе к школе, чем наш дом. Чем был наш дом. То есть не наш. Тьфу. — Просто мы переехали в пределах всё той же квадратной мили в Бруклине, где я провёл всю мою жизнь.

Мы умолкаем, и набрасываемся на еду, и съедаем всё — всё от слова «совсем», включая нарезанный апельсин, который нам приносят со счётом.

— Да-а, проголодались вы не на шутку, — говорит официантка, глядя на апельсиновую кожуру, из которой папа выгрыз всё это белое и горькое — он считает, что там полно витаминов. Официантка ставит на стол маленькую тарелочку: наши печенья с предсказаниями.

Предсказания — ещё одна фишка «Ям Ли». Они тут у них ненормальные.

Папа вскрывает своё печенье, вытаскивает длиннющую полоску бумаги и читает вслух:

— «Я читал статью о том, откуда берутся тёмные пятна на тротуаре, и, оказывается, — он переворачивает полоску и читает на обороте, — это всё выплюнутая и растоптанная жвачка. В следующий раз плюй в урну!»

Папа смотрит на меня:

— Но я вообще не жую жвачку!

Я разворачиваю своё печенье. Моё предсказание гласит: «Почему бы тебе хоть иногда не смотреть вверх? У тебя что, проблемы с шеей?»

Говорю же: ненормальные.

Выйдя из ресторана, мы с папой направляемся не в ту сторону — и не замечаем этого, пока не оказываемся на углу перед автошколой «Шестое чувство». Ни он, ни я не говорим вслух, что мы шли к нашему старому дому. Мы просто разворачиваемся.

В квартире я вытягиваюсь на кровати и представляю, как папа лежал на ней, когда ему было столько лет, сколько мне. Ему небось и в голову прийти не могло, что когда-нибудь на этой его кровати будет валяться его собственный сын. Я думаю о том, подружился бы он со мной или скорее с Далласом Луэллином и Картером Диксоном. Неприятно думать, что твой собственный отец мог быть из тех, кто обзывает тебя Жо.

Папа входит и обводит взглядом комнату. Он всегда всё обводит взглядом. Одобрительно кивает на книжный шкаф, куда я засунул все мои книги и игры. На коробку со «Скрэбблом» я, видимо, нечаянно наступил, и квадратные фишки с буквами рассыпались по полу. Большую часть из них я собрал и горкой вывалил на стол. Папа плюхается в кресло перед столом и начинает выстраивать из них аккуратные башенки. Он просто не может иначе.

— Ну, — говорит он, — что скажешь?

— Всё хорошо, — отвечаю я.

Он дотягивается до кровати и, упёршись в неё рукой, пересаживается на край.

— Я ничего не купил на завтрак, забыл. Хочешь встать пораньше и по пути в школу поесть в кафе?

— Конечно.

— Отлично.

Мы желаем друг другу спокойной ночи. С моей кровати просматривается прихожая и немножко родительская спальня. Папа тихонько включает музыку, берёт гаечный ключ и начинает собирать их с мамой кровать. Звонит телефон, и я слышу, как он говорит:

— Привет, Лиза.

Мамина старшая сестра.

— Да, — говорит он, — всё стабильно. — И переходит на шёпот.

Странно, когда потолок так высоко. Дома, над своей пожарной лестницей, я почти мог дотянуться до него рукой. Здесь я чувствую себя маленьким.

Пытаясь устроиться поуютнее, я вдруг нащупываю что-то под подушкой. Это оказывается каталожная карточка, как в библиотеке. Наклонив её, чтобы поймать свет из прихожей, читаю:

СЛЕДУЮЩЕЕ СОБРАНИЕ ЗАВТРА

Я вскакиваю как ужаленный, включаю свет и озираюсь. Верней был здесь. В моей комнате.

Я обхожу её, открываю дверцы шкафа, гляжу в окно на пожарную лестницу. Возвращаюсь, ложусь и снова подскакиваю и заглядываю под кровать. Никаких следов.

И тут я начинаю понимать, что Верней — это, как говорит мама, неизвестная величина. Иными словами, он ещё страннее, чем мне показалось.