Ведунья и богатырь

Регина Грёз, 2021

Нечай спас в лесу молодую травницу, она залечила его рану и проводила в город. А после вызвалась вместе идти на опасное княжеское задание. По пути придется спросить совета у старого колдуна, которого земля не принимает, да оживить ладью, брошенную морскими разбойниками. Увлекательная история по мотивам народных сказок, чувственная романтика, городок над рекой, быт Древней Руси, хороший финал. Традиционный подход и новое прочтение известных преданий. Две любовные линии, гордый крылатый змей и строптивая княжна.

Глава 3

В лесу

Волков бояться — в лес не ходить

Давно позади остались струйки печных дымов покинутого селища, после полудня пошел частый снег, прятал следы, засыпал густо лежащие на земле волглые листья. Для простого человека в сквозистом лесу стояла предзимняя тишина, изредка потревоженная раскатистой дробью дятлов.

Однако же колдовской пояс позволял Нечаю различать дремотный шепоток старых сосен и тонкие всхлипы-жалобы молоденьких осинок, и ласковый говор матерых берез, уже не стыдящихся своих голых крон.

«Спите до весны, сестры… Отдыхайте от летней суеты, берегите силы, милые…»

И вдруг судорожно гаркнули вороны, тотчас зарядилась сорочья трескотня без передыху, мелькнула за иззябшими кустами облинявшая заячья спина.

Нечай присвистнул вдогонку косому и остановился, чтобы поправить на плече короб. Неспроста поднялась тревога в лесу, надобно оглядеться, чтобы самому в беду не попасть.

«Мясо! Мясо! Налетай — не зевай», — злорадно приглашал ворон, срываясь с растрепанного своего гнездилища на вершине одинокого дуба-великана.

Вслед за ним рванула между деревами нарядная сорочья стайка. «Полетим, поглядим — ничего не утаим, все расскажем… всем-всем-всем… да-да-да-да-да…»

Устало выдохнул кряжистый дуб, разбудили горластые, леший бы их прибрал.

— Вот бестолковая шелупонь!

И тут со стороны Черных логов послышался сдавленный крик, не зверь стонал — человек звал на помощь. Нечай место прикинул и бросился на зов. Только слабенькая мыслишка забилась на виске жилкой: «Как бы кикиморка не обманул, приглашая в болото».

— Брось! Брось! Пропадешь, не дойдешь, — в самое ухо звенькнула длиннохвостая голубенькая птаха, скрылась в дупле.

— Гибель гибельная… — кошкой пропела иволга, задев крылом ветку над головой.

— Айда, провожу, — мельтешил перед лицом отставший от своих родичей нахальный молодой сорочонок. — Поживы на всех хватит!

Спустя малое время с разбегу свалился Нечай в первый ложок на груду бурелома, расцарапал ладони в малиннике, а уж оттуда заслышал неподалеку людскую возню. Трое дюжих молодцев тормошили худенького паренька в серой шубейке, кидали друг другу на руки, сально смеялись.

Пригляделся Нечай — зашлась душа, металась меж ражими мужиками знакомая ведунья, наряженная парнем для дальней дороги. А длинная косища уже выпросталась на грудь, из разбитой губы кровь течет, пачкает выбеленную холстину под запрокинутым горлом.

— Что ж вы творите, вороги! Отпустите девку, наша лекарка ощипинская…

Не хватило дыханья, пока выбирался из ложка на кручу, от злости слова растерял. А навстречу уже поворотился ближний из разбойных людей — косая сажень в плечах, даром что не велик ростиком и собой похож на корявый пень. Скривил рот на бок, явил миру черные зубы.

— Невеста, что ль, твоя?

— Чья ни есть, а вам поганить не дам! — огрызнулся Нечай.

С надеждой и страхом глядела на него измученная Нелада. Зато Пень Корявый вынул из замоток расшлепанного сапога нож и большим пальцем потрогал острое лезвие. Нарочно стращал.

— Придержи перепелочку, Брага, я пока пришлого телка освежую.

Нечай не стал дожидаться, пока к нему подойдут, сам скакнул вперед, поднырнув под занесенную руку. А после ударил кулаком в лохматое межбровье. Пень более не поднялся. А вот за вторым бродягой Нечай не углядел, жахнул пятерней наотмашку только почуяв, как трещит распоротый сбоку зипун.

Обернулся круто, схватил разбойника за грудки и разбил плешивую голову о первую подвернувшуюся березу. «Прости, матушка, не серчай…»

Краем глаза увидел, как третий срамник девушку отпустил и рванулся своим на подмогу. Этого Нечай приласкал дважды, потом кинул через себя и замер, расслышав костный хруст в хребте супротивника.

Некому теперь было нападать, а по правому бедру Нечая обильно текло липкое, красное, вынимало силу, остужало дух…

— Пырнул же тебя, тварюга, — ругнулась Нелада, задирая край набрякшего от крови полушубка. — Ложись на бок, рану перетяну, а то вовсе ослабнешь. Тьфу, пакость! Острие-то заговоренное, долгонько помает, тут нужен чистый огонь…

Кряхтели вороны на сучьях в ожидании скорого пира, мерещились за стволами серые тени и безжалостные волчьи глаза, рядом всхлипывала Нелада, опять бранилась, била себя кулачком в грудь, вроде, молиться начала. Или просить…

— Вставай, богатырь, надобно нам идти.

— В сон клонит, — удивляясь себе, медленно рассудил Нечай, — в глазах темно, ног не чую. Оставь, не тревожь, маленечко отдохну.

— Четвертым тут лежать наметился, лис да волков ждешь или пока воронье не слетится с округи? А вот не допущу! Берись за шею, ну-у, коряжина тебя задери, руку дай, обопрись на меня. Чего пялишься зря? Знаю, что хороша, только свататься не в пору.

— Откуль у тебя за спиной крылья? На небо меня заберешь? — еле разомкнул сухие губы Нечай.

— Чудится тебе, богатырь… А может, и нет, — усмехнулась ведунья, — до зимовейки дотащимся, руду остановим, так имя свое тебе назову — заветное, родовое — никто, кроме бабушки Белояры его не знал, не слыхал, а тебе скажу. От муки и позора избавил. Век помнить буду.

— Добро… — выдохнул Нечай, собирая силы.

Изредка пятная снежок бурыми пятнами крови, в синих сумерках они миновали лога, вышли к реке и немало брели вдоль берега по холму к заброшенной охотничьей избушке в еловой роще.

Запружинила под ногами рыжая хвоя, совсем тихо стало.

— Прадед мой еще зимовейку ставил, хотел лес корчевать и разбить поля. Покосы тут тоже славные. Надорвался и помер, а внучка его Белояра место запомнила, травы здесь собирала, снадобья варила, призывала Богов, — сбивчиво поясняла Нелада. — Много бабушка знала, хотела и мне Темные ворота открыть, да не пришлось… Знать, самой придется искать. А мы с тобой покуда пришли.

Зимовье ожидало неприметно под огромной елью с покосившейся набок верхушкой. Мимо проскочишь, не заметишь тесаных бревен, почерневших от многих лет, обросших мхом и серым лишайником.

Ведунья помогла Нечаю улечься на единственной лежанке в горенке и, приоткрыв оконную прорезь, занялась печкой. Опять что-то шептала, нашаривая впотьмах кремень и кресало.

— Приветь гостей, дедушко, укрой-обогрей от лихого люда, от дикого зверя.

Брызнула искра, родился огонь, жадно облизал трубочку береста, еще попросил… Скоро нашел сухие ольховые дровишки, накинулся с довольным гудением. Или то сосны шумели в тяжелой голове Нечая.

Он открыл глаза и увидел над собой белое лицо ведуньи, — полные губы будто вымазаны в клюквенном соке, до того красны. Вот приоткрылись, родив доброе слово:

— Сбегаю за водой, наломаю лапника и живо поправлю тебя. Глотни пока козьего молочка, дай голову подержу.

И снова руки ее показались ему лебедиными крыльями, что сейчас мягко касались взопревшего лба с прилипшими завитками волос, утирали щеки и подбородок.

— Имя назвать хотела… — напомнил Нечай.

— Позже скажу.

— Не обмани.

— А тебе зачем?

— Догадку проверить охота… Про себя лебедушкой зову, — точно в полусне открылся, так бы не посмел.

— Хворый ты, ну, чего вцепился, обожди — вернусь, чистым рядно рану укрою, словами зашью, как Белояра учила. Не впервой…

— Ладушка…

— Помереть не смей, мне вечный укор будет!

От ее грозного упреждения Нечай твердо жить вознамерился, но до рассвета томил его недуг, трясло в ознобе, выворачивало суставы, плющило кости. Да еще грезилось, что скрежещет по дранкам крыши когтистый филин, сторожит молодецкую погибель.

— Держи меня при себе, ладушка… — стонал Нечай. — Не отдавай Желтоглазому… рано еще мне…

Услыхала, приникла к груди, в который раз зашептывая беспокойную рану: «Прочь поди, лихоманка болотная! Забери восьмерых сестер, сгиньте от нас Огнея, Трясея, Ломея, Навея… Жилы вам не тянуть, кости не крушить, тело не рушить…».

В тяжком мороке видел он, как сбросила ведунья нижнюю рубашку и чертила вокруг себя раскаленным ножом, а потом широко развела руки и повернулась, открывая воспаленному взору Нечая свою наготу.

Сердце его на миг затаилось бельчонком в родном гнезде, а после заметалось вспуганной куницей. Снежными холмиками с неспелыми клюквинами сосков белели перед ним груди, отсветы огня золотили темный пушок в межножье.

"Дай Род силы!"

Под густыми тонкими бровями смело глядели пронзительные глаза травницы. Полыхая лицом, Нечай смежил веки, лишь когда почуял, что девушка легла к нему, согревая гибким, молодым телом, — кожа к коже, уста к устам. И хотел бы обнять в ответ, да Нелада отвела его ослабевшие руки, ласково приказала:

— Тихо лежи, слушай меня, пей меня, набирай крепость, к зорьке родишься заново.

Потом смело поладила его твердый живот, прохладной ладонью накрыла повязку в боку, ниже пальчиками скользнула и, ощутив под льняной пестрядью явный мужеский интерес, усмехнулась, будто бы запоздало стыдясь.

— Погоди штаны стягивать, еще не женился…

— Да я только пояс проверить хотел, тайная сила в нем скрыта, — задыхаясь от девичьей близости, ответил Нечай.

Закипала кровь, растворяла-плавила недуги, взамен ковала новые помыслы и желанья.

«И вовсе она не тоща — белая, ладная, шелковая, как молоденькая косуля на взгорке — лебедушка моя… толченой земляникой подмышки пахнут, а груди, наверно, сладки на вкус, ежели забрать в рот. И я ровно коряга валяюсь, толку нет… А, может, нарочно морочит меня леший, в урочище свое заманил, голой девкой дразнит… Ишь, филин в оконце смотрит…»

— Потрачен ножом твой пояс, завтра зашью, — зевнула ведунья, прикрыв шубейкой бедро и ловчее пристраиваясь к плечу Нечая.

Он шумно сглотнул, попросил бредово:

— Ты филина-то гони отселе… пусть летит к зароду мышковать, Спирька завтра опять волков караулить будет… Ох, забота… в город мне надо идти…

— Вместе пойдем. Тебя ведь Нечаем звать? Мне жена брата твоего сказала. Добрая баба, только глупая — душу ты ей растравил, плакала о тебе. Другой зазнобы в селище не оставил?

— Нет у меня никого… Ладушка, а чего сюда Желтоглазый смотрит… пужни ты его лучиной, а то сам поднимусь.

— Закрыто оконце, не бойся! — отчего-то довольно засмеялась ведунья, блеснули под припухшей верхней губой зубы-жемчуга, — Никому тебя теперь не отдам, ни лешему, ни пешему, ни бабе глазливой, ни девке трепливой… Спи, Нечаюшко, одолели мы чужой наговор.

— Так открой имя свое, — засыпая, попросил он, уложив наконец непривычно слабую ладонь на теплое девичье колено у себя в паху.

— Скажу, если обещаешь таить. Лебединым криком нарекла меня матушка, выпуская из чрева, а потом ушла по небесной тропе в Верхний мир. Бабушка тогда много слез пролила, и стала я для нее Неладой. Так все и зовут.

Думаешь, всегда мы в здешних Ощипках жили? Э-э, нет. Род наш берет начало от Каменного пояса или Рипейских гор, как кличут на торгу иноземцы. Да ты спишь, Нечай… Завтра доскажу. Ежели ночь припомнишь.