Скорняжник

Реми Медьяр (2024)

В путанных улочках Санкт-Петербурга, в темных колодцах домов, среди обшарпанных стен и тусклых фонарей заботливо спрятано всё то, что режет глаз своим изуродованным нутром. Всё самое тяжелое для понимания сокрыто от обыденного людского взора в глухих стенах домов, а порой и в людях. Вещи в этом городе имеют не только историю, но душу, которую нужно подпитывать свежими эмоциями самыми яркими, самыми сильными, что произвестись на свет способны только хладнокровным насилием. Всё возведено в Абсолют, искусство не должно быть простым в понимании подобных ему, оно должно быть рождено в муках, как рождается в агонии дитя, коверкая лицо любящей матери нестерпимым страданием. Тянущиеся словно мотыльки на огонь — жертвы, и лишь одна из них видит, чует неизбежный конец, но как послушный агнец идет на заклание.

Глава 2

Эхом отражались от стен парадной жуткие женские вопли. Полина точно сломанная спичка согнулась на постели, подмяла под себя одеяло, и вся вжалась в матрасик в ожидании развязки. Дурман сна ещё не сошел, чтобы потянуться к телефону и кому-то позвонить, она лежала в полном оцепенении, до сегодня никогда не знавшая, что кто-то может так истошно вопить. Разве что в фильмах видала и слыхала, но то были фильмы, а тут живой, мучительный крик, будто человек даже вдоха не делает между заливистыми раскатами воя. По стенам гостиной, там, где обосновалась Полина для ночлега, позли огни проезжавших вдали машин. Точно мертвенного цвета солнечные зайчики, они пробегали по обшарпанной штукатурке, равнодушные к трагедии на лестнице.

Спустя пару минут Полине уже казалось, что в этом крике есть подтона, что было странно. Думалось по началу кричит один человек, но если вслушаться, то за тенью одного голоса, звучали более слабые, но гармонично подстраивавшиеся под ведущий голос, чтобы не сбивать его. Настоящее оперное пение, но только в очень жутком исполнение и которое в данный момент оцепенелая от ужаса Полина оценить не могла. Тонкими пальчиками она мяла край одеяла, губы были плотно сжаты. Если бы сейчас на неё обрушились бы те беды, что творились в парадной она бы и не пикнула, сгинула бы от разрыва сердца и всё на том. Галина неприятно шутила на тему, что в стрессовой ситуация Поля не хуже испуганной овцы, может просто упасть и околеть всем телом до тех пора, пока буря не утихнет. Полина в целом не спорила с матерью, пусть слова и звучали обидно, но было в них больше правды, чем лжи. А сейчас о матери думалось и того с благоговением, ведь эту даму такими орами не спугнуть. Она бы вмиг поднялась с койки и деловито отправилась устраивать разнос тем, кто нарушил её покой. Ничего Галину не страшило, кроме как счет на оплату.

— Мама — прошептала Полина и, переборов всю свою немощь, кинулась искать в ворохе одеяла телефон. Это было интуитивное решение внутреннего ребенка. Она хотела позвонить матери, но часом ранее уснула с телефон в руках и теперь одному богу было известно, в какой складке пододеяльника его искать. Руки дрожали как в припадке, хотя ещё ни разу настоящих припадков у Полины не было. Правда и не было в её жизни поры, когда она жила в одиночестве.

Всё стихло в тот же миг. Руки Полины опустились, она вся обратилась в слух. Ни шороха не доносилось до нее. Она часто дышала и в унисон ей дышала вся квартира. По голым ногам, с которых в панике было скинуто одеяло струился прохладный воздух.

— Сквозняк? — удивилась Полина и это обыденное слово, как бы странно сейчас не звучало, вернуло ей бодрость духа. Она хихикнула, заткнула себе ладошкой рот и рассмеялась собственной глупости. Сквозняк и правда дул из неизвестного угла, Полина улеглась в постель, давая себе зарок найти источник постоянного ветерка в этой комнате и прикрыла дрожащие от пережитого веки. Страх и тревога мигом сомкнулись над её головой страшным желанием выспаться. Было до глубины души плевать, кто там и кого убивал, лишь бы больше такого не случалось. Она засыпала под шум прибоя, под шум ветра в волосах и это убаюкивало — сквозняк — пробормотал она и утонула во сне, где и впрямь явилось море, окатывающее лицо Полины солоноватым морским воздухом.

К утру всё забылось, приехала Аглая со своей необъятной горой вещей, которым казалось места было физически не найти. Второй выходной они всецело отдали под разбор созданного сызнова бардака. Аглая заняла спальню, Полина осталась в гостиной, которую больше всего любила. Работы по преображению продолжились и был даже запланирован поход на воскресную барахолку для покупки пары стульев и может быть книжного стеллажа. Книг у Полины была уйма, у Аглаи только две: первая про любовь, зачитанная до дыр, вторая про саморазвитие. Но казалось двум девушкам ни капли не мешала разница интересов и скорее лишь потому, что Аглая имела опыт приживательства. Подстраивалась под людей любого порядка, знала, что стоит сказать, а где нужно промолчать, засунув свое мнение поглубже в оное место. Полина подстраиваться тоже умела и всё благодаря матери, чье переменчивое настроение заставляло со всей чуткостью прислушиваться к малейшим полутонам в голосе.

К середине дня, когда над крышами домов немного распогодилось и мелкая морось дождя перестала сыпать серебром, обе девушки собрались наведаться на барахолку, в паре кварталов от их дома. Собирались основательно, как и полагается молодым девушками, которым должно быть во все оружия даже на подобном неприглядном мероприятии, где семьдесят процентов составляют пожилые люди. Аглая не умела выходить из дому не наряженная, оттого и вещей у неё была такая прорва. Обосновывала она это без зазрения совести тем, что ни рожей, ни кожей по природе не вышла, а значит марафет в её случае дело принудительное. Полина, выращенная строгой и вечно гонящейся за красотой матерью, наряжалась и красилась скорее по привычке, хотя в её понимании на блеклости её внешнего вида это совсем не сказывалось.

— Банально нужно взять платяной шкаф и не с барахолки. Вещи ведь провоняют старьем. Мне кажется, я уже смержу — ворчала, нагоняя в парадной Полину Аглая — да, однозначно уже воняю. С того раза я до сих пор под ногтями не отмыла, а мне ещё гель-лак делать. Фу, куда я такая — в лицо ударил бело-серый свет улицы, пасмурность проникала в стены, в дома, в окна, в людей и Аглая со своей горячностью жаркого Приволжья всегда теряла остатки своего зажигательного настроения в такие дни.

Другое дело Полина, коренная жительница Петербурга буквально жила такой погодой и олицетворяла саму себя с ней. Её больше поражало, когда выдавались долгие жаркие и солнечные дни. В такие моменты она чувствовала себя неуместно, со всей своей блеклостью, забивалась в уголок и ждала дождливых пасмурных времен. И опять-таки ни сколечко это не мешало им дружить, в некоторой мере они как будто дополняли друг дружку своими недостатками и положительными сторонами.

— Вот будут деньги, тогда и займусь. А пока стулья на первом месте. Не все же время на полу сидеть. Стол конечно бы ещё в гостиную, но папа обещал со старой работы привезти их древний письменный стол. Я плохо его помню, в детстве только там довелось побывать, но вроде он огромен. Не хуже стола в музее Достоевского — хвалилась Полина, душный воздух улицы дурманил её воображение. Мечтательница, она желала стать художником с большой буквы, но была дизайнером для плевых сайтов, где от её талантов нужно было только умение подобрать тона настолько, чтобы глаз не резало.

— Стол в музее Достоевского ужасен — бросила Аглая, хоть ни разу там не была, но полагала, что он стар, как и сам Достоевский — много надо купить, я поговорю с парнями со склада, может кто что сможет отдать. Вообще надо посмотреть, что бесплатно отдают.

— Рухлядь.

— Вся твоя квартира рухлядь и ничего, а как пару вещей бесплатно взять, так это всё, это никуда не годится. Двойные стандарты, Полечка, двойные, подчеркну — они рассмеялись в голос, звонкий молодой смех лился по унылой улочке, с высоких крыш презрительно глазели гаргульи с отколотыми носами. Это было беззаботное время, пусть и во многом безденежное, но беззаботное и не серьёзное. Ни детей, ни мужей, ни денег, а только обитая пылью хатенка, в которой даже письменного стало нет, какой там, даже стульев. Но в этом наверно и была некоторая легкость, передававшаяся им, легкость и независимость, когда нет привязки к чему-то большому, значимому, ответственному. Они жили на свой вкус, не судя и не виня никого, а только встраивая свои крошечные мечты и привычки в систему огромного города.

Барахолка представляла из себя кусок площади, где, жавшись друг другу сидели люди сомнительного вида и торговали, кто со стола, кто, расположившись прямехонько на брусчатке, разного рода вещами. Тут были и допотопные подсвечники, книги с истрепавшимися корешками, посуда, мебель, элементы декора и всё преимущественно старое.

— Даже пахнет как в твоей квартире — отметила Аглая, она не была любительницей посещать подобные места. Из вещей она покупала только шмотки, да и те в модных сетевых магазинах. Вот такие вот места в её понимании звались базарами, где и люди, и вещи с гнильцой. Первый же мерзкий старикашка подтвердил её догадку, задрав цену за табурет, которому цена в родном городе Аглаи была бы не выше десяти рублей и то бы никто не позарился на него. Но Полина упорно боролась за жалкий табурет — и вот надо же за какой-то табурет столько нервов. Мы вроде стул ищем.

— Стул, табурет, какая разница. Ножки видела? Резные, редкость — с видом знатока заявляла Полина. Но то в ней говорили навязанные стереотипы старьевщика любовника. Тот был владельцем антикварного магазина, даже сети антикварных и наметанным глазом легко отмечал ценные вещи. Полина то ли ему, то ли себе усиленно пыталась что-то доказать, мол не дура и сама понимает, чего стоят вещи. Не дура.

Они шли дальше между рядков торгашей, часто останавливались у прилавков и с живым интересом разглядывали странные вещицы. Где-то брошь под старину, где черепки глиняного сосуда из якобы греческого города. Полина восхищалась, Аглая осторожно закатывала глаза, считая день прожитым за зря.

— Я, конечно, не ценитель твоих древностей, но такое мы точно не купим — они стояли у магазина за барахолкой, к которому случайно забрели. За пыльными стеклом величаво выступало огромное, обитое кожей кресло. Даже Аглая смекала, что цена на эту вещь непомерно высокая — я такие в кабинете президента видала.

— А ты там была? — пошутила Полина, не отрывая глаз от кресла. Аглая поморщила носик, вглядываясь в темноту за креслом. Магазин будто был закрыт, но в самом дальнем углу горела тусклая лампочка. Аглая сперва подумала, что за спиной что-то горит и отражается в окне, но обернувшись ничего подобного не обнаружила — зайдем? Просто узнаем про цены, вдруг там ещё что-то есть?

— Мне кажется он не работает — противилась Аглая, что-то животное и боязливое в ней разом выросло. Как пес, что чует приближение волчьей стаи, она потягивала носом воздух и невольно пятилась от окна. Слабый свет лампочки за окном ритмично бликовал. Пока вокруг шумела воскресная барахолка, за стеклом магазина стоял гробовой покой — давай дальше пойдем? Ну да, кто ж меня послушает — бросила в спину Полине Аглая, а высокая деревянная дверь с витражным окном уже распахнулась и дохнула ароматом свежих кожаных сапог — ни вывески, ни черта, но нам надо обязательно зайти в эту задницу — сокрушалась она и вошла следом, зная, что Полина её не услышит.

Женские туфельки аккуратно ступили на мягкий ковер. Глаза долго привыкали в темноте. Вскоре тут и там стали просматриваться похожие желтые лампадки, где-то стилизованные в старинные абажуры, где-то обыкновенные лампочки, стоящие на ножке точно леденцы на палочке. Полина быстро выхватывала привыкшими к полумраку глазами странные вещи. Куски разного тона кожи лежали на трех стеллажах, на стенах висели какие-то редкие фотографии и опять-таки куски кожи. Пахло так, как привыкла чувствовать Полина в обувных магазинах в новый завоз. Ещё шаг, глаза устремились к беленному потолку, где в центре висела не зажженная люстра. Она слегла покачивалась будто от какого-то ветерка и от этого же ветерка Аглая за спиной Полины потерла оголенные плечи. Мелкие мурашки побежали от прохлады, а может от не покидающего её страха неминуемой встречи с чем-то неприятным.

Но неприятное появилось не сразу, а когда появилось обе девушки немало растерялись.

Из коморки за кассой вышла тень, сперва замерла в ожидании, а потом двинулась в полоску света и обе девушки повернули головы в сторону тени, которая вытянулась в своем среднем росте перед кассой и тряхнула белокурой шевелюрой, оголив ровный и высокий лоб. Аккуратные мужские губы растянулись в легкой улыбке, без оголения зубов. Улыбались и холодные пока не ясные по цвету глаза.

— Добрый день, чем могу быть полезен? — учтиво спросил он и Полина на секунду восхитилась этим мягким и бережным голосом, но потом отметила, что парнишка скорее всего даже моложе нее и весь ореол разом опал и ушел.

Аглая не понимала, что чувствовать именно сейчас. Её невольно подчиняла красота парнишки, казалось, таких идеальных лиц не бывает, а если и бывает, то не в подобных местах. С другой стороны, страх усилился, хватая и душа её за самое горло.

Так однажды было, когда в своей деревни в Поволжье она проснулась по среди ночи и первая забила тревогу, увидев, полыхающую огнем баню, рвано выступающую в проеме окна. Пожар перекинулся на дом, они чудом успели спастись, но именно страх, совсем не шум, а страх разбудил Аглаю в ту ночь. Она точно помнила, что горело почти бесшумно, плотный стеклопакет не пропускал даже шороха с улицы, а значит она, обладательница крепкого сна, проснулась только из внутреннего желания. Этот же неподдельный страх бил сейчас тревогу в её голове.

— Добрый день, мы хотели узнать про кресло на окне. Вон то — Полина ткнула в сторону окна пальчиком, кресло здесь было единственное и это немного разочаровывало. Окидывая взглядом помещение, на ум ей пришла одна мысль — это был какой-то кожевенный магазинчик, может по ремонту кожаной мебели и обуви, но явно не мебельный.

Конец ознакомительного фрагмента.