На чистовик

Рената Соло

Мила Богданович, живущая в Нью-Йорке иммигрантка из Сербии, идёт навстречу своей Большой Американской Мечте, пытаясь реализоваться как специалист, мать и жена. Несмотря на престижную должность и любящих мужа и дочерей, эмоциональная и неуверенная в себе Мила постоянно мучается вопросами о собственной профессиональной, творческой и женской несостоятельности. Руководящая позиция даётся ей нелегко, отношения с мужем Александаром превратились в рутину, она не уделяет достаточно внимания детям, а надвигающийся кризис сорока лет и потенциальное увядание пугают и вгоняют в депрессию. Повышенное внимание и дружба со стороны молодого коллеги Скотта Сигера вносят в Милину жизнь приятное разнообразие и заставляют её посмотреть на себя другими глазами. Благодаря Скотту, она вновь чувствует себя привлекательной, талантливой, яркой и достойной всего наилучшего. Только почему Миле кажется, что она раз за разом предаёт себя?

Глава 2

— Нина, Софи, вставайте скорее, уже поздно, мы опять ничего не успеем! — Мила с трудом открыла глаза и первым делом подошла к зеркалу, чтобы проверить состояние своего живота. «Следы вчерашнего чревоугодия налицо. И всё так противно висит, фу. И сиськи маленькие. Ну почему я иногда себе нравлюсь, а иногда совсем нет?»

Но долго предаваться рассматриванию своего тела ей не дали.

— Эй, Милок, ты будешь в зеркало пялиться или всё-таки соизволишь накормить детей?

Ей в очередной раз стало стыдно. Вот так всегда. Почему она не может побыть с собой наедине, узнать себя получше, посмотреться в зеркало, поухаживать за собой. Каждый раз, когда она делала что-то для себя, да хоть в зеркало смотрелась или спала утром подольше, она чувствовала, что обворовывает свою семью. Могла бы приготовить что-то, с детьми позаниматься, убрать, с мужем пообщаться, наконец, а она только и ждёт, как бы сесть с огромной чашкой турецкого кофе и тостами с сыром в уголке и уткнуться в телефон. И чтобы няня пришла поскорее и никто её не трогал. Алекс — он не такой. Он всё своё время посвящает детям. А из неё получается какая-то неправильная мать и ужасная домохозяйка.

Отмахнувшись от назойливого укола совести, она быстро оделась и побежала кормить семью.

* * *

Нью-Йорк — это город противоречий. В нём есть место каждому, и в нём каждый может почувствовать себя чужим. Суровый, торжественный и грандиозный, но вместе с тем уютный, ненавязчивый и душевный. Холодный и тёплый, такой, где ты чувствуешь себя одним на белом свете, беспомощным и маленьким и в то же время окружённым пониманием и поддержкой. Этот город давит на тебя и обнимает, он обдаёт лёгким тёплым бризом и задувает пронизывающим до костей ледяным ветром. Это город богачей и бедняков, людей всех национальностей, профессий, вероисповеданий и цветов кожи. Тут можно найти еду и одежду любой страны, и тут может случиться всё, что угодно. Это город света и тьмы, надежды и отчаяния, чистой любви и тёмных страстей, это добрая сказка, которая может в любой момент превратиться в фильм ужасов. Нью-Йорк — это самый лучший город на земле, и, раз влюбившись в него, ты пропадёшь навечно.

Мила с Алексом приехали сюда десять лет назад из Сербии в поисках лучшей жизни. Мила окончила музыкальный факультет Белградского университета искусств по классу вокала и хорового дирижирования и долго думала, где ей стоит продолжить свою карьеру. Выбор пал на Нью-Йорк, потому что там Алексу, инженеру, легче всего было найти работу. Мила поступила учиться на магистра в Нью-Йоркский университет, они бросили всё и уехали на поиски своей Большой Американской Мечты. Как страшно они бедовали в первый их год в Америке — это была настоящая борьба за выживание. У Алекса не было разрешения на работу, родилась маленькая Нина, они жили в крохотной квартирке в неблагополучном районе Квинса — с тараканами и без окон, питаясь только макаронами и молоком, талоны на которое бесплатно выдавал им штат Нью-Йорк. Мила училась, растила малышку и подрабатывала, где и как могла. Они с достоинством пережили все невзгоды и очень гордились тем, что не развелись тогда, в тот первый жуткий нью-йоркский год.

Через год Алекс получил визу, устроился на работу, и жизнь начала постепенно налаживаться, но Милин Нью-Йорк долго ещё был страшным, холодным и нависающим над ней городом равнодушия и одиночества. Прошло как минимум пять лет, пока она научилась называть Нью-Йорк домом. А научившись, полюбила этот город всей душой. Она наслаждалась его вечной суетой и неопрятным разнообразием, ненавидела до зубовного скрежета его общественный транспорт, с искренним интересом узнавала истории его жителей, с которыми ежедневно знакомилась в метро. Она плавала в этом городе, как плавает маленькая, но уверенная в себе рыбка в огромном океане возможностей и надежд. Она стала неотъемлемой его частью.

Мила шла по Мэдисон-авеню и едва заметно улыбалась. Ветер надежд, ветер перемен, весна. Она ненавидела ледяные нью-йоркские ветра, и суровая нью-йоркская зима становилась для неё настоящим испытанием. До костей пронизывающий, задувающий в душу ледяной ветер забирал у неё радость жизни и надежду на лучшее будущее. Это надо было пережить, перетерпеть. Единственная надежда была на то, что после зимы всегда придёт весна, а с ней подует и ветер перемен. Почему-то этот апрельский лёгкий ветерок пахнул океаном, неся в себе какой-то лёгкий привкус того, что всё ещё будет в её жизни, всё, о чём она мечтала, всё то дорогое и несбывшееся, что она тайно оплакивала, осматривая себя по утрам в зеркале, оно ещё случится. Так говорил ей пахнущий океаном тёплый ветер, и она верила. Не могла не поверить, ведь ветер перемен не мог врать…

Люди деловито сновали мимо неё, спеша по своим неотложным нью-йоркским делам. Город занятых людей. И Мила была занятым человеком, деловой колбасой, вечно пытающейся повсюду успеть. Но в такие апрельские дни она отказывалась спешить. Ей хотелось распахнуть руки миру, остановиться среди спешащей по делам толпы и закричать: «Я ЕСТЬ! Я ТУТ! Я ЖИВУ!!!!» И плевать ей хотелось на посторонних. Пусть себе смотрят на неё, как на сумасшедшую, это не сможет нарушить её радость…

Чёрт, опять подвернулся каблук. Она всё время спотыкается, натыкается на всякие предметы, недаром её муж, Александар, над ней постоянно посмеивается. Называет её «Милок — бедлам и разрушение». Алекс не понимает, что она просто не умеет рассчитывать траекторию своего движения. Вот и сейчас — шла-шла и ни с того ни с сего подвернула каблук. Ещё почему-то все вокруг говорят, что она носится, как угорелая, и не смотрит под ноги. Ерунда. Это они плетутся, как черепахи, а у неё нет времени на то, чтобы тащиться по жизни, с трудом волоча за собой ноги. Смачно выругавшись, она оглянулась по сторонам, чтобы убедиться, что её никто не услышал, поправила свою неуправляемую рыжую шевелюру, допела про себя со вчерашнего дня преследующую её арию Лючии ди Ламмермур и вошла в здание школы.

* * *

В крошечном кабинетике Милы не было окон, зато он весь был завален нотами, книгами и бумагами. На полу валялось несколько пар туфель на каблуках — Мила надевала их в торжественных случаях. На крючках двери висели какие-то кофты, накидки, вечерние платья, а на полках в беспорядке были сложены детские книжки и игрушки. Если посмотреть со стороны, действительно можно было подумать, что хозяйка кабинета и есть сама Мисс Бедлам и Разрушение. Нот и бумаг в кабинете было столько, что они в беспорядке лежали на пианино, на столе, на шкафах, а иногда и на полу. Миле временами становилось стыдно за беспорядок в своём кабинете, но она старалась не заострять внимания на такой ерунде, как разбросанные ноты. Иногда она закрывалась в кабинете во время большой перемены и тщательно его убирала. На душе сразу становилось легче, но через несколько недель кабинет принимал свой обычный захламлённый вид. Каждый раз, когда обожающие её и ходящие за ней по пятам ученики заходили к ней, она дежурно извинялась за беспорядок. На самом же деле он её совершенно не смущал, больше того, она считала беспорядок проявлением своей творческой оригинальности и даже немного гордилась им.

Сегодня ей предстоял напряжённый день, и надо было хорошо подготовиться, чтобы не упасть в грязь лицом перед коллегами и учениками:

— Где же эта большая чёрная папка, я ведь только что её видела…

Она озадаченно завертела головой в поисках папки с хоровыми нотами. Папка действительно только что была где-то тут, но исчезла. Мила начала её усердно искать. Проблема состояла в том, что в шкафу стояло штук тридцать чёрных папок, выглядевших как близнецы. Мила взяла одну папку, и из неё вывалилась кипа незакреплённых кольцами нот. Ноты белым ковром покрыли пол, а Мила смачно выругалась по-сербски, закрепив никому не известное иностранное ругательство стандартным английским. Собрав ноты и так и не удосужившись закрепить их кольцами, она поставила папку на место и перешла к следующей. Потратив на поиски добрых пятнадцать минут, она нашла нужную ей папку на столе прямо перед своим носом. Ещё раз выругавшись и по привычке оглянувшись по сторонам, не услышал ли кто, Мила чинно села за стол и погрузилась в изучение хорового репертуара.

* * *

В дверь постучали, и в комнату, не дожидаясь ответа, вошёл заместитель директора Кайл Смит. У Милы были с ним странные отношения. Они работали вместе несколько лет, и она воспринимала его почти как родственника, человека, с которым совершенно не сходишься характерами, но которого принимаешь как должное, потому что его всё равно некуда деть и ты почти сроднился с ним… У них были три стандартные стадии общения: дружба, по правилам которой говорить можно было о многом, почти обо всём, но каких-то тем предполагалось избегать во избежание конфликта; режим статус-кво, когда терпишь друг друга, стараясь не наступать на мозоли, но терпишь и только, а в основном друг друга раздражаешь; и конфликт. Конфликты Мила ненавидела больше всего на свете, она готова была идти на множественные уступки собственным интересам, чтобы их избежать. Но конфликты с Кайлом Мила ненавидела особенно. Потому что он был её начальником и мог её здорово прижать. То есть это ей казалось, что он её прижимал. Он же считал себя важным и справедливым начальником. Хотя, может, он таким тоже себя не считал, а каким он себя считал — знал только он один, но Мила так думала. После очередного конфликта они говорили по душам, иногда довольно эмоционально, мирились и опять начинали дружить. Мила обладала взрывным характером, любила всё новое, и в её голове постоянно роились какие-то идеи, а Кайл, напротив, был рассудителен, осторожен и боялся всего нового. Несмотря на это, они неплохо ладили и симпатизировали друг другу.

Симпатия симпатией, но, когда он так входил в её кабинет, она всегда внутренне подбиралась в ожидании подвоха…

— Ты занята? — осторожно просунув в кабинет свою большую голову, спросил он.

— Нет, не особо. Видишь, работаю вот.

— Вау, по-моему, на этот раз ты со своим бедламом превзошла сама себя, — почти с восхищением произнёс Кайл, оглядывая комнату, которая после поиска нот выглядела, как поле битвы.

— Да нет, ничего особенного. Я не виновата, что все эти чёрные папки так похожи одна на другую… Вот если бы они были разных цветов и я бы помнила, какого цвета какая папка, то у меня никогда не было бы подобных проблем.

— А ты не думаешь, что, элементарно подписав свои тысячу папок, ты бы решила львиную долю проблем?

— Ха. Ты гений, как это я раньше об этом не задумывалась… Ты пришёл, чтобы спросить у меня про мой беспорядок? Если да, то вот, пожалуйста: Кайл, у меня в кабинете беспорядок. Это потому что кабинет маленький, я тут ни при чём…

И она посмотрела на него в упор своими большими, оливкового цвета глазами.

— Нет мне дела до твоего беспорядка, — ответил Кайл, смущённо отводя взгляд. — Я по поводу твоей просьбы. Помнишь, на благотворительном вечере? Так вот, я обдумал этот вопрос и не хочу, чтобы ты устраивала какой-то непонятный концерт — один для всех отделений искусств. Мы обещаем родителям отдельно весенний концерт, отдельно спектакль и отдельно выставку. Так мы всегда делаем, и нам совершенно незачем менять установленный порядок.

Мила опустила глаза и отвернулась. Она заранее знала, что услышит именно такой ответ. Что ж, расскажи мне что-то, чего я не знаю…

— Как хочешь, — скучным голосом, без выражения сказала она. — Моё дело предложить, твоё дело отказаться.

— Ты обижена, я знаю все выражения твоего лица, как свои пять пальцев. Почему ты обижена? Ведь это правильно: мы делали так раньше, и мы будем продолжать так делать!

— Я не обижена, ты начальник, тебе видней, — ответила она и уткнулась в ноты, показывая, что разговор окончен.

Мила настолько не любила конфликты, что ей легче было продавиться и с ненавистью делать то, что казалось ей глупым и неоригинальным, чем отстаивать свои права. Умирать от скуки, но делать. Потому что так начальник сказал, а она была старательным исполнителем. Кроме того, она не исключала возможности, что завтра он придёт и скажет, что подумал и решил разрешить ей организовать этот концерт, так что игра ещё не окончательно проиграна…