Волонтеры в Средневековье

Риина Юлман (2024)

Мечтать надо аккуратно. Конкретно и обдуманно. Потому что вас слышат. Всегда. Если было бы можно сделать мир совершеннее, людей добрее, прогресс прогрессивнее … Победить все болезни, увеличить урожайность! Накормить голодных и вырваться в будущем наконец- то на оперативные просторы космоса! Да чтобы работать добровольно, просто по велению сердца и души, да с дружной командой! И совершенно бескорыстно, ну разве только стать богаче всех, для дальнейшего развития. Мечтали? Нате вам, кушайте, на здоровье! Раз целой компанией умудрились вляпаться в Средневековье, после войны и накануне Чумы…Что делать то остается? Правильно! Арбайтен!

Глава пятая.

Дом, милый дом!

Наш флигель, в отличие от замка, сохранил свой прежний внешний облик. То есть, особо не изменился. Стал поновее. Мы рванули по дорожке. Мне кажется или я узнаю некоторые камни? Грязные куртки, верхние штаны и обувь оставили в тамбуре. Одежда точно стала какая то другая. Та, и как бы не та.

Ввалились гурьбой.

Упс! Если вы орёте, а в ответ тишина, это не всегда означает безлюдье. Люди, к примеру, могут скрыться, подготовиться к обороне, или к нападению, и поджидать вас. Или просто бояться, прятаться. Она не скрывалась, точнее не могла. Женщина, возраста чуть за средний, сидела в инвалидной коляске прямо посреди холла. Подняв руку в охранительном жесте, громко спросила:

— Кто вы? Почему я снова попала домой?

Ничего себе! Хозяйка моей недвижимости объявилась, еще с претензией « снова попала»! Одно радует, хоть какую — то информацию узнаем. Мы по очереди, почему то церемонно полными именами представились. Она кивнула, и назвалась Эммой Кляйн. Надо сказать, фамилия ей подходила как нельзя лучше. Дама была миниатюрной, изящной с точеными ручками и выразительными сильно выпуклыми серыми глазами. Её платок и блуза были явно казенными, мышиного цвета, в мелкий цветочек, велики по размеру. Вязаные перчатки митенки, видимо мерзли руки. Ножки болтались высоко над ступенькой кресла, одеты в шерстяные следки и укрыты стареньким пледом.

— А вот мы сейчас умоемся, поставим чай, есть же у нас чай? Видимо разговор будет долгий, все устали. Побеседуем за чашечкой чая, фрау Эмма, хотите поплотнее покушать? У нас тут продукты были. Когда — то.

Молодец Ида, обязанности свои помнит, девушка ответственная, психика устойчивая.

— Фройляйн Эмма, если вас не затруднит. Мне, пожалуй, только кофе. Ого, малышка еще и старая дева, хотя в её положении инвалида неудивительно.

Ида ловко покатила странную деревянную инвалидную конструкцию в кухню, загремела посуда, заглушая их разговор. Мы привели себя в относительный порядок. Ребят, невзирая на их бурное возмущение, я запихнула в санузел первыми по двое. Выходили оттуда с ошарашенными лицами. Андрей отплевывался и тихо ругался. Ушел во двор.

Я разделила их эмоции, когда зашла сама. Наш санузел был роскошным и отремонтирован в лучших традициях Средневековья! Узнала фаянсовое трио, украшавшее тумбу — кувшин, таз, горшок с ручками в форме цветочного венка. За ширмой был стульчак с занавесочкой внизу, там скромно прятался глиняный горшок с двумя ручками, он был устрашающих размеров. Ванна в форме овальной новенькой деревянной лохани была выстлана изнутри холстинковой большой простыней с вышитыми уголками, кокетливо загнутыми наружу. Кирпичная стена за лоханью была с глубокой нишей, в которой располагался вмазанный большой медный котёл с холодной водой, накрытый крышкой. Имелся медный же ковш, с длинной ручкой. Топки с этой стороны не было.

Этажерка между так скажем ванной и раковиной — тумбой служила для хранения узких льняных полотенец и простыней, маленьких кувшинчиков, плошечек с чем — то и множества рулончиков плотно свернутого мха-сфагнума, составленных в деревянный короб средних размеров. Это то, о чём я думаю? О, нет! А ничего так, вроде удобно.

Продуктов закупленных в супермаркете не было, зато фермерские остались, но мяса и молочных продуктов на кухне не нашлось. Ида послала Мишу в подвал, Андрея в дровник, Витю принести воды. Сразу затопила печь, железная плита быстро раскалилась, готовила кофе, кашу на воде, яичницу, резала капустный салат, хлеб. Я достала посуду из буфета, помыла её зачем то, не знаю, совершенно чистая была. Север снова куда то пропал. Работаем, работаем, никаких мыслей, никаких!

Мы втроем говорили, прихлёбывая кофе. Эмма Кляйн, сирота, воспитанница местного приюта, жила в этом доме с семнадцати лет, сразу после выпуска. Работала прислугой, помогала матери братьев Мюнних. Затем после её смерти стала экономкой и вела всё немудрящее хозяйство двух холостяков. На войне погиб старший под Сталинградом, пришла похоронка. Младший брат, которого она любила, но не решилась открыться, пропал без вести за год до окончания войны. Она жила в доме одна, сберегала добро семьи Мюнних. Подрабатывала помощью по хозяйству в других семьях, сдавала комнаты в наём и…ждала. Никто не предъявлял права на дом. Еще при жизни хозяйки девушка называла её тётя Магда, поэтому соседи считали её племянницей, никто не требовал с неё документов, подтверждающих родство, в домовую книгу она была вписана. Налоги вносила исправно. Жила одиноко. Желающие ухаживать, жениться отвергались ею в такой резкой, категоричной форме, что очень быстро отстали. Ей было лет тридцать, когда решила выйти замуж. Но к тому времени старых дев было в избытке, а мужчин после войны мало.

Так потихоньку прошло время, целая долгая жизнь; когда не могла уже управляться по хозяйству, стали отказывать ноги, социальная служба помогла ей переехать в пансионат для престарелых. Тут возник вопрос о доме, земле, постройках. Эмма честно рассказала, что собственницей и наследницей не является, просто жила, раз никто не гнал. Знала от соседок, которые изредка навещали её в Ольденбурге, что наследников хотя бы по отдаленному родству ищут. Потом соседи перестали приходить, все кто с ней дружил, умерли. Тяжелая судьба. Начать жизнь в казённом учреждении, там же закончить, неразделенная любовь и пожизненное одиночество.

— Сколько же вам лет фройляйн Эмма? Ну, между нами, девочками?

— Уже считать устала. Девяносто восемь скоро будет, если доживу.

— Вы прекрасно сохранились для своего возраста, это я вам как доктор говорю. Миша поставил на стол кринку, миску и кувшин.

— Ледник в подвале, Идочка, там мясное и молочное хранится. Давно себя в зеркале видели? Вам больше сорока не дашь. Как у вас с памятью?

— Всякое бывает, но! сколько мне лет я помню твердо, — слегка обиделась фройляйн Кляйн. И год сейчас две тысячи двенадцатый, число двадцать девятое июля.

— А на что жалуетесь? Болит что? Сел Миша на своего конька, все!

— Сердце шалит, бьется сильно, потливость, слабость, давление, ноги давно отказали. Голова хорошо соображает, а вот ноги подвели. Почти не двигаются. Встать, сесть могу, с опорой пару шагов сделать. Девять лет уже катаюсь.

— Позвольте осмотреть ноги, я врач. Не дожидаясь разрешения, быстро убрал плед. На ней оказывается, была не блузка, а халат с запахом и он распахнулся, открывая взору довольно высоко обнаженные маленькие стройные ножки с гладкой белоснежной кожей, красивой формы коленными чашечками, чуть полноватыми икрами, переходящими в тонкие лодыжки. Мисаил с чисто медицинским интересом пялился на её голые ноги. Эмма разглядывала себя с не меньшей тщательностью, потом сняла митенки, задрала рукава халата, осмотрела руки, и радостно возопила:

— Господь услышал мои молитвы, наконец — то я умерла!!! Бессонница меня мучает, сегодня под утро пересела с кровати, в своем кресле заснула — увидела божественный сон… Проснулась здесь. Всегда хотела умереть дома. Вы наверно тоже где то умерли.

— А с чего нам всем помирать посреди полного здоровья? Я доктор, мне виднее!

— Фройляйн Эмма, вставайте уже из этой колымаги, садитесь на нормальный стул; давайте прежде хотя бы покушаем, что Бог послал! Это пришел с добычей Север — принёс копченый окорок и головку сыра, колбаски. Доложил, что в большом доме действительно никого нет. Всё выглядит так, будто дом покидали в спешке. Спуска по злополучной винтовой лестнице вниз тоже нет, там просто каменный пол. Мы обсуждали за плотным завтраком события прошедшей ночи и наступившего утра, убеждали Эмму, что она жива, снова молода и ей еще жить да жить!

— Кстати, Линда ты помолодела лет на пятнадцать, внешне, у меня смотрите, вот тут плешь начиналась, её нет, и я немного поправился.

Михаил действительно был уже не такой тощий. Выглядел много моложе, симпатичнее.

— Думаю, нам троим вернули оптимальный возраст, а ты, Идочка, также как Север, Андреас и Виктор находишься и так в молодом возрасте. Пока не забыл: Линда, там, в подполе кот твой, делает вид, что мышей ловит. Меня как ветром сдуло, даже омоложение меня так не осчастливило.

— Дыма, Дымулькинский, кысс-кысс-кысс! Ах, ты умничка мой, мяско погрыз, сметанку поел, с голоду не умер!

— Мря, урм, урмяр, да я такой, находчивый! Тёпленький, пушистый кусочек моего мира был со мной, и меня отпустило. Слезы облегчения появились и мгновенно высохли. Будем жить! Как жить? А хорошо! Ребята пошли в свои комнаты — делать ревизию своего вновь обретённого имущества и уборку.

Нужно было подготовить комнату просто Эмме. Она снова передумала, настояла без обращения «фройляйн», сказала у неё нет соответствующего социального статуса. А я думала — так всех незамужних немок называют.

Кровать еще одна была, я рассчитывала на приезд шести человек. Вся деревянная мебель, как и плетёная сохранилась, только стала выглядеть более новой. Кровати и матрасы изменились соответственно: из никелированных — на кованые, из ортопедических — в набитые кажется шерстью. Подушки, одеяла стали натуральные пуховые. В доме исчезли все искусственные материалы. Всё, что из пластика, полимеров. Освещение свечное, люстры в холле и в столовой кованые, в подвале дома в нишах были масляные лампы. Зеркала в мыльной стали хуже качеством, также и в дверцах шкафов.

Кладовую освободили от стеллажей, банок, мы с Идой её вымыли, подивились на мутное с пузырьками воздуха толстое волнистое стекло в маленьком окне, тоже помыли. В ход пошло добро из сундука мансардной комнаты. Шторы с вышитыми синим и желтым медальонами, полоской кружева внизу, постельное белье из сурового полотна, покрывало в стиле печворк, круглый коврик у кровати. Еще несколько кружевных салфеток на комод, на подушки, в кресло — больше ничего не нужно. Пара фарфоровых безделушек. Комната стала девичьей, уютной, но была маленькая, узкая.

Эмма как могла нам помогала, разбирала текстиль, пыль вытирала. Попросила помочь ей с прической и, покопавшись в платяном шкафу, оделась в один из национальных костюмов, которые я планировала выставить в домашнем музее. Ходила она еще неуверенно, как ребёнок. Тело было в порядке, но мозг почти забыл, как ходить.

Устали как бобики к обеду все; недосып, пережитое потрясение, переохлаждение, труд — всё дало свой результат. Пообедали наспех, объявили тихий час. Северин пошел во двор, нести караульную службу.