Элегия забытых богов

Рина Лесникова, 2023

Олетта – дочь замковой прачки. Кто был отцом девочки? Этого не знает даже мать. Кто угодно. Вот и дочери уготовано повторить судьбу матери и многих других женщин.Не хочет? Но ведь этот мир принадлежит мужчинам. Магам. Аристократам. Можно ли изменить свою судьбу? Только не слабой девчонке, которую совсем некому защитить. И сколько бы она ни хитрила и ни изворачивалась, казалось, путь один. И проторен он множеством женщин.Можно ли перехитрить саму судьбу? А бога? Или боги – это тоже люди, только почти всемогущие? А может, даже боги могут не всё? Может, им тоже иногда нужна помощь?

Глава 5

Летта не заметила, куда по прибытии в замок увели других детей, да особо этим и не интересовалась. Благополучные детки знатных родителей не пропадут. Наелись, небось, разных вкусностей, и почиют в своих постельках. Честно признаться, ей и самой так хотелось спать, что даже странности с вывертами времени не очень-то заботили. Да, сейчас осень, а не лето. И что? Разве в ранней молодости кто-то способен сожалеть о потери каких-то трёх месяцев? Ведь впереди вся жизнь.

Феррес Доррей первым выбрался из фургона, подкатившего к одному из чёрных входов жилой части замка, и коротко приказал:

— Все за мной!

Надеяться, что её отпустят восвояси, даже и не стоило, но Летта всё же попыталась сделать вид, что к ней этот приказ отношения иметь не может, и свернула в сторону.

Догнал, взял за руку и потащил за собой. Что ж, попытаться стоило.

При входе в господские покои их встречал сам граф Доррей. За его спиной маячили остальные домочадцы: мать, жена, два старших отпрыска, сёстры. Делают вид, что так и надо. Их младший вернулся с обычной прогулки. Никто и не волновался, а встретили здесь совершенно случайно. Это потом будет пир, а пока именно так, вроде бы ничего особенного и не произошло, не стоит искушать судьбу нетерпением.

— Сын?

Как много может быть сказано всего одним словом. Радость, что сын вернулся. Гордость, что обрёл духа-покровителя. А ещё удивление при виде той, которую их младшенький держал за руку.

–Папа, это Олетта, — зачем-то представил девочку Феррес.

Тяжёлый взгляд его светлости остановился за спинами молодых людей, там, где переминались сопровождающие жрец и наставник.

— Она живая, — словно извиняясь, проговорил жрец.

— Да уж сам догадался, что не дух-покровитель моего сына, — это он сейчас серьёзно сказал или так пошутить пытался?

— Нет-нет, не дух! — принялся заверять его святость. — Мы и кормили её. Её милость даже щипал.

— Щ-щипал, значит, — прошипел граф. — Всё бы ему щипать. Ладно! Вы, — он кивнул подбородком Олетте и сыну, — отдыхать. Вы, — такой же жест в сторону сопровождающих, — за мной!

После этих слов граф быстро удалился, две покорные жертвы, а по их виду любой бы понял, что жертвы, поплелись следом.

— Проведите гону Олетту в гостевые покои, — приказал Феррес неизвестно откуда появившемуся лакею.

— Сынок? — её светлость решилась заговорить только после ухода мужа. — Дворовую, и в гостевые покои?

— Она вышла из Долины предков. Живой, — упёрся его младшая милость.

Старшая графиня Доррей неодобрительно поджала губы, презрительно рассматривая девочку с кончиков босых ног до взлохмаченной макушки, но промолчала. Два братца с удовольствием наблюдали за представлением. Сёстры старательно копировали поведение матери.

— Я лучше к себе, — Летта только сейчас заметила, что Феррес так и не выпустил её руки. Выдернула сама. — Меня уже, наверное, заждались.

— Кто? — последовал закономерный вопрос.

Кто её может ждать? Мать? Шондар-младший? Кухарка Тощая Ингра? Вспоминали ли они худую голенастую оторву? Если и вспоминали, то вряд ли добрым словом. Врать Ферресу не хотелось, а потому Летта просто опустила голову и промолчала. Очень удобный приём, когда нужно показать понимание своей вины или никчемности, а слова, которые вертятся на языке, говорить не следует.

— Молчишь.

А что говорить-то? Что раньше её гоной никто ни разу не называл? Впрочем, как и мать. Объясняться при этих высокомерных графских родственниках? Да, Олетта — обычная дворовая девчонка без роду-племени, но лепетать оправдания она не будет.

— Отпустите меня. Я не убегу, правда.

— Показывай дорогу! — велел Феррес мнущемуся неподалёку лакею и, вновь ухватив Летту за руку, потащил её за собой.

Никто из родственников больше не проронил ни слова. Однако, характерец у младшего Доррея отцовский, это проявляется уже сейчас.

Лакей остановился у одной из дверей господских покоев, почтительно приоткрыл её. Как всё богато обставлено. Широкая кровать под самым настоящим балдахином, зеркало и комод под ним, большой шкаф, смешной диванчик на кривых ножках, два таких же кресла. Ещё и ковёр на весь пол раскинут. Как сюда заходить-то? Следы ведь останутся.

— Отпустите меня, — Олетта попыталась выдернуть из крепкого захвата ладошку. — Я тут запачкаю всё.

— Вели принести ванну и тёплой воды! — приказал Феррес. — И поесть, — крикнул он вслед.

Лакей исчез. Ну всё, теперь понесутся сплетни впереди него. Это о господах слуги помалкивают, так как связаны заклинанием молчания, а о себе подобных болтают без удержу. Как же, младший сын графа притащил дочку Кривой Ташки в господские комнаты. А ломалась-то, ломалась. Дворовым и не важно, что где-то пропадала всё лето, важно, что взлетела чуть ли не до небес, сразу в господскую постель.

— Отпустите меня. Пожалуйста, — Летта едва удерживала слёзы. — Я… я худая и совсем некрасивая. Я совсем для вас не гожусь.

— Ты?

Смех младшего графского сына показался ещё обиднее, чем если бы тот заявил, что желает попользоваться её телом. И чего так смеяться? Всем дворовым известно, мужикам от женского полу только одно и нужно.

Его милость ещё смеялся, когда два дюжих лакея притащили бадью, важно именуемую ванной, а горничные — вёдра с водой и поднос с едой. Горничных Летта не единожды встречала на кухне. Те ещё болтушки. Наверняка пришли, чтобы самим убедиться в словах лакея.

Сейчас никто из слуг не проронил ни слова. Молча наполнили ванну, молча накрыли стол и удалились.

Феррес остановился у двери и взялся за ручку.

— Здесь есть щеколда, — он подёргал означенной щеколдой. — Закроешься, и никто к тебе не зайдёт. Помоешься, поешь, после ложись спать. Потом, как отдохнёшь, пойдём к отцу, и ты расскажешь, что же с тобой случилось. Убежать не пытайся. Сама понимаешь, просто так тебя никто не отпустит. У двери будет стоять стража, на окне, — его милость отдёрнул занавески и осмотрел окно. Видимо, не удовлетворился увиденным и щёлкнул пальцами, довольно хмыкнул, заметив, как потемнели стёкла, и продолжил: — На окне стоит магическая защита. Бежать не пытайся.

Как будто ему мало того, что комната находится на третьем этаже, ещё и защиту поставил. Нет, Летта бы, конечно, попыталась выбраться, эка невидаль, третий этаж, но что она может против магии. Что ж, пока придётся начинать игру теми картами, которые ей сдали, а уж подтасовать колоду она постарается по ходу дела. Не впервой.

Феррес вышел. Прекрасно. Не самый плохой расклад. Велели помыться? Но она ведь мылась совсем недавно под присмотром гоны Риги. Хотя, это ведь как посмотреть. То ж было перед ночью Лихолета, а сейчас на дворе осень. Ладно, так и быть, почему бы и не полежать в господской ванне, когда ещё удастся. Горничные туда даже пахучей пены напустили.

Летта задвинула щеколду на двери, быстро разделась и уже собралась забраться в воду. Одежду она аккуратно развесила на спинках стульев, чтобы просыхала, но расставаться с подаренной пуговкой не хотелось даже на время. Взгляд остановился на ботинках, в которые были вдёрнуты отличные шёлковые шнурки. То, что нужно. В один из шнурков и была продета пуговка и повешена на шею. Теперь не потеряется.

В ванне сидела, пока не остыла вода. А неплохо господа устроились, приятно время проводят. И завтрак тоже ничего. Да так много всего! Каша, омлет с кусочками самого настоящего бекона, булочки, масло и джем. М-мм. А ещё целый чайник с горячим отваром. И корзинка с фруктами!

Теперь можно ложиться спать, пока, к своему стыду, не заснула прямо лицом в пустой тарелке, как это иногда случалось с пьяной матерью.

Только на всякий случай нужно проверить ещё одну дверь, про которую его милость ничего не сказал. Вдруг, забыл про неё или не заметил от усталости. Здесь, конечно, хорошо, но в той же бельевой куда как спокойнее будет.

За дверью оказалось отхожее место. И никакого, даже самого маленького оконца. А ведь не врали горничные, когда рассказывали про подобные причуды господ. Ладно, она попыталась. Не удалось уйти прямо сейчас, попытается позже.

Самой лучшей приправой ко сну является даже не усталость, а возраст. Только в детстве и в молодости можно спать так беззаботно, как будто никаких проблем в жизни нет. А уж если спать в мягкой постели, да на сытый желудок, то проблемы и вовсе отступают в дальнюю даль. Подумаешь, ушла летом, а вернулась осенью. Пропустила что-нибудь важное? То-то же. Главное, вернулась.

***

Летта открыла глаза. За окном едва занимался рассвет. Это что же, она проспала остаток дня и ночь? Зато выспалась. И зачем господа вообще выбираются из своих мягких постелей? Здесь же так хорошо. Тепло. Уютно. Но то ж господа, простой дворовой девчонке их никогда не понять. Пора подниматься, пока кто-нибудь её отсюда не выгнал прямо так, без одёжек.

Эх, нужно было сразу постирать хотя бы блузку после того как помылась. И для чего только делают такие непрактичные вещи?

Летта, как могла, очистила их от грязи и быстро оделась. Ничего, постирает потом. Главное, чтобы не отобрали. Огляделась. Сидеть здесь и дальше смысла не было.

На кухне уже вовсю должна кипеть работа. Самое время вспомнить, что обещала себе стать правильной и, отбросив былое баловство, начать работать, как и положено в её возрасте.

Благие намерения успехом не увенчались. За дверью, как и говорил тэйн Феррес, дремал знакомый стражник. Правда, дремал он вполглаза. Проскочить мимо не удалось.

— Пусти меня, дядька Юрч. Мне на кухню пора, работать.

— Выпускать не велено, — дядька Юрч осторожно задвинул узницу обратно и прикрыл дверь. Надо же, какой вежливый, а ведь мог и по-простому зашвырнуть, Летта ко всякому привыкла.

И что теперь делать? Не ложиться же обратно в постель. Долго размышлять о том, чем же себя занять, не получилось. Зашла горничная и внесла поднос с завтраком. Значит, голодом морить не собираются. Можно надеяться, что и избавляться от той, которую так сытно кормят и укладывают в роскошную постель, тоже не будут.

Вызвали её далеко не сразу. Летта успела рассмотреть лежащую на столике книжку, в которой не было ни одной картинки, полюбоваться видом из окна и собственными глазами убедиться, что и правда, настала осень. Только вчера, как по её памяти, роскошно цветущий парк покрылся разноцветным нарядом яркой листвы, которую изрядно потрепала прошедшая буря.

Пришёл за ней сам Феррес Доррей. Критически глянул на грязные одежды, но ничего не сказал. Опять взял за руку, как будто боялся, что попытается сбежать. А куда бежать-то?

— Пусти!

Словно и не слышит. Тащит, как козу на верёвочке. Если упираться, только больше на ту самую козу походить.

Привёл в отцовский кабинет, где уже находились сам граф Доррей и жрец Тихвин.

— Здравствуй, Олетта, — первым нарушил тишину его светлость.

— Драсссти, — пора бы и вспомнить, что с глупых и спросу меньше. Вытащить из-под юбки ступню и смущённо ковырнуть ковёр пальцем.

— Олетта, — укоризненно протянул граф, — зачем ты стараешься казаться глупее, чем есть на самом деле?

Глупее? Да она самая последняя дура! Оставила новые ботинки и чулочки в той комнате! А ну как больше не получится туда вернуться? Надевать не стала, сберечь хотела. Сберегла. Ведь обязательно кто-нибудь из горничных их найдёт да стащит.

— Никто ничего плохого тебе не сделает. Просто ответь на несколько вопросов. Что ты так всполошилась?

— Ботинки! Я забыла забрать мои ботинки! — выпалила Летта.

— Какие ботинки? — на лице его светлости проявилась некоторая озадаченность.

— Новые. Мне их гона Рига дала перед тем как в Долину отправить.

— Новые, говоришь? — старший Доррей сделал знак сыну, и тот вышел из кабинета.

Неужели, за её обувкой? И чего про графа говорят, что он жестокий и злой? Опять же, что такому богачу какие-то ботинки. Ему и невдомёк, что для кого-то они целое состояние.

Вскоре вернулся Феррес. В его руках были чулки и те самые ботинки. Только отдал их парнишка не законной хозяйке, а отцу. Тот их взял и принялся внимательно рассматривать.

— Новые, совсем не стоптанные. Ты в них ходила? — обратился его светлость к Летте.

Это что же, забрать хочет?

— Ходила, как не ходить, для того и обувка нужна, чтобы ходить в ней.

— А когда вышла из Долины, ботинки на шее висели! — с готовностью сдал Летту жрец.

— Так запачкались бы, — простодушно ответила девочка. — Там же дождь был.

— Сколько времени ты провела в Долине мёртвых предков? — похоже, графу надоело ходить вокруг да около.

— Одну ночь, — честно ответили ему.

— Расскажи всё, что помнишь. С того момента, как вышла из моего кабинета перед ночью Лихолета. И знай, я прекрасно вижу ложь.

С этого станется. Если уж ей запросто ночное зрение наколдовал, которое, кстати, всё ещё действует, то себе и подавно может наколдовать что угодно. А Летта что, Летта и не лжёт. Ей лгать ни к чему.

— Потащил меня, значит, его святость к гоне Риге, чтобы, значит, помыть и приодеть. Помыли, значит, вещи эти дали, ботинки, опять же. А потом его святость дальше потащил, в храм. Я нисколько не обманываю! — возмутилась Олетта, заметив, как граф поморщился. — Так всё и было. Вот, ещё синяки на руках не прошли, как держал крепко.

— Синяки, говоришь? А ну покажи!

И что может быть интересного в синяках? Рассматривает так, как будто ни разу не видел.

— Отроковица сопротивлялась, не понимала оказанной ей милости, — смиренно ответил его святость.

Как же милости. Чего же сам тогда не захотел в Долину податься, и гону Ригу той Долиной пугал.

— Синяки свежие. Те самые? — поинтересовался его светлость у жреца.

— Может быть, и те. Как же их различишь. Дети, они такие дети, всё время в синяках, — заюлил жрец.

— Значит, для неё и правда, могла пройти лишь одна ночь, — больше для себя сказал граф. — Что было дальше?

И Летта рассказала, как её провели в храм, как закрыли в каменной келье, как накормили, и она уснула, а проснулась уже вечером в фургоне. Связанная. Как её протащили на верёвке меж двух дубов. Не стала она скрывать, что сразу же пыталась вернуться обратно, но выход исчез. Как плутала в поисках кого-нибудь из детей, чтобы тихонько увязаться следом и попытаться выйти. Как хотелось пить.

— Потом встретила женщину, и она вывела меня из Долины, — резко закончила свой рассказ Летта.

Про то, что женщина вовсе не дух, про то, что она дала напиться и уж, тем более, про подаренную пуговку рассказывать не стала. Не договорила? Да. Но не солгала же.

— Ты её узнала?

— Нет.

И опять ответ был более чем честным. Ведь не узнала же. Её ночная собеседница и сама не знала, кто же она есть.

— Верно, что это я, откуда тебе знать обитателей Долины благородных предков, — пробормотал граф и опять обратился к девочке. — Та женщина говорила с тобой?

— Говорила, — смутилась Летта. — Но она была такая странная, говорила, что ничего не помнит. Ни кто она такая, ни как попала в Долину. Да, очень она странная. На вид как будто бы и молодая, а так, я не знаю, как это может быть, но как будто старая-старая. Такая старая, что ничего не помнит.

— За Гранью духи внешне не меняются, — отметил его светлость опять больше для себя. — Но чтобы теряли память, такого я не слышал, — дальше он развивать мысль не стал и опять повернулся к Летте. — Это всё, что с тобою там случилось?

Олетта истово закивала. Кажется, её сейчас отпустят. Как бы не так. Допрос длился почти до обеда. Спрашивали, какой дорогой она шла, какие растения или животные ей могли повстречаться. Видела ли она кого из духов. И про погоду в Долине тоже спрашивали. Про дневное и ночное светило, про звёзды и облака. Про туман. Даже про то, плакала она или нет, и сколько раз сходила в туалет. Благородная тэйни уже много раз хлопнулась бы в благородный обморок. Летта стойко сносила всё. Спасибо, что не бьют.

После того, как граф понял, что ничего больше из Летты не вытянет, её отпустили на все четыре стороны. Наконец-то её мытарства закончились. Можно бы спрятаться от всех и отдохнуть, но спать совсем не хотелось, а есть — да. Время-то уже обеденное. Опять же давала себе слово стать серьёзнее и от работы больше не отлынивать. Потому стоило отправиться на кухню.

***

Когда Олетта появилась на кухне, все на миг замерли. Первая очнулась судомойка Лурька — девка немногими годами старше, но глупая до невозможности, что честно компенсировалось покладистостью и безотказностью. Во всём, хоть в работе, хоть в доступе к телу.

Лурька выронила решето со столовыми приборами и тоненько завизжала. Остановилась только после того, как главный повар наотмашь ударил её по щеке, но и, отлетев в угол, продолжала причитать:

— Ульгим*, ульгим!

— Лурька, ты чего, это же я, Летта, — нужно было налаживать контакт среди своих. — Я вернулась и готова работать, — это она уже сказала Тощей Ингре, ловко прячущейся за спинами своих более тучных сотоварищей по кухне.

— А чем докажешь, что ты не ульгим? — подозрительно прищурилась кухарка.

— Ну как же. Я живая, тёплая. Разговариваю с вами. Хотите, ущипните меня. — Олетта склонилась к бачку и взяла оттуда чищеную морковку, чтобы продемонстрировать, что она и ест, как все люди. — Ты что делаешь?! — возмутилась она, когда поварёнок исполнил её просьбу и больно ущипнул за попу.

— Сама же велела ущипнуть, — нагло усмехнулся он.

— Значит, правду горничные сказали, что ты вернулась, — главный повар ловко разогнал мокрой тряпкой подчинённых по местам и упёр пухлые руки в бока. — Вроде как даже и ночевала в их покоях. Сама госпожой стала? — он зло прищурился.

— Да какая из меня госпожа, гон Юнир, — махнула рукой Летта. — Я всё та же дочка Кривой Ташки.

— Дочка Кривой Ташки, говоришь? Это хорошо, что не забыла своё место, побывав в господской постели. Ночью ко мне придёшь. Чего уши развесили? Работать! — закричал шеф на примолкнувших подчинённых. И ты не стой, — это он уже Летте приказал, — бери лохань с помоями и тащи к свинарнику. Даром кормить здесь никого не буду.

Олетта кинулась исполнять приказание. Её признали свои. А что гон Юнир велел прийти к нему, так мало ли что он сказал.

Девочка честно отработала допоздна, стараясь не замечать гадких ухмылок, а то и ревнивых взглядов кухонных работников. Загружал её главный повар, как взрослую. К вечеру тряслись руки и заболела спина. Пока гон Юнир вальяжно отдавал последние распоряжения, Олетта тихо исчезла.

Это с каких же пор стали запирать бельевую? А ночевать ей теперь где? Не то, чтобы бельевая была единственным местом, где можно было провести ночь, но в комнатушке у матери обязательно кто-нибудь, да есть. Придётся пробираться на чердак, там валялась старая мебель, а ещё проходило несколько каминных труб, какая-нибудь из них, да обязательно была тёплой. Господа такие нежные, осень едва началась, а они уже разжигали камины. Но это и хорошо, от их щедрот и Летте тепла хватит. Одно плохо, её ещё новая одежда совсем испачкается в чердачной пыли. Нужно бы выпросить у гоны Риги что-нибудь из старья. Правда, у ключницы хватит наглости потребовать новую одёжу обратно. Отдавать такие красивые вещи совсем не хотелось.

***

— Ты где была, почему не пришла, как я велел? — это первое, что гон Юнир спросил с утра.

— Так это, тэйн Феррес велел к нему ночами приходить, — говорить такое про себя было стыдно, но ничего другого в голову не приходило.

— Да? Чего он в тебе нашёл? Ещё больше проверить хочется, — все три подбородка главного повара весело заколыхались. — Отведём завтрак, отлучимся с тобой в кладовку ненадолго, — деловито сообщил он и отвернулся к своим сковородкам. Пока господам и их гостям не подали завтрак, отвлекаться было некогда.

И почему все мужики такие гады? Вон же сколько баб в его распоряжении. Хоть кухонные, хоть даже и горничные. Главный повар — большой человек, во всех смыслах большой. Только всё наладилось. Фу, мерзость какая. И куда теперь податься? В прачки? Насмотрелась Летта на жизнь прачек, там ещё и кормят не так привольно. Где бы найти такую работу, где одни женщины. Пусть и сварливые, но чтобы без мужиков.

Вынеся очередную лохань с очистками, на кухню Летта больше не вернулась. Так хотелось стать правильной и послушной. Не получилось. А если не получилось, значит, все прежние обещания теряют силу, и можно пробраться в господский парк, и посидеть немного в дальней беседке. Вряд ли кто-нибудь из господ отправится туда по такой-то погоде. Моросящий холодный дождь как нельзя лучше соответствовал настроению.

Мысли, если и забредали в голову, были совсем не радостными. Летта давно дала слово, что не будет такой, как мать. И что? Может, и мать не сама такой стала, а её вынудили? И дорога у всех дворовых одна?

Надо же, как задумалась, даже шагов не заметила, чего с ней не было давным-давно.

— Олетта, ты здесь? А я тебя искал, — в проёме беседки стоял тэйн Феррес. — Ты почему ушла?

Разговаривать с его младшей милостью совсем не хотелось. Почему ушла? Что тут странного, сходить с главным поваром до кладовой? Это чуть ли не их женская обязанность. И вообще, какое Ферресу дело, почему она ушла с кухни.

— Ушла и ушла, не твоё дело! — нарочито грубо ответила она и прикрыла глаза. Следующие слова, полные тоски и безнадёжности, вырвались непроизвольно: — Как же вы все надоели. И зачем я только вышла из Долины.

— Летта, никогда не говори так! Вышла потому что так решил Первопредок. Значит, нужна Ему твоя жизнь.

— Ещё и ему, а то без него мало вас, озабоченных.

Говорить так с хозяйским сыном не стоило, но ведь наболело же. Сил, чтобы сдерживаться, совсем не осталось.

— Озабоченных? Что ты говоришь? Тебя кто-то домогается? Кто? — Феррес хмуро свёл брови.

— Кто домогается? Да проще сказать, кто не домогается. Ведь дворовые девки только для одного и существуют, разве не так?! — она подскочила на ноги и почти кричала. — Я же дочь Кривой Ташки, а значит, сама такая.

Какая неудобная беседка. Вход надёжно перекрыт собеседником, а просветы меж опорами украшены ажурными решётками, густо затянутыми по-осеннему пламенеющими плетями дикого винограда. Не сбежать. Придётся крепче сжать зубы, чтобы не показать графскому сынку приближающихся слёз. Что-то последнее время она часто готова их разливать.

— Но ты же совсем ещё малявка.

В другое время на это нужно бы и обидеться, но не возражать же, что она уже взрослая и вполне готова к взрослой жизни и взрослым отношениям. Летта к ним никогда не будет готова.

Некоторое время в беседке висело тягостное молчание. Летта безучастно смотрела в сторону, а Феррес — на её руки, которые беспокойно сминали несуразный фартук, который так и не скинула, убегая с кухни.

— Вот что. При монастыре жриц Первопредка есть школа для девочек-сирот. Хочешь туда?

— А там мужики есть? — Летта впервые за весь разговор взглянула на собеседника.

— Наверное, нет. Я точно не знаю, может, привратник.

— Хочу! — Летта не стала слушать дальше. — Я же и на кухне могу, и в прачечной, и убирать. Я всё могу!

— Олетта, — покачал головой Феррес, — я предлагаю пойти туда воспитанницей.

— Но я же уже большая, а в приюты берут совсем младенцев. Какая из меня воспитанница, — скривилась она.

— Насколько я знаю, живут там дети до первого совершеннолетия, то есть, до семнадцати лет. Обретшие духа-покровителя имеют право на достойную жизнь. Сёстры-настоятельницы обучат тебя грамоте и всему, что требуется хорошей жене.

— Не хочу я быть ничьей женой, — фыркнула Летта.

— И хорошим манерам тоже научат, — спокойно ответил на выпад Феррес. — Ну так что, ты согласна?

А что ещё оставалось делать? Отправляться бродяжничать на зиму глядя — совсем гиблое дело. Остаться в замке? Что-то не хочется. Приют, значит, приют. А весной можно и на свободу.