Три цветка и две ели. Третий том

Рина Оре, 2019

Вторая книга из цикла «Меридея. Хроники Конца Света» непосредственно продолжает первую книгу, «Гибель Лодэтского Дьявола». В этой части романа подводятся итоги прошлого: кому-то пришло время платить за ошибки, кому-то за помощь демона. Иллюстрации и обложка книги выполнены автором. Содержит нецензурную брань.

Глава I

Орден Маргаритки

В меридианском мире почти ко всему отношение складывалось двойственное, поскольку люди всю жизнь выбирали — следовать ли по трудному пути Добродетелей вверх или сходить по несложному пути Пороков вниз. Так и смерть, с одной стороны, означала боль утраты, скорбь и слезы, с другой стороны, была частью жизни, избавлением от постаревшей, больной, негодной плоти, концом битвы с Дьяволом на пути к Божьему свету, а также передышкой перед новым поединком. Душам меридианцев, победившим порочные склонности плоти, был уготован небесный Рай, праведникам — розовые острова Элизия; грешникам, потворствующим порокам своей плоти, — подземный Ад. Освобожденная от плоти душа отправлялась сперва на суд Бога — там ее взвешивали, и если она оказывалась слишком тяжела для того, чтобы парить облаком, то низвергалась в царство Дьявола. Правда, нигде в Святой Книге упоминаний о весах на небе или описаний того, как проходит суд над душой, не имелось. Историю с весами выдумали лицедеи для мистерий Меркуриалия, однако она прижилась вместе с убеждениями, что Дьявол — это большой красный дядька со страшным ликом, троном из костей и двузубыми вилами, а Бог — мудрый старичок. Традиционно театральные мистерии Меркуриалия проходили в храмах, и священники объясняли прихожанам заблуждения сих действ: что ни у Бога, ни у Дьявола плоти нет вовсе, что весы никак не могут висеть на небе и тем более стоять там, ведь оно — это жидкий небесный океан, горячий и влажный, что весы это вообще символ языческой богини Меры, какой никогда не существовало, что Бог не добрый старичок, но всемогущий творец света в мире мрака, в том числе света в виде карающих молний, что судит Он по справедливости, что люди в справедливости ничего не понимают, что святой смысл справедливости доступен только Ему и что единственная надежда грешников на милость — это заступничество Пресвятой Праматери, какая родилась человеком и оттого знает, как сильна бывает плоть и ее голос, жаждущий земного рая, а не небесного.

Словом, никто не мог знать наверняка, куда отправится душа после успокоения, в Рай или жаркий Ад — на лечение от влажных Пороков. В Юпитералий Дьявол отпускал грешные души из Ада, дабы они вспомнили земной мир, послушали воспоминания о себе от семьи, друзей или недругов, да осознали, за что их наказали мучениями. Призраков тянуло к своим останкам, к склепам, могилам, кладбищам; там они понуро сидели и ждали подношений. Иные, уставшие ждать, бродили по дорогам в поисках своих любимых. Так, два дня в середине восьмиды Веры всецело принадлежали мертвым. В мрачное празднество Юпитералий не справляли свадеб, дней рождения, иных торжеств. В храмы приходили даже те меридианцы, которые преступно пропускали службы по благодареньям. Призраков боялись, хотя они не могли причинить людям серьезного вреда: как максимум могли лишь напугать самых впечатлительных.

А Маргарита с детства любила Юпитералий. Дядя ей рассказывал, что ее папа унаследовал хороший дом в Хлебном городе Бренноданна, что он, старший Синоли Ботно, часто направлялся гильдией плотников строить в других землях мосты, дворцы и замки, что доход был у семьи на зависть прочим, что семья ни в чем не нуждалась, что ее мама работала цветочницей исключительно от скуки и неполный день. Всё резко изменилось, когда старший Синоли Ботно занедужил меланхолией: он стал выпивать, к тому же отказался более работать для гильдии в других городах — и доходы семьи резко упали. Должно быть, очень резко — Маргарита смутно помнила тот дом в Хлебном городе, ведь покинула его в свои пять без малого лет, вскоре после смерти матушки. Она помнила, что уже тогда ни на что не хватало денег, а всё ценное родители продали. Затем Маргарита, два ее брата и отец жили в Портовом городе, в комнатке на третьем этаже инсулы. В той комнатке они вчетвером и ели, и спали, и мылись, и всё-всё делали. Средств за проданный дом хватало отцу на пивные и семье на пропитание, но не на вкусности, такие как пироги, тем более конфеты. Юпитералия Маргарита и два ее брата с нетерпением ждали целый год. Богачи в празднество мертвых начинали угощать бедных уже после полудня первого дня, оставляя вдоль дорог горшочки с мясными обрезками и всем тем, что им не годилось для застолья, а утром второго дня люди жертвовали абсолютно всё недоеденное и недопитое за поминальный обед: отвозили горшочки с едой к могилам или снова ставили их вдоль дорог.

Более Маргарита не бегала в поисках «сокровища», хотя ей нравилось — интересно, весело и награда в конце. Второй год подряд она встречала Юпитералий так, что сама себе завидовала. Вечером двадцать третьего дня Веры огромный дубовый стол в ее доме, в Рюдгксгафце, ломился от яств, и на поминальный обед собралось столько друзей, столько дорогих людей! Пришли все «демоны», «черти» и люди Рагнера, были Гёре и Геррата, и много кто еще.

Во-первых, ее там была Хельха, вторая мама Ангелики. В семье Юлугов намечались перемены. Рагнер передал Ольвору четверть выкупа от принца Баро в виде банковской грамоты, и Хельха, узнав, что у них теперь есть груда золота, наотрез отказалась более жить с сыном на корабле — Ольвор наотрез отказался покупать дом где-либо еще, кроме Улы, и бросать «капитанить». Как поняла Маргарита из их громогласной, достойной этих двух великанов, перебранки, Ула тоже не являлась Лимонарием в оранжерее, и Хельха тоже не хотела там сидеть одна по полгода, без мужа, родных и друзей. Рагнер посоветовал Ольвору построить такой дворец на Уле, чтобы Хельха «грохнулась», а пока мудро прикупить «домишку» там, где жена требовала — на ее родном острове Утта. Еще он позвал друга в «верфную долю» — мастерить вместе корабли, ведь если что, то Рагнер спокойно себе помрет, зная, что его «божественная высь», то есть банальная земляная насыпь у реки и моря, в надежных руках. Маргарита его тогда больно ущипнула за подобные речи о смерти, мысли и намерения. Ольвор согласился и сразу заказал «улайскую лодку размерум с дворцу», длинную, как галера. На том друзья и договорились. Рагнер был счастлив — Ольвор будет часто бывать в Ларгосе, Маргарита не очень.

Во-вторых, на пиршестве был Лорко, сердешный отец Ангелики. К Юпитералию его синий нос приятно порозовел, значит, настала пора готовиться к рыцарству и свадьбе. Енриити ныне была без ума от своего жениха; когда и как влюбилась в «рыжего проныру», не понимала. И еще она не понимала, в каком краю им жить. Лорко, «дамская тряпка» (Рагнер!), ни на чем наотрез не настаивал и сказал невесте «гдя хошь». Тогда же, на застолье в Юпитералий, Рагнер столь премного обрадовал Маргариту — сообщил, что раз они опекуны Енриити, то им надо «прошмыгнуться в Лиисем» (Лиисем!) и оформить все бумаги, разобраться с наследством и могилами — храму Пресвятой Меридианской Праматери требовалось заплатить до Меркуриалия целых шестнадцать золотых монет, иначе кости вынесут из кладбища в загородный склеп. Стало быть, Рагнер, Енриити, Лорко и Маргарита (конечно, и Ангелика тоже) по весне отправлялись в долгий путь, и герцогиню Раннор к ее шестнадцатилетию супруг одаривал волшебным подарком — восьмидой и не меньше в «свинячьем имении». Восьмида и не меньше с любимейшим дядюшкой Жолем, с милой Беати, с сердешной дочкой Жоли, с вредными, но всё равно любимыми братьями, Синоли и Филиппом, и такой дорогой ее сердцу голубоглазой Звездочкой! (И да, Рагнер, дед Гибих мне тоже дорог, и никакой он не вонючий старых хрен!)

В-третьих, Магнус и Марлена повенчались по-настоящему. Как? Огю Шотно согласился на развод, Магнус провел тайную церемонию. Пригодился образ Пресвятой Праматери, найденный на чердаке Рюдгксгафца! Что до самого Огю Шотно, то торгаш из него тоже вышел дрянь, как сказал Рагнер, — ни о чем толковом с аптекарями он не договорился, да и герцог Раннор, ныне уважаемый сыродел Брослоса, более не нуждался в аптекарях (прощай глисты!), чтобы сбывать свою «Веселую Смерть»: пусть прибыль от черного сыра будет не в семьсот пятьдесят раз, а куда как скромнее, зато никакого позора. В итоге дороги Огю Шотно и Рагнера Раннора разошлись: далее быть смотрителем Ларгосца Огю отказался — и Рагнер вроде бы опечалился, но вроде и обрадовался одновременно. Теперь ему требовался управитель, причем срочно, пока пауки от счастья не наплели паутины с удвоенным рвением да работники не обнаглели пуще прежнего. И вот (как тут не поверить в Божью волю?) — накануне Юпитералия нашелся Линдсп Вохнесог!

Он сам пришел в Рюдгксгафц — спросить, где могила Мираны. С ним были его супруга Пенера и (ну надо же!) Раоль Роннак. Далее Рагнер узнал, как Линдсп заколол Эгонна Гельдора, как бежал, как всего боялся — особенно черноусого Раоля, какой тоже бежал подальше от Брослоса и оказывался с четой Вохнесог то на корабле, то в тех же городах, где они останавливались. Раоль каждый раз при встрече обрадовано им махал, и у Линдспа в конце концов не выдержали нервы — он решил ему сдаться. Затем Раоль узнал всю правду, затем они все трое узнали о переменах в Брослосе.

Рагнер от души наорал на Линдспа: за неблагодарность, за то, что тот прятался, за то, что подумал, что он швырнет его палачу. И больше всего бранного, дикого ора Линдсп заслужил за то, что бросил тело Мираны в подвалах Больницы и ничуть не позаботился о ее могиле. Рагнер проводил Линдспа в парк — к статуе маленькой девочки, играющей с куклой (именно такой помнил Рагнер Мирану) и там сказал Линдспу, что у него есть два пути — стать второй могилой по соседству или отправиться в Ларгос да искупить вину каторжным трудом, работая смотрителем его замка до осени. Линдсп очень боялся указывать такой «страшной женщине», как Железная Олзе, но от безысходности согласился. А за Рюдгксгафцом с радостью согласилась присмотреть Марлена, заодно весьма недурно заработать и отдать долг Огю Шотно. Рагнер же мог теперь спокойно путешествовать: сперва он обещал показать Маргарите восхитительный Нолндос и великое «голубое-голубое» озеро Каола́ол, далее — соседнее королевство Ладикэ и роскошный дворец братца-Ивара, а перед Орензой — остров Утта — «нечто неописуемое».

На Раоля Роннака орать Рагнер не стал (охрип после Линдспа), но сказал, что ему лучше убраться из Лодэнии, ведь с такими «тайными знаниями» да при таком болтливом языке долго не живут, — предложил поехать вместе с ним в Орензу: мол, там, в Бренноданне, Рагнер его пристроит в какое-нибудь войско. Раоль тоже от безысходности, с грустью в сердце, согласился позабыть край, где жила мона Соолма Криду.

В Рюдгксгафц, на поминальный обед Юпитералия, Аргус пришел вместе с Эмильной. Маргарита и ее простила, показала ей свою «двенадцатидневную Ангелику» — и узнала, что Эмильна тоже ждет ребенка, но Аргус венчания с ней не мыслит, о своем ребенке позаботится. Чему удивляться? Аргуса ждала блистательная звезда канцлера, Эмильна же являлась бывшей бродяжкой и «многого повидывала», так сказать, до Аргуса. Подобной супруги канцлер Нандиг иметь не мог. Он, кстати, уже изменился: одевался Аргус всегда хорошо, со вкусом, но согласно своему невысокому статусу; ныне — так броско и так неотразимо выглядел, что любой бы модник съел с досады свои башмаки. Рагнер шепнул Маргарите по секрету, что прозвал его «павлин», и попросил Аргусу не проболтаться, а то тот до сих пор, кажется, на него немножечко серчает за пушки с «Хлодии». Но в целом Аргус и Рагнер вновь стали лучшими друзьями и братьями.

Эорик добился руки и сердца Марили. Они наметили венчание в Брослосе на конец зимы и продолжение свадьбы в Ларгосе дней на десять, как положено наместнику герцога. Сразу после Юпитералия Эорик отбывал в Ларгос, чтобы посмотреть: стоит ли он еще на месте из-за «старого котенка-неженки», а то Рагнер тревожился. Марили поклялась дождаться жениха в Рюдгксгафце и из-под венца не бегать. Заодно «Медуза» увозила Линдспа, Пенеру и задание для Ваны Дольсога — «нагениалить» теперь длинный парусник; назад привозила наряды герцогини Раннор, достойные очей короля Ивара IX. «Краса моя, ты только Ивара не ослепи, а то зубов-то у него уж нет, еще и глаз не будет?» — «Вот, Рагнулечка, можешь, когда хочешь, сказать дивную похвалу!»

Поминальный обед прошел чудесно. На второй день Юпитералия герцог Раннор и две его герцогини ненадолго заглянули в Лодольц и положили угощения в склепе Ранноров. Далее Ангелику представили ее королевской родне. Больше всего малышке, ныне наряженной в чепчик с жемчужинками и парчовый чехол с горностаевой опушкой, понравилась корона королевы Маргрэты. Белая Волчица неподдельно умилилась.

А с началом ночного часа Любви, Рагнер запер Лорко в часовне Рюдгксгафца, приказав, не смыкая глаз, молиться всю ночь!

________________

На рассвете двадцать пятого дня Веры Иринга Мавборога посвящали в рыцари. Он был обязан провести ночь бдения и молитв, одетым в одну нижнюю рубаху (да, Лорко, подштанники тоже снимай и не ной — здесь ничуть не холодно), и чтобы он не околел, в промозглой до жути часовне расставили несколько корзин с углями. Под босы ноги будущему рыцарю его строгий наставник, Рагнер Раннор, разрешил положить циновку.

Рагнер предупредил друга, чтобы тот не плутовал, «не сопел и не дрых», но молился да на коленях, ведь он будет за ним «дозорить» — и если что, то безжалостно отменит посвящение. Лорко побурчал и признал, что к рыцарским обычаям надо относиться с почтением, — «раз все така бдили, та и я побдю».

Наставник искренне собирался заглядывать в часовню, но получилось так, что он ни разу не проведал Лорко за ночь. Только он залез в теплую постель к Маргарите, сразу понял, что не покинет ее. Они целовались, ласкали друг друга, попробовали впервые заняться любовью. Правда, поначалу Маргарита сопротивлялась — говорила про обряды очищения молитвами, что восьмиду надо ждать после родов и сперва требуется снять пилулой скверну, иначе деток у них больше не будет. Слава Богу, пилулу она приняла после службы в Юпитералий, а остальное ей поведал «поганый епископ» Аненклетус Камм-Зюрро. Минут через девять Лодэтский Дьявол, коварно обольстив свою жертву историями о плодовитости сильван, сломил ее сопротивление — сопротивление той, у какой имелся Порок Любодеяния, его любимый Порок.

Потом они долго говорили. Маргарита рассказала, насколько жуткие сны видела в башне Лонсё и как реальны они были: что все двадцать четыре прелата молились о ее гибели, что являлась Белая Дева с младенцем на руках и алыми глазами, что приходил Ангел Смерти в образе страшной, ледяной и неуёмной на поцелуи девицы, но имя девицы она позабыла (имена у вас в Лодэнии очень сложные), что Блаженного, кажется, спалили огнем Пекла и погибла его душа, то есть призрак, но перед этим он вернул себе достойный облик и что-то крайне важное ей поведал, однако она тоже никак не может вспомнить это «крайне важное». И самое жуткое — до того красноглазый демон, что жил внутри Блаженного, хотел родиться в ней, хотел подменить собой ее Ангелику и погубить весь мир, а она, Маргарита, устояла из последних сил каким-то чудом.

Рагнер хмурился. Особенно он обеспокоился, когда услышал о красных глазах. А что сказать, не знал. Постарался успокоить Маргариту ложью о том, что это последствия ужаса и снотворного снадобья, каким ее одурманили. Она вскоре заснула, он же нет — вспоминал то, что знал об «ордене Маргаритки».

По правде говоря, такое название придумали в народе: как по-настоящему назывался орден дьяволопоклонников, никто не знал, и существовал ли, вообще, этот орден — большой вопрос — может, просто какой-то безумец-одиночка. Лет семь назад у берегов Брослоса и в его окрестностях выловили за короткий срок то ли шесть, то ли больше покойниц. Все тела были голыми, с клеймами монахинь на руках и свежим ожогом на животе, больше всего напоминающим цветок маргаритки — восемь стрел меридианской звезды не расходились из центра к краям, а наоборот, сходились к пупку, образовывая восьмилепестковое соцветие. И, кажется, первое тело нашли в Рюдгксгафхоне, в озере Ульол. История была загадочной. Во-первых, неясно: настоящие ли это были монахини — дамы Бога монастыри-то едва покидали, а тут сразу шесть тел. Во-вторых, тела были обескровлены, поэтому заговорили о дьяволопоклонниках — питие людской крови не являлось кощунством, однако, по словам астрологов, это так усиливало связи с миром камней и воздуха, что можно было слышать вопли Ада из-под земли и голоса демонов этого мира. В-третьих, более тел не находили ни разу. В-четвертых, покойницы были лысыми как подлинные монашки. В-пятых, клейма у всех монахинь были в виде звезд, что говорило об их девстве. В-шестых, всё указывало на то, что кто-то совершил страшное святотатство и действительно убил дам Бога, да еще надругался над ними, но епископ объявил, что ни одна монахиня не пропала из монастыря Святой Варвары. В-седьмых, неужели Гонтер? — нет, не верю! В-восьмых, придется послушать свист «лысого свиристеля» и прошмыгнуться к нему в Вёофрц.

________________

На рассвете в часовню к Лорко пришли два рыцаря — Рагнер и принц Баро (!), и два друга «счастливого оруженосца» — Ольвор и Эорик. Рагнер был уверен, что Лорко сладко проспал всю ночь, и оттого громко шумел, открывая дверь часовни. К его удивлению рыжеватый парень выглядел бодрым и испуганным. Он дрожал то ли от холода, то ли от того, что пережил.

— Мяення здеся в… вы нарочное ппугивали, а? — стуча зубами, накинулся на друзей одетый в одну рубаху Лорко.

— Угу, да кому ты нужен, — ответил Эорик.

— Нужон… — проскулил Лорко. — Бабе мертвай… Бррр… Тута скребкалося ночиею! Баба енто была — я в таковских делых не обшибаюсь!

— Ну, мышь, наверно, завелась, бедолага, — предположил Рагнер. — А тебе всё бабы и бабы, жених херов…

Первой частью ритуала посвящения в рыцари являлось омовение в благом месте. Помощники Лорко затащили в часовню банную купель, похожую на бочку, покрыли ее шатром, наполнили заранее заготовленной водой. Замерший Лорко тут же прыгнул в чуть теплую воду и уже из-под шатра стал жаловаться:

— Как жа, мышь… То-та я не знаю, как мышки скребкаются! А ащя мяня льдяные руки касалися… Даа, под рубахаю тожа! Именная там! Баба енто!

Лодэтчане хохотнули, а потом Рагнер перевел Адальберти сказанное.

— Я и молился… ух экак я молился, — бубнил из-под шатра Лорко. — Плясните жа ащя горячанькаго! Ольвор, братуха!

— Какой изумительный призрак! — с улыбкой сказал Адальберти. — Как укрепляет веру! Многим бы такой пригодился.

Ольвор открыл шатер, доливая из водолея в купель-бочку кипятка, и Рагнер увидел действительно напуганного, нервного и бледного Лорко. А он-то точно знал, что «бога ловкостей и обману» застращать мало что могло.

— Ладно, Лорко, не бзди — это был я, — сказал Рагнер, и три других лодэтчанина на него изумленно вытаращились. — А что? — гордо поднял голову Рагнер. — Плащ-невидимка!

— Ээхээ, — прокряхтел Лорко. — И подчта ты трогал маего гярою, а?

— Ну… обещал же тебе хер на хер отхватить — вот! Скучно было, делать было нечего. А ты ведь не покаялся пред моей супругой на коленях!

— Клянуся, сягодня паду! Ты, братуха Рагнё, так тока боля не делавай!

— Если не будешь звать меня «Рагнё»! Это обращение старших к младшим, сосунок! Ну или между супругами, или от дам — они же крыша дома.

— Не будусь, Рагнер, клятвянуся… — прогудел Лорко из шатра, плескаясь в воде. Скоро оттуда высунулась рука и отдала мокрую рубашку, а еще через минуту Лорко спросил: — А как ты дверю отпёр, коль здеся былся, а?

— Я все свои тайны должен, что ли, разболтать! — притворно разозлился Рагнер и, поставив руки на пояс, поднял глаза к потолку часовни. — Ладно… — другим, задумчивым голосом проговорил он, — на Бальтине я разжился шапкой-стенопроходкой…

Часовня Рюдгксгафца не представляла собой ничего необычного — обычная длинная зала, облицованная серым камнем, какой был и на фасаде замка: ни химер, ни крылатых демонов, ни прочей скульптурной модной нечисти. Залу опоясывал балкон для слуг, внизу стояли в два ряда двадцать скамей из дуба, а под куполом, на полу, пустовало место для алтаря — в данный момент там устроилась купель с шатром да встали четверо мужчин. Свет проникал высоко-высоко сверху — сквозь оконца в круглой башне, и в рассветных сумерках проступили узоры купола, очень похожие на восьмилепестковую маргаритку. «Гонтер… что же ты, скотина столичная, наделал-то здесь?..»

— А чего ты в Лодольц сразу не вошел с такой шапкой при бунте? — удивленно спросил Рагнера Эорик. — Сразу бы Зимронда казнил.

— Пробовал, — тряхнул головой Рагнер, — пробовал, Эорё, но не вышло. Шапка уж — труха, маковка одна от колпака осталась. Через каменные стены не ходит, через воду и железо тоже… Но вышло через дверь часовни. Вы только молчите! Вы поклялись, что всё сегодня — это тайна!

— Войду в рыцаря́ — тябя убию, — прогудело из шатра.

— Ха, зачем ждать! — достал Рагнер из ножен Анарим и открыл шатер.

— Пошутковал я! — сразу заявил Лорко.

— А я нет. Давай сюда свою рыжую морду — буду тебя брить. Или Адальберти эту честь доверить…

— Лучшай ты! Пожалста…

После того как Лорко омылся, надел чистую парадную одежду, а купель утащили, началась вторая часть церемонии: в часовне появились два послушника с иконами, священник с дарами стихий и восьмиконечный алтарь с золотым распятием, курительницей и двумя чашами. Весь «алтарный инструмент», кроме богатого покрывала, принадлежал Рагнеру (вернее, Аннару Стгрогору, а еще вернее — Богу) и был обнаружен в сокровищнице часовни.

Прежде всего Лорко и священник остались наедине: будущий рыцарь исповедовался и приобщился. Затем на алтаре зажгли восемь свечей, возложили на место жертвенной чаши меч без ножен (великолепный меч Бранта Хамтвира, проигравшего схватку), пригласили двух рыцарей и двух друзей посвящаемого. Далее триаду часа длился молебен — Лорко стоял перед мечом, священник обращался к Богу, вдыхая благовонный дымок из курительницы, послушники держали две иконы — с ликом Пресвятой Праматери и Божьего Сына. В окончание действа коленопреклоненный Лорко дал клятву служить Богу, не чинить урона храмам и их имуществу, не нанести вреда священнослужителям и всем людям, нашедшим укрытие на землях Святой Земли Мери́диан. Священник поднял Лорко, опоясал его чресла рыцарской цепью, объявил воином Бога, но меча взять не позволил. Ольвор и Эорик, душевно поздравив друга, подарили ему мыло и свечи в знак того, что отныне он был обязан следить за чистотой тела и духа.

Священник угостил собравшихся пилулами и вином — остатки убрал в свою дароносицу, святое распятие и курительница спрятались в сокровищнице, все, кроме рыцарей, вышли, — наступила последняя, самая-самая тайная часть церемонии. На алтаре и его богатом покрывале, лежал только меч.

В опустевшей часовне Лорко опустился на колени перед двумя рыцарями, завершавшими обряд; алтарь был за его спиной. Он зачитал клятву:

— Вступая в рыцарское братство, я обязуюсь чтить его устав и жить по его правилам, а не в угоду страстям, обязуюсь следовать справедливости, не отказать в просьбе о помощи вдовам и сиротам, не осквернить свой меч бесчестным убийством, не направить его в спину брату, другому рыцарю. Обязуюсь уважать врага, ежели он рыцарь, обращаться с его мертвым телом с почтением и, коль некому более, то позаботиться об успокоении души рыцаря, друга или недруга, о передаче его останков друзьям, побратимам или семье, а если нет таковых, то найти достойное место для могилы, установить стелу с крестом и оплатить расходы. Обязуюсь не совершать напрасных убийств своих братьев — даже на поле брани: цель моя есть — не убить брата-рыцаря. Обязуюсь, не спрашивая, прийти на помощь тем, с кем соединил руки знаком единства. Сам же не стану понапрасну тревожить братьев, с кем побратался, и обращусь за помощью в случае самой крайней потребности. Обязуюсь дать приют на ночь путникам-рыцарям в лучших покоях своего дома, пищу и свет дать им в дорогу. Обязуюсь жертвовать собой во имя правды и ради правды, не предавать, не воровать, не торговать. Сие моя клятва!

— Ты пропустил слова, — серьезно проговорил Рагнер. — Еще: обязуюсь быть щедрым и устраивать пир для братьев не реже раза в год… — улыбнулся Рагнер, когда Лорко это повторил. — И обязуюсь по первой просьбе своего наставника с радостью дать ему в краткое пользование жену или дочь…

Коленопреклоненный Лорко поднял на друга негодующие каре-зеленые глаза — искры в них горели огнем Ада.

— Ну ладно, — мерцал зубами совершенно счастливый Рагнер. — Не обижайся — ты столько подшучивал над всеми, что заслужил! Эорик баню до сих пор тебе забыть не может! Херов вор плащей-невидимок!

Адальберти Баро подошел к «рыжей навозной мухе», протянул руки и поднял Лорко на ноги, в знак своего прощения. Затем сам опустился на одно колено и застегнул на левой ноге Иринга Мавборога ремешок новенькой, блестящей, как зеркало, стальной шпоры. После встал, посмотрел своими черными глазами в мутно-зеленые — и влепил Лорко звонкую пощечину.

— Эээ, а?.. — держась за щеку, простонал обиженный рыцарь.

— Ныне ты полностью мною прощен — закрыли все счета! — заключил улыбающийся Адальберти и сделал два шага назад.

— Это такие правила таинства, Иринг, клянусь тебе, — сказал Рагнер, — не шучу. Адальберти лишь ради этой пощечины согласился прийти. Оплеуха нужна, чтобы ты хранил тайну ритуала. А теперь моя очередь. Закрой, Иринг Мавборог, глаза и ничего не бойся, ничему не удивляйся и руками не маши.

Затем Рагнер быстро шагнул к нему, обхватил его за щеки и поцеловал в губы — просто впился, как упырь. Через пару мгновений Рагнер отскочил — и он, и Лорко брезгливо вытирали рты, принц Баро широко улыбался.

— Дча ащя за дялы, а? Рагнер, да?!

— Потому-то ритуал — тайна, потому-то нужна оплеуха, ух, — перевел дух Рагнер. — Мне самому целовать тебя гадко, а что делать? Спасибо за дочь!

— Жане скажи «спасибо за дочь», — бурчал и выворачивал губы Лорко. — К гярою мою ночию лазил, цалуешься вся и цалуяшься… Гадкое ему, не ври…

— Ааа! — прорычал Рагнер. — Всё, смолкни, осталось лишь сладенькое.

Лорко пуще встревожился, а Рагнер взял с алтаря меч.

— Ты заслужил его подвигом, — сказал тот, протягивая двумя руками меч Лорко. — Можно поцеловать клинок, но лучше сперва его опробуй — этот меч, уж прости, кажется длинноватым для тебя. Поцелуешь тот меч, в какой влюбишься или от какого, взяв его за рукоять, почувствуешь силу — так и поймешь, муж твой меч или дама, друг тебе или любимая, но в любом случае меч — это отныне отражение тебя. И я лишь передаю меч — его дал тебе Бог.

Иринг Мавборог принял двумя руками меч, поглядел на него и убрал в ножны — он купил у оружейников самые длинные, но даже они оказались самую малость малы для этого клинка. Лорко и этому не расстроился, и тому, что наконечник ножен упирался в пол — сказал: «мяне така дажа нравится». В самом конце ритуала он снял с алтаря покрывало, бережно сложил его и возвратил священнику. Покрывало символизировало цветущую Гео. Так Иринг Мавборог обязался помнить о мире, не только о войне.

На рассвете двадцать пятого дня Веры также приняли в рыцари принца Эккварта и десятерых оруженосцев, среди которых был Брант Хамтвир. Они провели ночь бдения и молитв в Зале Славы Ксгафё, среди доспехов героев. Рыцарями, участвовавшими в таинстве, стали Атрик Вовглор и Вив Цорлбор, бывший и нынешний первые рыцари Лодэнии. После дневного часа Смирения в Ксгафё случился «пир на весь мир», попросту говоря, веселая мужская попойка — Рагнер и Адальберти Баро повезли туда для знакомства с братством своего подопечного. Было и правда весело: конные соревнования, награждения титулами и землями за победы в недавнем турнире, другие памятные дары и высокопарные памятные слова. Лорко всех рассмешил до слез, «подло унизив» чучело с ядрами раз десять подряд! Единственным, кто ни разу не улыбнулся и сидел за столом смурым, был Брант Хамтвир — из-за своего меча. Он вознамерился бросить «рыжей ящерке» вызов в конце обеда, дабы не омрачить кровью торжество. А Лорко, заметив его гнев и узнав причину, великодушно вернул Бранту меч. Этот поступок заслужил уважение братства — Лорко стал своим. Более того, его позвали в Залу Совета и предложили там выбрать любой меч — Лорко выбрал самый длинный. Он бы удивился, узнав, что именно этот меч до того снял со стены Аргус. А еще до этого меч принадлежал Валеру Стгрогору, гордости Лодэнии. Валер не принимал участия в Священной войне, не успел стать героем и получить золотые шпоры, но он являл собой пример «рыцаря без страха и упрека»: на войне отважен, как лев, в миру скромен, будто монах. Такой меч налагал обязательства — и Лорко поклялся иметь отныне не «одёжу, а сёрасть». Прощай камзолы, что зеленее зеленой зелени, шляпы-тазы и цепи с бубенцами! Этот клинок Иринг Мавборог поцеловал и дал ему новое имя — Акилегна, имя своей любимой сердешной дочки, прочитанное наоборот.

К тому времени Рагнера уж не было в Ксгафё: убедившись, что Лорко освоился в обществе рыцарей, он поехал в ненавистную ему тюрьму Вёофрц, что стояла на островке Вёофрс.

________________

После того как рыцари не нашли Зимронда в Нолндосе, они судили его заочно — лишили рыцарского достоинства, возможности стать королем и его самого, и его наследников, освободили от долга всех рыцарей, присягнувших Зимронду на верность. Рагнер решил, что в услугах Кальсингога не нуждается — пусть «лысого свиристеля» судят, казнят, заберут всё-всё у его семьи, даже права свободных людей. А с клятвами Гонтера и Зимронда пусть тот, если успеет, делает что хочет — подумаешь, бумага, подумаешь клятва Дьяволу, — подделка!

Кальсингога поместили в прежнюю камеру Рагнера — весьма иронично, но ведь эта была одна из лучших камер в тюрьме, к тому же пустая и полностью убранная для почетного пленника. Пройдя внутрь, Рагнер огляделся — он провел здесь без малого восемнадцать суток — Кальсингог без малого тринадцать. Слева — каменное ложе у стены, на нем соломенный тюфяк, тонкая перина из овечьей шерсти и медвежье покрывало; над кроватью — зеленовато-грязный ковер, в правом от дубовой двери углу — завеса, за ней ведро для отправления нужды с плотной крышкой, какое каждый день приносили чистым, вверху — высоко-высоко, тусклый светильник; цепь от него проходила по потолку, спускали ее из коридорчика перед камерой.

Рагнер сказал удалиться всем стражам — сам остался с бывшим канцлером наедине; сел на стул, сложив руки на груди и вытянув скрещенные в лодыжках ноги. Гизель Кальсингог стоял — одетый в тот же черный, грязный плащ, длиной до пят, с капюшоном на голове. Он молчал, не улыбался, не двигался. На его сломанной переносице появилась горбинка.

— Садись, — кивнул Рагнер на кровать. — Бить больше не буду. Я пришел поговорить. Как ты, наверно, уже знаешь, Эккварта завтра коронуют — Зимронд больше не рыцарь, как все его потомки… Что до тебя… Говори мне всё, что ты знаешь об «ордене Маргаритки». Может быть, я тебе помогу.

Кальсингог, к удивлению Рагнера, торговаться не стал — сел на кровать и начал говорить:

— Гонтер Раннор довольно давно заговаривал со своим двэном, крон… с Зимрондом Раннором, о жизни после смерти, об алхимии, о Дьяволе, о том, что всё иначе, чем твердят священники… Сначала вскользь, затем более откровенно. Зимронд думал, что это выльется в очередную оргию — разврат, может, опий, язычество, игра… Он подписал бумагу с клятвой и был допущен до тайной службы ордена «Четыре короля» — так орден назывался, не «орден Маргаритки» вовсе. Во время службы Зимронд испугался — то, что он увидел, игру не напоминало — никак дурманящих снадобий, даже вина не было или, кх… разврата — зато была кровь для питья, человеческая. Случилось это после того, как нашли восемь монахинь, и Зимронд обо всем догадался — он прервал службу, стал кричать на Гонтера, требовать назад свою грамоту с клятвой. Тот в ответ сказал, что у него уж нет ее, как и его собственной клятвы, и что пути назад тоже нет: могуществен и сам орден, и сила, какая им покровительствует — верховный демон, первый из первых, сын самого Дьявола… Сказал, что Зимронда даже убивать не придется — его просто-напросто сожжет молниями. Зимронд Раннор пошел к отцу, королю Ортвину, тот ко мне — приказал схватить Гонтера, силой вернуть бумагу с клятвой… Однако, когда мы прибыли в Рюдгксгафц, ваш брат исчез. Более он ни разу с весны тридцать второго года не объявлялся в Брослосе, как вы сами знаете. Путешествовал где-то, от него приходили лишь письма, вернулся для свадьбы с графиней Хильде, перед самой своей гибелью, в Ларгос… А магистром ордена «Четыре короля» был сам Арелиан Нулоа-о-Эзойн.

— Мне это имя должно что-то сказать? — хмурился Рагнер.

— Ну… имя знаменитое. Алхимик, колдун, создатель сатурномера, какой может указать любому день и час для перехода в тело его ребенка — перерождение, как у Божьего Сына, бессмертие, никакого Ада… Арелиан Нулоа-о-Эзойн — первый человек, победивший Смерть. Незадолго до своей гибели и поимки, он успел перейти в плоть своего годовалого младенца, а в возрасте Послушания вспомнил о том, кто он есть. «Четыре короля» — это из алхимической книги «Имена», путь бессмертия, какой гласит: «Черный Король из дома Белого Короля идет к Красному Королю в дом Желтого Короля».

— Еще раз, как его имя, алхимика?

— Арелиан Нулоа-о-Эзойн.

— Арелиан Нулоа-о-Эзойн… Княжество Баро?

— Имя баройское, но он из Толидо́, толидонец…

— И как к тебе попали бумаги с клятвами?

— Совершенно случайно, благодаря моему покойному отцу по жене, господину Лимаро. Некий человек оставил на хранение в его банке не золото, а ценные вещи. Оговорили срок в пять лет. Через пять с половиной лет, то есть около года назад, банк более не мог хранить вещи — они открыли сундук, чтобы посмотреть на содержимое и решить: куда далее передать ценности на хранение. Нашли какое-то старое тряпье и эти две грамоты. Текст понятен, только если отразить его в зеркале.

— И ты оставил бумаги себе?

— Конечно. История улеглась, ваш брат погиб. А король Зимронд… весьма… непредсказуемый король — я решил, что должен иметь защиту.

— Кто был тот, кто сдал сундук?

— Имя, скорее всего, поддельное. В книгах Брослоса его нет.

— И всё же.

— Некий Ольфи Леуно, старик. Наверно, предстал уж перед Богом.

— Леуно… Вроде как орензское имя. На «Леоно», на льва похоже…

— Герцог Раннор, я с вами откровенен по одной причине: я жду, что вы меня освободите и выполните все мои условия. На меньшее я не согласен: все права, всё наше состояние, безопасность для моей семьи и ее честь. Не надейтесь, что грамоты это чепуха. В них нарисован знак и написано, в какое место клеймен тот или иной человек. У Зимронда есть клеймо под волосами, у вашего старшего брата — клеймен герб. Он был Желтым Королем…

Рагнер задумался: белый змей на лазурно-голубом фоне достался Гонтеру как родовой знак. Он хотел поставить у морского змея меч или копье как у отца, но рыцарем после памятного турнира быть перехотел и влепил над грозным змеем слащавое, по мнению Рагнера, красное сердце. Когда в тридцать втором году Рагнер вернулся с Бальтина, брат уже путешествовал, а над воротами Рюдгксгафца висел вновь измененный флаг — в красном сердце появился желтый крестоцвет, желтый цветочек, как будто от невзрачной травы сурепки, засоряющей пахотные поля. Еще сурепку называли «травой Святой Варвары», травой-целительницей: она всюду росла, заживляла раны, сильване добавляли ее листья в пищу, вместо горчицы, и бед не знали с зубами…

— Желтый крестоцвет? — спросил Рагнер.

— Да, но желтым этот знак был только у вашего брата. Зимронду достался черный крест. Он должен был стать Черным Королем и однажды обрести бессмертие.

— Что еще знаешь? Всё мне говори!

— Мои условия, Ваша Светлость?

— Говори! Посмотрим! Если ты мне не солжешь и отдашь бумаги — да, слово Рагнера Раннора, тебя выпустят, но с запретом появляться в Брослосе, Нолндосе, при дворе короля и на глаза короля. Когда у моего братца вырос крестоцвет в гербе и почему? Зачем ему всё это понадобилось? Ордены эти черные?

— Я знаю немногое из того, что Зимронд рассказал отцу. Ваш брат Гонтер считал, что он проклят. Он сказал Зимронду, что погибнет в тридцать три года, в начале лета… так и вышло…

— Знаю! — рявкнул Рагнер. — Не устрашай тут меня!

— Я вам не лгу, Ваша Светлость. Зачем мне вас ныне гневить? Вроде бы Гонтер Раннор порой ощущал неприятный дух, мерзостную вонь, говорил, что за его душой придет сильный демон, и единственное, как можно ему помешать, — это призвать еще более сильного демона, верховного… Про монахинь мне ничего не известно, имели ли они отношение к Гонтеру Раннору — тоже неясно, может быть, и нет. Желтый крестоцвет появился у Гонтера Раннора в тридцать первом году, следовательно, в ордене он состоял не больше года — пока жил в Брослосе, а что делал в путешествиях… никто не знает. Более мне ничего не известно — дел у меня в державе и без вашего брата хватало…

Они оба замолчали на пару минут. Первым заговорил Кальсингог:

— В моем доме у Ордрё скажите госпоже Регине Ефлриг слова «Судный День» — и она передаст вам ключ. Его надо показать в банке Лимаро — принесут шкатулку, но в ней будет одна клятва — Зимронда Раннора. Клятвы вашего брата в банке нет.

— Понял тебя, — встал Рагнер на ноги, поднялся с кровати и Гизель Кальсингог. — Отсидишь, как я, все восемнадцать дней, — сказал ему Рагнер. — Потом — на волю. Сразу неси мне клятву брата. И цени мое благородство — усмирильной телеги тебе не досталось! А покрывало я у тебя заберу — я его проиграл и должен отдать семье везунчика. Тоже померзни…

На ходу сворачивая медвежье покрывало, Рагнер вышел из темницы.

________________

«Орден» — от слова «порядок», это братство со своим уставом, особыми одеждами или знаками и, конечно, с особой целью ради того или иного порядка. «Порядок» — это расположение вещей, сил, ролей своего «Я»… Орден как почетная награда гласил о порядочности мужа, о верной расстановке в его разуме ценностей, норм и низостей, что в итоге и помогло ему добиться почета. Например, выигравший турнир рыцарь явно был силен, значит, тратил время на тренировки, не на гульбу, был добродетелен, раз судьи допустили его к состязанию, был учтив с дамами, раз никто из них не потребовал его изгнания, и был благочестив, раз Бог не забрал его жизнь. И за всё это полагался памятный знак, пропуск в круг столь же «порядочных» людей. «Порядочность» в общем смысле означала чистоту разума, гармонию плоти и души, правильную иерархию своего «Я». А что есть «правильно», уже решало общество, следовательно, иерархия «Я» могла иметь любой порядок, ценности, нормы и низости менялись местами, Дьявол мог стать для человека Богом, Бог — Дьяволом.

________________

Единственным человеком, с каким Рагнер мог поговорить о демонах и тайных орденах, был Магнус Махнгафасс, брат Амадей в недавнем прошлом, священник из Элладанна по прозвищу «Святой». Они уединились в кабинете Рюдгксгафца, в квадратной зеркальной зале. За окном небо уже синело, наступал вечер, близилось обеденное время.

Магнус внимательно выслушал Рагнера и, неожиданно, его огорошил:

— Тот Арелиан Нулоа-о-Эзойн — самозванец, наверняка обдувала, тянущий золото из богачей обещаниями бессмертия или вечной молодости. А знаю я это точно потому, что сын Арелиана Нулоа-о-Эзойн — это я.

— Ты?!

— Как видишь, я просто человек: едва не погиб от ранения и простуды. Во мне не течет божья кровь, я не могу исцелять или творить чудеса. Много толков ходило о моем отце, его смерти, якобы колдовстве. Но я выяснил в точности все подробности гибели родителей: ничего загадочного в их смертях нет. Отец погиб в Элладанне. Сердечный перебой — и мой батюшка, весьма преклонного возраста, почил за пару минут. Матушка тоже была весьма слабого здоровья, скончалась через год… Не хочу говорить о себе — тот Амадей Камм-Зюрро из Толидо давно оборвал все связи с приемной семьей и прошлой жизнью… Повторяю тебе — магистр ордена обычный плут, и доказательства этому то, что Зимронд отрекся от клятвы, но никакие молнии его не сожгли.

— Ладно… Значит, весь орден — это плутовство, из Гонтера и Зимронда просто тянули монеты… Но… а как же сны Маргариты, как же красные глаза? Юродивый в Ларгосе вещал о красноглазом демоне в образе человеке, какому нужно наше дитя! Правда… он говорил о человеке из-за трех морей и, вообще, Йёртр обычно бредни несет… Но слишком много совпадений! Молящиеся прелаты? Епископ, действительно, молился сутки! И кто такой Ангел Смерти?

— Мне неизвестно об Ангелах Смерти — должно быть, мне, простому брату, этих знаний не открыли. Точно могу сказать одно: ангелы служат добру, служат людям, хранят нас, — бояться их не надо. О красных глазах я тоже ничего не могу сказать. Возможно, всё же это совпадение. Алые глаза часто рисуют в книгах, изображая демонов. Признаться, красные глаза — это первое, что приходит в мою голову, когда я представляю себе злобного духа. А то, что демону нужно дитя, так давно уж боятся прихода сына Дьявола, но, слава Богу, демоны не могут жить в младенцах — демонам нужна душа, иначе бездушная плоть их погасит. У младенцев же нет души.

— Даже верховный демон не может?

— Нет. Иначе он бы уж давно жил среди нас, тебе так не кажется?

— Прелаты?

— То, что епископ закрылся в молельне — это понятно: на небе была комета, и он молился до тех пор, пока она не исчезла. То же самое делали остальные прелаты и многие священники саном попроще.

— И Маргарита их видела! Почему?

— Рагнер, я не знаю почему… — задумался Магнус. — Постараюсь узнать, и если получится, то скажу тебе. Вполне возможно, что сильный демон и впрямь приходил — комета тому знак, и, возможно, даже приходил он к твоей супруге, но, я уверен, ему была нужна ее душа, а не ваше чадо. Наверно, он ее обманывал: демоны крайне изощрены в лукавстве. Возможно также то, что прелаты молились не именно о ее гибели, не о смерти для герцогини Раннор, а о гибели той, чью душу пытался получить демон: чтобы избавить несчастную от столь ужасной участи, как одержимость.

— А как узнать, одержим ли человек?

— Просто я не объяснить. Есть ряд признаков, но все они могут оказаться ложными. Нужен гонитель демонов — он почувствует демона — их потянет друг к другу, будто два костра в поле, и демон заговорит устами человека. До того же первый признак такой: одержимый забывает что-то весьма важное, дорогое или, напротив, что-то страшное, — забывает то, что невозможно забыть. Именно в этом месте, в этом воспоминании, поселяется демон, сжигая душу огнем, а с ней и разум.

— Маргарита не может вспомнить, что ей наболтал бродяга в видениях! И имя Ангела Смерти вспомнить не может тоже!

— А еще она не может вспомнить, куда затолкала голубую рубашечку своей доченьки, — точна одержима!

— Магнус!

— Что? Рубашечка — это крайне важно для мамы! Какие там демоны — досадная мелочевка, а вот рубашечка… Ну хорошо: я всё, не гневайся, — улыбнулся Магнус. — Немного пошутил, но истина в моей шутке есть. Разве не было у тебя такого, что приснилось нечто любопытное, и ты думаешь, что не забудешь, а утром — как стерло из памяти? У меня такое было.

— Да, у меня тоже…

— Другие признаки одержимости еще более зыбки. Я не хочу тебе о них говорить и пугать тебя — не хочу, чтобы ты нашел их в Маргарите и надумал себе всякую чепуху.

— Вообще-то, — вздохнул Рагнер, — я в демонов не верю… Ладно, ты прав — чушь всё. Просто тревожусь за жену и дочь.

— То, что Маргарита призналась в общении с демоном, убеждает меня в том, что одержимости у нее нет. Демон не позволил бы ей говорить об этом с другими. Демоны твари тихие, скрытные, они не убивают носителя быстро, дают обманутому человеку срок лет в десять или немного больше, — иначе кто бы согласился впустить их в себя? Обнаруженными им быть опасно, ведь до исхода срока человеку можно помочь, можно освободить душу от нечистой силы, а демона отправить назад, в Ад, и заточить там. Я понаблюдаю… И, признаться, я более беспокоюсь о тебе. Ты куда как сильнее походишь на того, кто одержим либо проклят. Проклятья, чаще всего, тоже исполняют демоны.

Рагнер удивленно смотрел на друга, и тот пояснил:

— Ты из королевского рода — а вас часто проклинают. И потом, все твои успехи… Невольно возникает мысль, что тебе помогает высшая сила, и я не уверен, что это Бог, но не уверен также, что нет. Тебе странности не являлись? Видения? Голоса? Запахи? Может, тебя трогал некто невидимый?

— Нет, — сам не зная почему, солгал Рагнер. — Ничего такого…

— Очень хорошо. Как я и говорил, демоны твари тихие. Чаще всего одержимые — это весьма не примечательные люди, — не такие, как ты.

На этом они закончили разговор. Магнус пошел закусить перед обедом в Большую гостиную, а Рагнер открыл шкатулку ключом, какой взял у любовницы Кальсингога, поднес пергамент со свинцовой печатью к зеркалу и прочитал клятву. Да, попади эта грамота в руки Экклесии и найдись под волосами Зимронда черный крест, того бы ждал костер без всякого суда…

Рагнер смотрел на свое отражение и видел старшего брата Гонтера: тот кружил его в зеркале — девятилетний крепкий мальчишка кружил семилетнего… Затем Рагнер вспомнил, как он и брат раз летом отправились в Ларгосе на охоту — ему было одиннадцать с половиной, а Гонтер приближался к возрасту Послушания, и жалел, что не сможет часто бывать здесь, в «милой глуши»: для него начиналась взрослая жизнь, подчиненная службе у рыцаря-наставника, их дяди-короля. Гонтер собирался стать рыцарем, спасать мир на Священной войне, ежедневно творить подвиги, остаться в памяти потомков как герой… Те три дня на охоте были одними из лучших дней в жизни Рагнера. Гонтер привез белого сокола, желтоклювого и желтолапого красавца-кречета, с каким не расставался. Пока прочие охотники подстреливали птиц из арбалетов, Гонтер учил младшего брата соколиной охоте и верному обращению с этой умной, благородной птицей. А в последний вечер охоты, летний, долгий, светлый вечер, они долго сидели у костра — болтали и смеялись, выпивая вино; когда темнело, молчали, глядя на жаркие искры, уносимые ветром в сумрак. Где-то вдали слышалась квакающая трель козодоя; жаркий, влажный воздух леса одурманивал ароматами тысячи трав и мхов; сытые, счастливые собаки ластились, трогая ладони прохладными носами, норовили лизнуть от избытка любви и благости…

Тот сокол, кстати, улетел от Гонтера именно в Ларгосе, но спустя пять лет — кажется, уже после драки на Пустоши. Более Гонтер Раннор соколов не заводил, однако… желтый крестоцвет в его гербе чем-то напоминал желтую лапу того белого кречета…

Рагнер сломал свинцовую печать, а пергамент бросил в огонь камина. «Ох, Зимронд, рыжая ты б…ь, надеюсь не узнаешь о моей доброте — сиди тихо, прячься, и дрожи… Позора семье хватает и без поклонения Дьяволу!»

Буквы исчезали в черноте, пергамент сворачивался, обугливался, затем вспыхнул. Искры взлетели вверх, к дымоходу, как и тогда, у костра… Рагнер вздохнул, взял кочергу и подвинул остатки пергамента глубже в огонь, а затем туда же бросил сломанную печать. После ему захотелось открыть окно и вдохнуть морского воздуха — он распахнул нижнюю раму решетчатого окна. Морозный ветер, как демон, тут же ворвался в теплый кабинет, погасив свечи и взметнув выше огонь в камине. Нельзя было найти более непохожий вечер, чем сегодняшний, на тот, далекий, согретый летом, последний вечер охоты в лесах у Ларгоса — тогда любовь Рагнера к Гонтеру достигла наивысших высот. Двадцать два года спустя она пала даже ниже отвращения — на самое дно гнилого болота — туда, откуда ей никогда уже не вернуться.

Рагнер стоял, глядя в темное небо и размышляя о том же, о чем думал после гибели Рернота — зловоние, ощущения, что за спиной кто-то есть, холодные прикосновения невидимой сущности, животный страх от этого касания и ужас на лице Рернота в последний его миг… Неужели и он, Рагнер Раннор, проклят точно так же, как его старший брат Гонтер?

Ночь Рагнер провел в часовне, один, как и Лорко. Однако никто там не скребся, никто его не трогал, зловония не ощущалось. С боем утреннего колокола, отругав себя, Рагнер поднялся в женскую половину дома и забрался в теплую постель к «своей сладкой соне» — Маргарита, как всегда, не проснулась; даже когда он ее поцеловал, лишь что-то промямлила и обняла его. Рядом с ней было так спокойно спать. В камине мирно потрескивали дрова…

________________

Двадцать шестого дня Веры, третьего года, сорокового цикла лет, венчался на царство Эккварт Раннор. Церемония прошла в храме Пресвятой Праматери Прекрасной, длилась она весь дневной час Любви, и полудню в Лодэнии появились новые король и королева.

Но сперва по традиции Эккварт Раннор прибыл в Ксгафё, и там ему присягнули на верность многие рыцари королевства, в том числе и Иринг Мавборог, в том числе и Рагнер Раннор.

Затем две процессии, из Лодольца и Ксгафё, выехали к дороге Славы или Позора. Маргарита была в первой процессии, вместе с королевой Маргрэтой, королем Вирьэлмом и супругой Эккварта, Геллезой. Королева Хлодия, Алайда и Ольга из-за траура церемонию пропустили, но в королевской ложе храма положили на стулья их платья — вот такая лодэтская «чудоба»!

Короновали Эккварта Раннора долго — две триады часа, его супругу — всего триаду часа, причем, став королевой, Геллеза получила лодэтское имя — Олейза. Они были на балконе, на кафедре храма, и лодэтчане видели, что крест из божьей крови исчез с чела нового монарха — сомнений в его избранности не осталось ни у кого. Эккварт, похоже, переживал — был мертвенно-бледен и по дороге из Ксгафё к храму, и в нем самом. Затем, когда церемония закончилась и началась полуденная служба, он сразу порозовел.

Аргус получил печать канцлера еще в храме. Спустившись с кафедры к подданным, король Эккварт снял с себя цепь с Большой печатью, и повесил ее на господина Аргуса Нандига, припавшего на одно колено, поцеловавшего подол царской мантии и корону на царском жезле. После этого король Эккварт передал жезл Виву Цорлбору. На улицах раздавали лепешки, пиво и рыбу.

Летописец оставил такую запись в книге Истории:

«Э́ккварт Ра́ннор, второй сын короля О́ртвина I Хитрого, урожденный от супружества лодэтского короля с Гэ́нной Богатой из рода королей Атта́рдии На́ррбато́ртт, явился в мир тридцать седьмого дня Воздержания, двадцатого года, тридцать девятого цикла лет. Год рождения был високосным, что говорит о чрезмерном влиянии случая на его звезду. Так оно и свершилось — нежданно-негаданно его старший брат, кронпринц Зи́мронд Ра́ннор, устрашившись восстания как простого люда, так и своих рыцарей, бежал в Санде́лию — спас свою голову, но потерял уж вовек право на лодэтский престол; сам бросил державу под ноги младшему брату, сам оставил ему лодэтскую корону о двенадцати бриллиантах, сам передоверил Э́ккварту Ра́ннору участь всех своих подданных и ответ за них перед Нашим Создателем.

Э́ккварт Ра́ннор с честью принял власть. Начало его царствования не омрачилось ни казнями, ни гонениями, но отметилось милованиями недругов и щедрыми пожалованиями для достойных. В возрасте восемнадцати лет, в начале своего возраста Посвящения, через день после Юпитералия, третьего года, сорокового цикла лет, Э́ккварт Ра́ннор и его супруга, принцесса Оле́йза из рода бронтаянских королей Лого́нмм, венчались на царство в Бро́слосе. Детей у младого короля и юной королевы еще ожидаемо не случилось, ведь свадьбу они сыграли менее восьмиды назад. Вся Лодэ́ния ныне ждет драгого подарка — их сына — законного наследника короля Э́ккварта I, приемника царской власти, олицетворения конечного конца смуты и братоубийственных войн.

Король Э́ккварт I, новый властитель Лодэ́нии, появился на свет при растущей луне, оттого его Пороками стали Тщеславие и Гордыня, Добродетелями — Воздержание и Кротость. Его флегматичный гумор — холодный и влажный, как слизь. В металл ему досталась сера, отец всех металлов, его счастливые цвета — все коричные оттенки. Рождение во втором лунном месяце Юноны обещает, что Э́ккварт Ра́ннор будет добрым семьянином, верным мужем, заботливым, будто мать, отцом — любящим отцом для всех своих детей-лодэтчан. Из-за заметного волнения при коронации и из-за последствия сей тревоги — белой бескровности на лике короля Э́ккварта I, простой люд незамедлительно дал ему прозвание"Бледный"».

Вот так Эккё стал королем Экквартом I Бледным. Прозвище было не самым худшим, но и не почетным. Правителю предстояло благими деяниями поменять его, если он хотел войти в Историю под другим народным именем. А он хотел, очень хотел: Эккварт сам себе поклялся стать лучшим из лодэтских королей, столь же почитаемым всеми воинами, как его отец, Ортвин Раннор, и столь же обожаемым бедняками, как его двэн Рагнер Раннор.

Гизеля Кальсингога даже не судили — новый король его помиловал за заслуги — за верное служение короне в течение долгих, непростых для Лодэнии лет, но приговорил его к изгнанию в имение за косвенное участие в подлом убиение безвинного Угультриса Годилиира. (Лонкон Кавуг, кстати, умер своей смертью, так и не оправившись после мощного кулака графини Годилиир). Вечером тридцатого дня Любви бывшего канцлера выпустили из Вёофрца, дав ему пару часов на то, чтобы покинуть Брослос. В тот же вечер канцлер принес Рагнеру Раннору новую шкатулку и ключ от нее — Рагнер, конечно, сжег и этот пергамент, теперь с клятвой родного брата, — конечный конец очередной страшной, позорной тайны рода Раннор.

Но немного до того, уходя, Гизель Кальсингог сказал Рагнеру:

— Я искренне вас благодарю, Ваша Светлость, — за то, что на этот раз послушали глас рассудка. И у меня есть ценный для вас дар. Я умолчал о неких словах Гонтера Раннора, сказанных Зимронду Раннору, ибо не желал вас обозлить. И сейчас не хочу… Если вы не причините мне вреда, я их вам поведаю.

Когда Рагнер дал слово, «лысый свиристель» ему насвистел:

— Ваш старший брат, называя точное время своей смерти, сказал, что точно такая же участь ждет и вас, что вы оба прокляты, что вы оба умрете в тридцать три года. Я дарю вам ценное знание: время до начала лета этого года — две восьмиды с небольшим — это всё время, что у вас осталось.