После коронавируса – СССР

Роальд Алякринский

Автор считает, что Отечеству необходимо совершить прорыв к более счастливому будущему. В книге изложен конкретный план его достижения: в увлекательной форме, с юмором и предложениями, которые могут удивить необычностью и размахом.

Плохое

Начну с милиции, которую многие вспоминают по великолепному «Дяде Степе», описанному С. Михалковым. Были в СССР и такие, очень милые, охранники порядка. Но мне вспоминается бывшая в ходу поговорка: «Ты человек или милиционер?». Не всегда служившие в милиции работники были культурными. И вот отрывок из фельетона моего отца — ответственного секретаря газеты «Новороссийский рабочий», опубликованный в местной газете в 1931 году под названием «Дай-ка в кастрюле поворошу!»:

*В конце см. список источников, откуда взяты приводимые здесь отрывки.

«Городская столовая №1. Милиционер проверяет выходящих оттуда ее работников, не украли ли продукты:

— Стой! Стой все разом! Теперь подходи по одному… Это что у тебя — обед? Разрешение есть? Ну, есть так ладно. Дай-ка все-таки в кастрюле поворошу! И ворошит. Прямо рукой. Хоть бы вилкой вооружиться догадался! Потом ворошит в карманах, заглядывает даже в папиросную коробку…».

Отец спрашивает: «Неужели администрация предприятий во главе с их заведующими не дошла еще до точки в извращениях политики партии и государства?»

Западной внешней интеллигентности в СССР явно не хватало.

А вот мои воспоминания из более позднего времени… Однажды вечером в Красноярском аэропорту мне понадобилось сходить в туалет. Но даже и приблизиться к этому заведению, расположенному рядом с аэропортом, оказалось невозможно из-за огромной лужи, зловония и сплошной тьмы.

Свет здесь, поблизости от чуть ли не самой большой в мире гидроэлектростанции, почему-то не горел ни в самом туалете, ни на прилегающей к нему территории. Зато из этого мрачного угла хорошо просматривались светящиеся над аэропортом гигантские буквы лозунга: «Вперед, к победе коммунизма!»

Надо было слышать, с каким злобным вдохновением ругались, обходя зловонную лужу, пассажиры, прибывшие из разных краев огромного и великого Советского Союза, облегчая себя в отсвете букв сияющего призыва! А ведь действовал Красноярский обком КПСС, сидел в своем кабинете начальник аэропорта, сидела на своих местах могущественная партийная и советская номенклатура, призванная делать все для блага народа. Сидела, но этого не делала.

Что в первую очередь делали многие руководители, пересаженные на более высокую ступеньку номенклатурной лестницы? Благоустраивали свои кабинеты, меняли квартиры, дачи.

В магазинах периодически пропадали то бюстгальтеры, то сливочное масло. Очередь стала чуть ли не символом страны.

Верхний же этаж власти пользовался так называемыми «пайками» — питался недоступными «простому народу» продуктами.

В конце концов оказалось, что многим руководителям было мало того, что они имели. Они жаждали большей свободы. Не для народа, а для своего редко, но все же иногда наказуемого воровства. Отсюда — измена. Отсюда — развал страны.

Были и по-настоящему преданные идеалам социализма партийные руководители, о которых драматург А. Гельман сказал: «Речь идет не просто об отдельных стойких личностях, об отдельных гуманистических эпизодах: речь идет именно об исторической линии, нравственной линии в истории нашей партии. Мы просто плохо знаем эту сторону истории нашей партии, мы почти совсем не знаем ее героев, настоящих святых нашей партии».

К сожалению, победили не эти люди, а те, кого Д. Мережковский назвал «грядущими хамами».

Может быть, это не обидно, а смешно, но не столь уж значительное советское хамство поразило мою бабушку — дочь состоятельных родителей — когда на свет появился в Новороссийске автор этих записок. В местном ЗАГСе в 1932 году не оказалось нужного бланка. И выдали «Свидетельство о смерти». «Смерти» зачеркнули. Написали: «рождении». Мама, в отличие от бабушки, только посмеялась: «Он у меня очень живым родился. Вместо обычного „Уа“ закричал „Ура!“ Долго жить будет!»

Завершаю рассказ о плохом советском прошлом словами моего друга о том, кого на моей Родине сейчас многие превозносят, но значительная часть населения ненавидит. И это — одна из причин отсутствия единения моих соотечественников, того, что В. Путин назвал условием нашей непобедимости.

Давнему моему другу — писателю С. Жидкову присвоили после рождения имя «Сталинир». Еще при жизни И. Сталина он поменял его на «Станислав».

В марте 1953 года, когда сообщили о смерти вождя, мы с ним — студентом, как и я — шли по солнечному Арбату.

— Как же теперь без сильной руки? — сказал я.

— Болван! — отозвался старший друг, недавно демобилизованный из армии, — Его рукой Тухачевского расстреляли, других маршалов. А Блюхер от пыток в Лефортовской тюрьме помер. Из-за этого Гитлер и начал блицкриг в сорок первом. Так и сказал: «Нужно воевать, пока кадры не выросли вновь».

Я молчал. У друга мать — преподаватель марксизма-ленинизма. С Ворошиловым запросто беседовала. Где уж мне до их семьи! Они, конечно же, больше меня все знают.

— Гитлеру он больше верил, чем советским разведчикам, — продолжал Станислав. — Когда тот стал нас громить, так удивился, что в себя прийти не мог. Еле-еле его Молотов с другими в чувство привели…

Навстречу нам шли старик со старухой и малыми детьми. В изношенной одежде, лаптях.

— Он и деревню закрепостил, — взглянув на голытьбу, продолжил друг. — Паспортов не дал. За деревья налог стал брать. Их и попилили все…

Мне вдруг пришли в голову красивые песни и картинки колхозного благополучия из выпущенного при И. Сталине фильма «Кубанские казаки». И тут же — моя поездка в кубанскую станицу Раевку под Новороссийском. Нас, семиклассников из этого города, послали помогать станичникам. Тамошняя бедность нас поразила. Мы добросовестно пропалывали посадки свеклы и получали взамен кукурузную похлебку. Но кукурузная мука скоро кончилась, и мы «с голодухи» удрали в город.

Друг стал говорить о шизофрении вождя, о запрещении им показа второй серии фильма «Иван Грозный», где по воле его гениального режиссера

С. Эйзенштейна осужденный за неимоверную жестокость историком

Н. Костомаровым царь раскаивается в своих безумных деяниях…

Нашу со Станиславом беседу я вспоминал, когда ознакомился с докладом

Н. Хрущева на ХХ съезде КПСС. Нынешняя КПРФ этого съезда не признает. Хрущева ругает. Но многие ужасные факты из его доклада опровергнуть не может. Не может объявить родственникам реабилитированных при

Н. Хрущеве жертв массовых репрессий о том, что эти репрессии были справедливыми. Это понятно всем здравомыслящим людям, даже если никого в их семьях без причины не мучили и не убивали.

Недавно В. Путин и А. Лукашенко открыли памятник советскому солдату под Ржевом. И правильно сделали. Этим они слегка умалили грех генералиссимуса Советского Союза, намеренно замолчавшего подвиг, по разным данным, то ли семисот тысяч, то ли двух миллионов погибших там при защите Москвы наших плохо вооруженных солдат, сражавшихся с могучим Вермахтом, и их командующего генерал-лейтенанта Михаила Ефремова, который застрелился, чтобы не попасть в плен.

Это, а также пытки и смерть профессора Д. Плетнева и врача Л. Левина, которые отказались подписать ложные заключения о смерти от аппендицита застрелившейся жены И. Сталина, заставляют меня не верить измышлениям о «справедливости» превозносимого многими вождя старого СССР.