Колесо Времени. Книга 3. Дракон Возрожденный

Роберт Джордан, 1991

Великая битва с ордами, явившимися из-за Аритского океана, увенчалась победой Ранда, добывшего Рог Валир и призвавшего с его помощью оживших героев прошлого. Враг бежал. А люди узрели в развергшихся небесах битву между Ба’алзамоном – Темным, или Отцом Лжи, как его прозвали в народе, – и Рандом, победившим в этой небесной схватке. Чудо потрясло всех. Ранда провозгласили Драконом. Это невиданное событие заставляет вступить в игру новую опасную силу – главу Детей Света, лорда капитан-командора Пейдрона Найола, который правдами и неправдами стремится узурпировать власть. Но не он один строит козни против победителя Ба’алзамона. Слуги и приспешники Отца Лжи и другие отродья Тени тоже не могут себе позволить, чтобы Дракон Возрожденный явился в мир. В настоящем издании текст романа «Дракон Возрожденный» частично переведен заново и, как и в других романах, составивших знаменитую эпопею «Колесо Времени», заново отредактирован и исправлен.

Глава 2. Саидин

С ничего не выражающим лицом женщина из Туата’ан смотрела на знамя, пока оно вновь не поникло, затем ее внимание переключилось на тех, кто находился у костров. Особенно ее заинтересовал читатель, который превосходил Перрина ростом раза в полтора и был вдвое его крупнее.

— С вами огир. Ни за что б не подумала… — Лея покачала головой. — А где Морейн Седай?

Похоже, для нее знамени Дракона будто бы и вовсе не существовало.

Жестом Перрин указал на грубую хижину, что стояла выше и дальше прочих на противоположном склоне низины. Самая большая из всех, со стенами и с покатой крышей из неокоренных бревен, она все равно была не очень-то велика. Возможно, была побольше остальных ровно настолько, чтобы называться скорее избушкой, нежели хижиной.

— Вон тот дом ее. Ее и Лана. Он — ее Страж… Вот выпьете чего-нибудь горячего, и потом…

— Нет. Мне нужно поговорить с Морейн.

Перрин не был удивлен. Все являвшиеся сюда женщины настаивали на немедленном разговоре с Морейн, причем наедине. Новости, которыми Морейн иногда все же делилась с остальными, не всегда представлялись такими уж важными, однако женщины стояли на своем с упорством охотника, преследующего последнего в мире кролика для своей голодающей семьи. Та полузамерзшая старуха-нищенка отвергла одеяла и тарелку горячего рагу и босиком протопала к хижине Морейн, несмотря на непрекращающийся снегопад.

Соскользнув с седла, Лея передала поводья Перрину:

— Позаботитесь, чтобы ее покормили? — Лея нежно похлопала свою пегую кобылу по морде. — Пиеза не привыкла возить меня по таким буеракам.

— С кормом для лошадей у нас, вообще-то, негусто, — ответил ей Перрин, — но ей мы дадим все, что сможем.

Лея кивнула и, больше не сказав ни слова, торопливо зашагала вверх по склону, приподняв подол ярко-зеленой юбки, и красный плащ с голубой вышивкой колыхался у нее за спиной.

Перрин спрыгнул с коня, перекинулся парой-другой слов с людьми, подошедшими от костров, чтобы увести лошадей. Свой лук юноша отдал тому, кто взял поводья Ходока. Нет, кроме единственного ворона, они не видели ничего, лишь горы и женщину из Туата’ан. Да, ворон мертв. Нет, она ничего не рассказывала им о том, что происходит в мире за пределами гор. Нет, он представления не имеет, уйдут ли они отсюда в ближайшее время.

«Или вообще хоть когда-нибудь», — добавил он про себя. Морейн продержала их тут всю зиму. Шайнарцы не считали, что она вправе отдавать приказы, во всяком случае не здесь, но Перрин не сомневался, что Айз Седай, судя по всему, каким-то образом всегда сумеют настоять на своем. А уж тем более Морейн.

Лошадей повели в сложенную из цельных бревен конюшню, и всадники отправились греться. Перрин снова накинул на плечи плащ и с радостным чувством протянул руки к огню. Большой котел, по виду — байрлонской работы, распространял вокруг себя такие запахи, от которых юноша уже начал исходить слюнками. Похоже, чья-то охота сегодня увенчалась успехом, и округлые корешки, вплотную окружавшие пламя другого костра, издавали аромат, отдаленно напоминающий запеченную репу. Перрин сморщил нос и сосредоточился мыслями на рагу. Все больше и больше хотелось ему мяса, больше чего бы то ни было.

Девушка, одетая по-мужски, неотрывным взглядом провожала Лею, которая как раз входила в хижину Морейн.

— Что ты видишь, Мин? — спросил Перрин.

Мин подошла и встала рядом с ним, темные глаза смотрели тревожно. Перрин не понимал, почему она так упрямо носит штаны вместо юбок. Да, знал он ее достаточно, но не мог уразуметь, как кто-то, взглянув на Мин, может принять ее за смазливого юношу вместо хорошенькой девушки.

— Лудильщица скоро умрет, — тихо проговорила девушка, оглядывая прочих, собравшихся у костров. Поблизости не было никого, кто бы мог услышать их.

Перрин замер, вспомнив кроткое лицо Леи.

«О Свет! Лудильщики же никогда и никому зла не причиняют! — Несмотря на тепло от костра, его пробрало холодом. — Чтоб мне сгореть, лучше бы я и не спрашивал».

Даже немногие Айз Седай, знающие о даре Мин, не понимали, как он работает. Иногда девушка видела вокруг людей образы и ауры и порой даже могла истолковать, что они означают.

К костру подошел Масима и помешал рагу длинной деревянной ложкой. Шайнарец оглядел Перрина и Мин, потом почесал пальцем длинный нос и, перед тем как отойти, широко ухмыльнулся.

— Кровь и пепел! — пробормотала Мин. — Он, видно, решил, что мы влюбленная парочка, воркующая у костерка.

— Ты в этом уверена? — спросил Перрин. Девушка посмотрела на него, вздернув брови, и он поспешил прибавить: — Насчет Леи.

— Так ее зовут? Лучше бы я не знала. Только хуже становится, когда знаешь и не в силах… Перрин, я видела ее залитое кровью лицо, парящее над плечом, и невидящие глаза. Предзнаменование самое верное, вернее не бывает. — Мин задрожала и принялась с силой тереть ладони друг о друга. — Свет, хотела бы я видеть побольше счастливых знаков! Все счастье будто утекло куда-то.

Перрин открыл было рот, намереваясь сказать о том, что нужно предупредить Лею, но так ничего и не сказал. Сомневаться в тех знаках, которые Мин видела и понимала, не важно — добрых или дурных, никогда не приходилось. Если девушка была в чем-то уверена, то это сбывалось.

— Кровь на лице, — промолвил негромко Перрин. — Значит ли это, что смерть ее будет насильственной?

Он болезненно поморщился оттого, что эти слова дались ему так запросто.

«Но что я могу поделать? Если я скажу Лее, если заставлю ее в это поверить, ничего не изменится, только последние свои дни она проживет в страхе».

Мин чуть заметно кивнула Перрину.

«Если ей суждено быть убитой, это может означать нападение на лагерь».

Но каждый день в горы отправляются разведчики, да и дозорные настороже и днем и ночью. И Морейн, по ее словам, выставляет вокруг лагеря малых стражей; так что ни одно из созданий Темного не увидит лагерь, разве только набредет прямиком на него. Он подумал о волках. «Нет!» Разведчики наверняка бы обнаружили, если бы кто-то или что-то пыталось подобраться к лагерю.

— Ей предстоит долгая дорога до своих, — вполголоса произнес Перрин. — Дальше предгорий Лудильщики свои фургоны вести не станут. На обратном пути всякое может случиться.

Мин печально кивнула:

— А нас слишком мало, чтобы дать ей в охрану хоть одного. Даже если б от этого и был какой-то толк.

Она как-то уже рассказывала Перрину: когда ей было лет шесть или семь и она впервые поняла, что не все видят зримое для нее, то пыталась предупреждать людей о грядущих бедах. Мин не уточняла, но у него сложилось впечатление, что ее предупреждения только усугубляли ситуацию, если к ним вообще прислушивались. За правду видения Мин нелегко было принимать, им верили, лишь когда жизнь подтверждала их.

— Когда? — спросил Перрин. Его слуху это слово показалось холодным и жестким, как закаленная сталь. «Помочь Лее я ничем не могу, но, быть может, сумею понять, не нападут ли на нас».

Едва услышав его, Мин всплеснула руками, но ответила, не повышая голоса:

— Все не так. Я не могу определить, когда произойдет предсказанное. Никогда не могла. Я лишь знаю, что нечто случится, если только сумею понять, что означает увиденное. Ты не понимаешь. Видения не приходят по моему желанию, так же как и осознание их смысла. Они просто случаются, и иногда я их понимаю. Что-то из них. Очень немногое. Это просто происходит. — Перрин попытался что-то сказать в утешение, но девушку словно прорвало, и у него не было никакой возможности противостоять потоку ее слов. — Вот в один день я вижу какие-то знаки вокруг человека, а на следующий день — уже нет ничего, или наоборот. По большей части я ничего ни у кого не вижу. Конечно, Айз Седай постоянно окружены образами, и Стражи тоже, хотя истолковать их всегда сложнее, чем у прочих. — Она окинула Перрина изучающим взглядом, отчасти украдкой. — И еще кое у кого всегда они есть.

— Не говори мне, что видишь, глядя на меня, — резко бросил он, передернув могучими плечами. Ребенком он был крупнее многих других детей и быстро уяснил, как легко ненароком причинить другим боль, когда превосходишь их ростом или сложением. Это приучило Перрина к осторожности и осмотрительности и заставляло сожалеть о случаях, когда ему не удавалось вовремя обуздать гнев. — Прости меня, Мин. Мне не стоило тебе грубить. Я не хотел тебя обидеть.

Девушка удивленно взглянула на него:

— Ты ничуть меня не обидел. Да будут благословенны те немногие, кому хочется знать, что же я вижу. Свет свидетель, я бы точно не захотела — если есть в мире еще кто-то с такими способностями.

Даже Айз Седай никогда не слыхали ни о ком, кто бы обладал подобным даром. Они-то полагали, что это дар, пусть даже сама Мин так не считала.

— Дело в том, что я хочу хоть как-то помочь Лее. Мне никак не смириться с этим так, как получается у тебя, — чтобы знать и не иметь возможности ничего сделать.

— Странно, — тихо сказала Мин, — что ты проявляешь такую заботу о Туата’ан. Они крайне миролюбивы, а я всегда вижу насилие вокруг…

Перрин отвернулся, и она сразу же замолчала.

— Туата’ан? — раздался рокочущий голос, словно огромный шмель загудел. — Что там насчет Туата’ан?

Заложив страницу в книге пальцем, похожим на толстую сосиску, к костру явился составить им компанию огир. Из трубки, что он держал в другой руке, тянулась тонкая струйка табачного дыма. Его плотная куртка из темно-коричневой шерсти, застегнутая на все пуговицы вплоть до высокого воротника, расширялась у колен над отложными голенищами сапог. Перрин, стоя во весь рост, был едва огиру по грудь.

Лицо Лойала испугало многих, с его-то носом такой величины, чтобы зваться рылом, и широченным ртом. Глаза огира размером не уступали блюдцам, кончики густых бровей, свисавших, подобно усам, доходили почти до щек, а из копны длинных волос торчали оканчивающиеся кисточками уши. Некоторые из тех, кто прежде не видал огир, принимали его за троллока, хотя для большинства людей троллоки были такой же сказкой, как и огиры.

Когда Лойал сообразил, что вмешался в чужой разговор, его широкая улыбка поугасла и он заморгал. Перрин подивился, что кто-то вообще боится огир, — ну, разок испугаться можно, когда впервые их увидишь, но потом-то чего страшиться? «Однако в некоторых сказаниях их называют свирепыми и драчливыми, а коль они врагами станут, то непримиримыми и безжалостными». Он не мог в такое поверить. Огиры никому не были врагами.

Мин рассказала Лойалу о появлении Леи, умолчав про свое видение. Обычно она помалкивала про видения, особенно когда они были плохими.

— Ты ведь понимаешь, Лойал, как я себя чувствую, нежданно-негаданно угодив в одну упряжку с Айз Седай и этими двуреченскими парнями, — продолжила девушка.

Лойал уклончиво хмыкнул, но Мин, похоже, приняла этот звук за согласие.

— Да, — твердо сказала она. — Вот жила-была я в Байрлоне в свое удовольствие, как вдруг меня хватают за шкирку и зашвыривают одному Свету ведомо куда. Что ж, наверное, с таким же успехом я могла бы и дома остаться. Моя жизнь перестала принадлежать мне с тех пор, как я встретила Морейн. И этих двуреченских мальчишек-фермеров. — Она перевела взгляд на Перрина, и губы ее искривила усмешка. — Всего-то и хотела я жить, как мне нравится, влюбиться в человека, которого сама выберу… — Ее щеки вдруг вспыхнули, и она прокашлялась. — То есть я хочу сказать: ну что же в этом плохого — хотеть прожить свою жизнь без всех этих напастей?

— Та’верен… — начал Лойал. Перрин замахал рукой, призывая его умолкнуть, но огира редко удавалось перебить, еще реже — заставить замолчать, когда предмет разговора вызывал в нем воодушевление, затрагивая какую-то из его любимых тем. По огирским меркам Лойал считался чрезвычайно несдержанным торопыгой. Он засунул книгу в карман куртки и продолжил, жестикулируя своей трубкой: — Все мы, Мин, всю свою жизнь воздействуем на жизни других. Когда Колесо Времени вплетает человека в Узор, нить жизни каждого из нас тянет за собой жизненные нити окружающих. С та’верен то же самое, только происходит это в еще большей, гораздо большей степени. Они стягивают к себе весь Узор — по крайней мере, на какое-то время, — заставляя его нити оплетаться вокруг них. Чем ближе ты к ним, тем больше их влияние на тебя самого. Поговаривают, будто, оказавшись в комнате с Артуром Ястребиное Крыло, можно было ощутить, как сам собой изменяется Узор. Не знаю, насколько это правдиво, но так я читал. Впрочем, существует и обратное воздействие. Сами та’верен сотканы в нити более тугие, чем большинство из нас, и выбор у них невелик.

Перрин поморщился: «Проклятье, как же редко этот выбор что-то значит».

Мин тряхнула головой:

— Мне бы просто хотелось, чтобы они не все время были такими… такими растреклятыми та’верен. С одной стороны тянут та’верен, с другой — вмешиваются Айз Седай. И что же тут под силу сделать женщине?

Лойал пожал плечами:

— Полагаю, весьма мало, пока она остается рядом с та’верен.

— Как будто у меня был выбор! — проворчала Мин.

— Тебе выпало большое счастье — или несчастье, если тебе угодно видеть это в таком свете, — оказаться рядом не с одним, а с тремя та’верен. Ранд, Мэт и Перрин. Сам я считаю это огромным везением, пусть даже они и не были бы моими друзьями. Думаю, я мог бы даже… — Огир, подергивая ушами, обвел лица собеседников взором, полным неожиданного стеснения. — Обещаете, что не будете смеяться? Думаю, я мог бы написать книгу об этом. Я уже делаю заметки.

Мин по-дружески улыбнулась, и уши Лойала встали торчком, как прежде.

— Прекрасно, — сказала ему девушка. — Но кое у кого здесь такое чувство, будто эти та’верен вынуждают нас плясать на веревочках, как марионеток.

— Я себе такого не просил! — вспылил Перрин. — Не просил такого!

Она не удостоила юношу вниманием.

— Не так ли случилось и с тобой, Лойал? Не оттого ли ты и странствуешь вместе с Морейн? Я знаю, что вы, огиры, почти никогда не покидаете свои стеддинги. Не потащил ли один из этих та’верен и тебя вслед за собой?

Лойал вдруг принялся внимательно рассматривать свою трубку.

— Просто мне захотелось увидеть рощи, которые вырастили огиры, — пробормотал он. — Увидеть рощи, и только. — Он бросил взгляд на Перрина, будто желая получить от него поддержку, но Перрин лишь ухмыльнулся.

«Поглядим, как эта подкова подойдет к твоему копыту». Он не знал всего, но был уверен: Лойал — беглец. Девяноста лет от роду, но, по убеждениям огир, пока что недостаточно зрел, чтобы покидать стеддинг — «выходить во внешний мир», так они это называли — без разрешения старейшин. По людским меркам огиры живут очень долго. Лойал говорил, что вряд ли он встретит у старейшин теплый прием, когда снова окажется в их власти. Судя по всему, Лойал намеревался как можно дольше оттягивать этот миг.

Тут шайнарцы зашевелились, солдаты начали подниматься на ноги. Из хижины Морейн появился Ранд.

Даже на таком расстоянии Перрин мог отчетливо видеть черты его лица, рыжеватые волосы и серые глаза. Юноша был Перрину ровесником и выше его на полголовы — если их поставить рядом друг с другом, — хотя Ранд был стройнее, пусть и широк в плечах. По рукавам его красной куртки с высоким воротом сбегали вышитые золотой нитью шипастые побеги терна, а спереди на темном плаще красовалось то же изображение, что и на знамени, — четырехлапый змей с золотой гривой. Перрин и Ранд выросли вместе и дружили с самого раннего детства. «Остались ли мы по-прежнему друзьями? Сможем ли и дальше ими быть? Даже теперь?»

Шайнарцы как один застыли в поклоне, приподняв голову, но руки опустив до колен.

— Лорд Дракон, — возгласил Уно, — ждем указаний. Служить вам — честь.

Уно, от которого едва ли услышишь хоть одно предложение без ругательства или проклятия, сейчас говорил с глубочайшим уважением. Остальные вторили ему:

— Служить вам — честь.

И Масима, взор которого, отыскивающий во всем дурное, в эту минуту сиял беспредельным почтением, и Раган, и все прочие замерли в ожидании приказа, если Ранду будет угодно отдать его.

Ранд бросил на них мимолетный взгляд с высоты склона, затем повернулся и скрылся среди деревьев.

— Опять он с Морейн спорил, — тихо промолвила Мин. — Сегодня — весь день.

Перрин не был удивлен, но все же испытал легкое потрясение. Спорил с Айз Седай… Сразу припомнилось все слышанное в детских сказках. Айз Седай, которые по своему хотению, дергая за тайные ниточки, заставляют танцевать троны и целые страны. Айз Седай, у подарка которых всегда имелся незримый крючок, а цена за подарок всегда была меньшей, чем ты мог поверить, но всегда оказывалась куда большей, чем можно было представить. Айз Седай, чей гнев мог дробить землю и насылать молнии. Кое-какие из этих историй, как теперь знал Перрин, не были правдой. И в то же время они не открывали и половины всего.

— Пойду-ка я лучше за ним, — сказал Перрин. — После их споров ему всегда нужен кто-то, кому он должен выговориться.

Кроме Морейн и Лана, в поселке лишь они трое — Мин, Лойал и он — не взирали на Ранда так, будто тот стоял превыше всех королей мира. А из них троих только Перрин знал Ранда дольше.

Он зашагал вверх по склону, помедлив чуть, чтобы взглянуть на закрытую дверь хижины Морейн. Лея сейчас наверняка там, как и Лан. Страж редко позволял себе удаляться от Айз Седай, все время держась рядом с ней.

Рандова хижина была далеко не таких размеров, зато стояла ниже по склону, неприметная среди деревьев и в сторонке от остальных. Поначалу Ранд пытался жить внизу, вместе с остальными обитателями лагеря, но их непрестанный пиетет выводил его из себя. Теперь он держался наособицу. Даже чересчур наособицу, считал Перрин. Впрочем, он знал, что сейчас Ранд направился не к себе в хижину.

Перрин поспешил туда, где склон напоминавшей чашу низины в одном месте внезапно превращался в крутую скалу пятидесяти ярдов в высоту, ее гладкий камень сумел одолеть лишь жесткий кустарник, там и тут упрямо цепляющийся за трещины. Юноша точно знал, где именно в серой каменной стене есть расщелина, проем едва шире его плеч. От света дня, клонящегося к вечеру, осталась только узкая полоска над головой, и казалось, будто шагаешь по спуску в туннель.

Через полмили расщелина резко распахнулась в узкую долину, едва ли в милю длиной, ее скалистое дно было усыпано валунами и голышами, и даже крутые склоны густо поросли высокими болотными миртами, соснами и елями. Из-за солнца, усевшегося на вершины гор, протянулись длинные тени. За исключением расщелины, скалистые стены этого места были монолитны и столь круты, будто по горам здесь рубанули гигантским топором. Эту долинку еще проще было бы оборонять горсткой людей, чем низину-чашу, но здесь не было ни ручья, ни родника. Никто не ходил сюда. Кроме Ранда, после споров с Морейн.

Ранд стоял неподалеку от входа в долину, опираясь спиной о шершавый ствол болотного мирта и разглядывая свои ладони. Перрин знал, что на каждой из них выжжена цапля. Каблук Перрина шаркнул по камню, но Ранд даже не шевельнулся.

Внезапно Ранд принялся тихо декламировать, не отрывая взгляда от своих рук:

Дважды и дважды он будет отмечен,

Дважды — жить, и дважды — умереть.

Раз — цаплей, дабы на путь направить.

Два — цаплей, дабы верно назвать.

Раз — Дракон, за память утраченную.

Два — Дракон, за цену, что заплатить обязан…

С содроганием он заложил свои ладони под мышки.

— Но никаких Драконов еще нет. — Ранд хрипло рассмеялся. — Пока нет.

С минуту Перрин просто смотрел на него. На мужчину, способного направлять Единую Силу. Мужчину, обреченного на безумие из-за порчи на саидин, мужской половине Истинного Источника, — безумие, впав в которое он, несомненно, уничтожит вокруг себя все и вся. Человек — тварь! — страх и отвращение к которой с детства взращены у каждого. И все же… тяжело перестать видеть в нем мальчишку, вместе с которым вырос. «Как можно вообще вдруг взять и перестать быть кому-то другом?» Перрин выбрал плоский валун поудобнее, уселся на него и стал ждать.

Наконец Ранд обернулся и посмотрел на него:

— Как думаешь, Мэт в порядке? Последний раз, когда я его видел, он выглядел таким больным.

— С ним наверняка все хорошо.

«Сейчас он небось уже в Тар Валоне. Там они его Исцелят. А Найнив и Эгвейн удержат его подальше от неприятностей». Эгвейн и Найнив, и Ранд с Мэтом и Перрином. Все пятеро — из Эмондова Луга, что в Двуречье. Мало кто являлся в Двуречье из большого мира, не считая заезжих торговцев и немногих купцов, ежегодно закупавших шерсть и табак. И почти никто не покидал Двуречья. До тех пор, пока Колесо не избрало себе та’верен и пятеро простых сельских жителей не могли больше оставаться там, где прежде были. Не могли больше быть теми, кем прежде были.

Ранд кивнул, по-прежнему храня молчание.

— В последнее время, — произнес Перрин, — я ловлю себя на том, что желал бы остаться кузнецом. А ты… Хотел бы ты по-прежнему быть пастухом?

— Долг, — пробормотал Ранд. — Смерть легче перышка, долг тяжелее, чем гора. Так говорят в Шайнаре. «Темный зашевелился. Близится час Последней битвы. И Дракон Возрожденный должен встать против Темного в Последней битве, иначе Тень поглотит все. Колесо Времени будет сломано. Каждая эпоха будет перекроена по меркам Темного». И есть лишь я. — Ранда охватил безрадостный смех, плечи затряслись. — Я должен, потому что нет никого больше.

Перрин встревоженно поерзал. Этот смех был как тупое лезвие, и от этого смеха у него мурашки по коже побежали.

— Я так понял, вы снова с Морейн спорили. Все о том же?

Ранд сделал глубокий, неровный вдох:

— Разве не об одном и том же мы спорим всякий раз? Они там, внизу, на равнине Алмот, и один только Свет ведает, где еще. Их сотни. Тысячи. Они заявляют, что выступают за Возрожденного Дракона, потому что я поднял то знамя. Потому что я позволил провозгласить себя Драконом. Потому что иного выбора не видел. И они гибнут. Сражаются за человека, который вроде как должен был повести их. Сражаются за него, ищут его, молятся за него. И умирают. А я всю зиму сижу здесь, в горах, в безопасности. Я… я обязан им…

— Думаешь, мне это нравится? — Перрин раздраженно покачал головой.

— Вечно ты соглашаешься с тем, что она тебе говорит, — сердито заметил Ранд. — Никогда слова ей поперек не скажешь.

— Много же толку для тебя в том, что ты с ней грызешься. Всю зиму ты с ней в перепалках провел, и всю эту зиму мы проторчали тут как болваны.

— Потому что она права. — Ранд снова рассмеялся тем своим пугающим смехом. — Испепели меня Свет, она права. Они все распались на мелкие отряды, рассеянные по всей равнине, по всему Тарабону и Арад Доману. Если я присоединюсь к любому — белоплащники, доманийская армия и тарабонцы разделаются с нами, как утка с жуком.

Перрин чуть сам не рассмеялся от замешательства.

— Но раз ты с ней согласен, отчего же, во имя Света, ты все время с ней пререкаешься?

— Потому что мне нужно сделать хоть что-то. Иначе… Иначе я лопну, как переспелая дыня!

— Что сделать? Если б ты прислушивался к тому, что она говорит…

Ранд не дал ему возможности досказать, что они, мол, осядут здесь навечно.

— Морейн говорит! Морейн говорит! — Ранд резко выпрямился, обхватив голову руками. — У Морейн всегда есть что сказать по любому поводу! Морейн говорит, что я не обязан идти к людям, которые умирают за мое имя. Морейн говорит: я узнаю, что делать дальше, потому что Узор вынудит меня к этому. Морейн говорит! Но она ни разу не сказала, как именно я узнаю. О нет! Этого она и сама не знает. — Руки его безвольно упали, и он повернулся к Перрину, склонив голову набок и сузив глаза. — Иногда мне чудится, будто Морейн испытывает меня, проверяет, на что я способен, словно оценивает породистого тайренского жеребца. Ты такое когда-нибудь чувствовал?

Перрин прошелся пятерней по своей курчавой шевелюре.

— Я… Что бы там нас ни подталкивало или ни тянуло, но я знаю, Ранд, кто наш враг.

— Ба’алзамон, — тихо промолвил Ранд. Древнее имя Темного. На языке троллоков оно значит Сердце Тьмы. — И я, Перрин, должен встретиться с ним лицом к лицу. — Он закрыл глаза, лицо его исказила судорога болезненной улыбки. — Помоги мне Свет, какая-то моя половина хочет, чтобы это произошло немедля, вот сразу взять и покончить с этим, а другая половина… И сколько раз мне удастся… Свет, это так тянет меня, не дает покоя. А если я не сумею… Что, если я…

Земля сотряслась.

— Ранд? — обеспокоенно окликнул Перрин.

Ранда охватила дрожь; несмотря на вечерний холод, лицо у него покрылось по́том. Глаза его по-прежнему были крепко зажмурены.

— О Свет, — простонал он, — это так тянет…

Почва под Перрином вдруг заходила ходуном, и по долине, отражаясь эхом, разнесся сильный грохот. Перрину показалось, будто землю рывком выдернули у него из-под ног. Он упал — или же земля сама прыгнула ему навстречу. Долину трясло так, словно протянувшаяся с неба гигантская рука стремилась вырвать, вывернуть ее из горного кряжа. Перрин цеплялся за землю, а та прыгала под ним, пытаясь подкинуть его, как мяч. Голыши и булыжники мелькали перед глазами, и столбами вздымалась пыль.

— Ранд! — Вопль Перрина затерялся в рокочущем громе.

Ранд стоял, запрокинув голову, по-прежнему зажмурив глаза. Казалось, он не чувствовал, как перемалывалась земля, наклоняя его в разные стороны. Ни один из толчков, невзирая на их силу, не лишил его равновесия. Хотя Перрин и не был уверен, поскольку его трясло и дергало туда-сюда, но ему почудилась на лице Ранда печальная улыбка. Деревья мотало из стороны в сторону, и внезапно болотный мирт раскололся надвое; бо́льшая часть ствола рухнула не далее трех шагов от Ранда. Тот не заметил этого, как и всего остального.

Перрин изо всех сил пытался наполнить грудь воздухом.

— Ранд! Во имя любви к Свету, Ранд! Прекрати!

И столь же внезапно, как и началось, все завершилось. Надломленная ветвь с громким треском отпала от низкорослого дуба. Откашливаясь, Перрин медленно поднялся на ноги. Пыль густо висела в воздухе, искорками мерцая в лучах заходящего солнца.

Ранд стоял, уставившись в пустоту, грудь его вздымалась, словно он пробежал с десяток миль. Никогда прежде такого не случалось, даже чего-то отдаленно похожего.

— Ранд, — осторожно вымолвил Перрин, — что?..

Ранд, казалось, все так же смотрел на что-то далекое.

— Она всегда там. Зовет меня. Тянет меня к себе. Саидин. Мужская половина Истинного Источника. Иногда мне не удается удержаться, и я сам тянусь к ней. — Он сделал движение, будто хватая в воздухе нечто невидимое, и перевел взор на сжатый кулак. — И, даже еще не успев ее коснуться, я ощущаю порчу. Пятно Темного, подобное мерзкому тонкому налету, пытающемуся скрыть Свет. Меня наизнанку выворачивает, но удержать себя я не в силах. Не могу! Но иногда я тянусь — и будто воздух пытаюсь схватить. — Ладонь его раскрылась, пустая, и он издал горький смех. — А что, если такое случится, когда грянет Последняя битва? Если я потянусь и ничего не ухвачу?

— Ну, на этот раз ты уж точно что-то схватил, — хрипло заметил Перрин. — А что вообще ты делал?

Ранд озирался вокруг, словно бы узрел мир впервые. Поваленный болотный мирт, обломанные сучья. Перрин вдруг осознал, что разрушения на удивление невелики. Он-то ожидал обнаружить зияющие разломы в земле. Но стена деревьев вокруг выглядела почти невредимой.

— Такого я не хотел натворить. Получилось так, будто я хотел открыть кран в бочке, а вместо этого вырвал его с корнем. Она… наполняет меня. Я должен выплеснуть ее куда-нибудь, пока она меня не выжгла изнутри, но я… Ничего такого я не хотел.

Перрин покачал головой. «Что толку говорить ему, чтобы он постарался такого больше не делать? Ему едва ли больше моего известно о том, что именно он делает». Поэтому он ограничился такими словами:

— Желающих твоей смерти — да и всех нас заодно — и без того хватает, нечего тебе за них работать. — (Ранд словно его не слышал.) — Лучше бы нам в лагерь вернуться. Скоро стемнеет, и уж не знаю, как ты, а я точно проголодался.

— Что? Ох! Ступай, Перрин. Я скоро буду. Мне надо еще недолго побыть одному.

Перрин постоял в нерешительности, потом неохотно повернулся к расщелине в каменной стене долины. Но, и пары шагов не пройдя, он остановился, потому что Ранд вновь заговорил:

— Тебе ночью что-нибудь снится? Хорошие сны?

— Случается, — сдержанно ответил Перрин. — Я не многое помню из того, что мне снится.

Он обучился ограждать свой сон стражами.

— Они всегда со мной, эти сны, — промолвил Ранд так тихо, что Перрин едва услышал друга. — Может статься, они говорят о чем-то. О чем-то истинном. — Он умолк, погруженный в раздумья.

— Ужин стынет, — сказал Перрин, но Ранд пребывал всецело в плену собственных мыслей.

В конце концов Перрин повернулся и ушел, оставив Ранда стоять в одиночестве.