Под чёрным крылом войны

Розалия Степанчук

В книгу вошли 3 новых произведения Розалии Степанчук, посвящённые страшным и трагическим событиям Великой Отечественной войны. Автор – ребёнок военного времени, и её повествования имеют особую ценность, ведь это свидетельства очевидца!..

© Розалия Степанчук, 2020

ISBN 978-5-4498-7282-1

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

ДЕТИ БЕДЫ

ЭВАКУАЦИЯ

Слово «эвакуация» знают все. Но не все знают, какой ужасный смысл несло в себе это слово во время Великой Отечественной войны.

В марте 1942 года в Ленинграде началась вторая волна эвакуации населения. Дошла очередь и до детского дома, в котором жили четверо друзей — Элик Пронин и Борис Васильев тринадцати лет, Витя Рюмин двенадцати лет и Саша Иванов девяти лет.

— Ну, ребята, поедем мы с вами в дальние дали, на новые места. — Сказал самый умный из них — Элик. Его родители до войны были учителями, и Элик был начитан лучше, чем его друзья.

— И в школу больше ходить не надо. — Обрадовался Борька.

— Может, пожрать дадут чего-нибудь побольше. — Размечтался Витька.

И только Саша молчал. Он думал о маме, которая умерла от голода, совсем недавно. О папе, которого увезли вместе с институтом, где он работал, и слёзы наворачивались ему на глаза.

Прошли 6 месяцев от начала блокады, и страшная блокадная зима. Всё чаще стало пригревать солнышко, а ехать им предстояло по «Дороге жизни» через Ладожское озеро до железнодорожной станции. Дорога была скользкой от водяной плёнки подтаявшего льда, глубокие полыньи от взрывов вражеских снарядов — от начала до конца пути. Ехать можно было только ночью, из-за опасности авианалётов, а день уже прибывал — наступила весна, так что надо было спешить.

Ох, и страха натерпелись ребята, на этой дороге.

Посадили их в открытый кузов бортовой машины и повезли в темноте, в составе целой колонны таких же машин, в которых ехали, в основном, ребятишки дошкольного возраста, но были и подростки до 15 лет.

Машину, загруженную до предела, мотало из стороны в сторону. Дети сидели, вцепившись в борта, и друг друга. Элик успокаивал Сашу:

— Не бойся, Саша, держись за меня. Скоро мы уже доедем до берега.

Сашу трясло от сильного и промозглого ветра, ледяных брызг из-под колёс и от боязни, что машина перевернётся, и они все утонут, поэтому он промолчал.

Замирали от страха все дети и обе воспитательницы, сопровождавшие их.

Вот машина вдруг опасно накренилась на один бок, и юные пассажиры, чуть не скатились, как с горки, в ледяную воду, — бывало и такое. Воспитательница, Нина Ивановна, сидящая с края, вдруг истошно вскрикнула — машина так накренилась, что, если бы она протянула руку, то зачерпнула бы ледяной воды. Но тут шофёр выровнял машину, и поехал дальше. Ехали медленно и долго, объезжая полыньи и ещё не растаявшие торосы. Всем казалось, что этой страшной поездке по размытой дороге с глубокими полыньями, при сильном ледяном ветре и под призрачным светом бледной луны — не будет конца. Все окоченели, но не жаловались, терпели. Эта была дорога смерти, которая подстерегала их каждую минуту, она останется в их памяти на всю жизнь.

Когда желанный берег начал уже просматриваться тёмной полосой, вражеская артиллерия начала стрелять по озеру, не прицельно, а наобум. Дети видели, как взлетали фонтаны воды со льдом — то слева, то справа. Но сильнее бояться, чем они уже боялись, просто не было сил. Ребятишки становились безучастными к непрерывной опасности этой дороги.

К концу пути многие из них, уставшие от монотонного и натужного звука работающего мотора, и раскачивания машины, задремали, опустив голову на грудь, — ведь это была ночь.

Наконец, машина выехала на твёрдую дорогу, и быстро помчалась к станции, где стоял эшелон из теплушек, готовый к отправке. Сонных и озябших ребятишек, у которых от долгого сидения ноги казались ватными, построили и пересчитали. Они сбились в кучу, стараясь хоть как-то сохранить остатки тепла, зевая, дрожа и поёживаясь, закрыв глаза, стояли, покачиваясь, терпеливо ожидая своей очереди на посадку. А время, казалось, остановилось, хотя ночное небо начало бледнеть.

Первыми погрузили самых маленьких детишек — до четырёх лет, их набралось 3 вагона, потом — детей до 15 лет. Последними, заполнили вагоны-теплушки взрослые, которым выдали разрешение на эвакуацию. Все надеялись, что в вагоне будет тепло, но это был необычный вагон.

Теплушка военного времени — это пустой вагон — без освещения, полок, столиков, и, главное, без туалета. С одной широкой дверью, которая на остановках открывалась настежь, сдвигаясь в сторону. Но в центре вагона стояла маленькая железная печка-буржуйка, которая топилась дровами и углём, если они были. Тепло от такой печки было только в непосредственной близости от неё, остальное пространство теплушки — холодина и сквозняк.

Не на Урал и не в холодный март можно было бы ехать детям в таких теплушках, но выбора не было. Многие дети приехали в Свердловск совсем больными, от холода, голода и усталости, с разными простудными заболеваниями. Некоторые, очень ослабленные дети не пережили этого скорбного пути, но, выбирая между жизнью и смертью целого поколения, приходилось идти на вынужденные жертвы.

Когда разместились на полу, детям выдали по маленькому кусочку хлеба и стакан жидкого чая. Элик, получив свой хлеб, начал помаленьку отщипывать кусочки, и тщательно их пережёвывать, запивая чаем. Так учила его мама, когда была жива. Борька, глядя на него, тоже, сдерживая себя, растягивал удовольствие, пытаясь обмануть свой желудок, который недовольно урчал.

Витюшке было всего 12 лет, он очень хотел есть, и не умел ещё себя сдерживать, поэтому мальчишка запихал в рот весь свой кусочек, и, не успев его как следует прожевать, нечаянно проглотил, чуть не подавившись. Он, сидя на полу вагона, подтянул ноги, наклонил голову и заплакал, его желудок свело спазмом от такого питания. Мальчику стало легче, когда он выпил свой чай. Саша съел свой кусочек машинально, не почувствовав ни вкуса, ни сытости.

Никто из детей в вагоне не попросил ещё хлеба — все знали, что добавки не будет. Потом четверо друзей придвинулись в угол, и, привалившись друг к другу, уснули под мерный стук колёс.

Утро не принесло ничего хорошего. Поезд неожиданно резко остановился. Дверь вагона открылась, впустив холодный воздух, и грубый мужской голос прокричал:

— Все быстро из вагона, авианалёт, бегите в посадки вдоль дороги! — Дети, ещё сонные, худо-бедно согревшиеся, вяло зашевелились. Взрослые подгоняли их:

— Быстро, быстро, дети! Самолёты сейчас будут стрелять по вагонам, тащите тех, кто не проснулся к выходу. Затаитесь под деревьями.

Элик с Борькой подхватили Сашу, и, подталкивая к выходу Витьку, вывалились из вагона. Самолёт уже заходил со стороны паровоза и резко снижался для атаки. Ребятишки бросились в посадки, и вскоре услышали: та-та-та-та! Это крупнокалиберный пулемёт расстреливал вагоны. Самолёт разворачивался для атаки трижды, потом улетел. Ни травы, ни листьев на деревьях, ещё не было. Ребятишки, не обращая внимания на самолёт, и мальчики, и девочки, присели по нужде, ведь туалета в вагоне не было. Обычные человеческие чувства притупились.

Когда вернулись в вагон, обнаружили, что крыша прострочена дырками, как швейной машинкой. Теперь дуло и оттуда, особенно ночью. В соседних вагонах были жертвы — не всех малышей успели вынести.

До первого эвакопункта ехали двое суток. Там, специальная команда, увезла погибших в дороге детей и взрослых для захоронения.

Остальных покормили горячим супом без мяса, зато с капустой, картошкой и капелькой растительного масла. Детей предупредили:

— Ребята, кушайте помаленьку, хорошо пережёвывайте пищу, а то заболит живот и будет понос, а туалета в вагоне нет. — Но голодные и измученные детишки не прислушивались к этим советам, и торопливо выхлёбывали этот суп, прямо через край мисочки, не прикасаясь к ложке. Суп исчез быстрее, чем хотелось, и ничего другого не предвиделось. Надо было освобождать место для других страждущих, стоящих в очереди за супом.

Когда детей построили и повели в туалет, они увидели, как по «железке», протащили искорёженный паровоз, пострадавший где-то в пути во время бомбёжки.

Целую неделю, добирался эшелон с детьми до Свердловска, часто и надолго останавливаясь, и пропуская военные грузы. И всё это время, дети сидели на полу, не снимая верхней одежды, не умываясь и не причёсываясь, а ведь в вагоне были и девочки.

Но вот, наконец, эшелон прибыл в Свердловск. Его поставили на запасной путь. К вокзалу пришлось тащиться пешком, хорошо, что налегке. Только за самыми маленькими пришла машина.

Дети с ленинградского эшелона выделялись в толпе. Это были бледные дистрофики с потухшим взглядом, безучастные ко всему, что их окружало. Детей снова покормили супом.

Оказалось, что эшелонов с эвакуированными скопилось не меньше десяти. На станции стояли шум, гам и неразбериха. Все что-то кричали, доказывали, спорили, толкались, куда-то спешили. Одна толпа вклинивалась в другую, разрезая её, как волнорез. Сопровождающие охрипли от крика, призывая своих подопечных детей. Нина Ивановна с напарницей вела детей в здание вокзала, там им должны были сообщить место окончательного пребывания. И никто в том момент не мог знать, что никто из четверых друзей жить в детдоме больше не будет.

У Витьки Рюмина после супа закрутило в животе. Он увидел в стороне от перрона уличный туалет, и помчался туда, не успев сказать об этом Нине Ивановне. Он сидел над загаженной и зловонной дыркой долго, пока весь не переваренный суп, не покинул его кишечник. Бумаги в туалете, конечно, не было, воды в кране — тоже. Обессиленный, и пропитанный запахом туалета, Витька, пошатываясь, вышел наружу, и побрёл к вокзалу, надеясь отыскать свою группу. Но тут, его чуть не сшибла с ног, новая толпа беженцев, она закрутила его, как в водовороте, и Витька, совершенно ослабевший, присел к какому-то забору, теперь уже не зная, в какую сторону идти. Ему все здания казались одинаковыми. Он подумал:

— Посижу немного, и пойду искать своих. — Живот у него болел уже вполне терпимо, поэтому Витька, радуясь такому облегчению, задремал у этого забора, набираясь сил. Сидеть там было холодно и грязно, но перейти на другое место он уже не мог.

НЕОЖИДАННЫЕ ПЕРЕМЕНЫ

Его разбудил осмотрщик вагонов:

— Ты что это здесь расположился, как у себя дома на постели? — Пошутил он. — Откуда ты взялся и куда направляешься?

— Я только сегодня из Ленинграда приехал в детский дом, да пока бегал в туалет, потерял своих. Вы не знаете, где все наши?

— Вон оно что! Так ты из Ленинграда! То-то я вижу, что ты такой румяный, да толстый! — Витька невольно улыбнулся этой шутке. Правда, его улыбка напоминала гримасу тощей обезьянки.

— Так ваших, уже отправили электричкой в Первоуральск. Но ты не горюй. Я тебя посажу на следующую, а там уж ты и найдёшь своих. А пока пойдём-ка в бытовку, я тебя чайком напою.

В бытовке Витька смог, наконец, помыть свои грязные руки. Добрый дядя Сеня дал ему кусочек пирожка с капустой и стакан крепкого сладкого чая. От тепла бытовки, и от этой еды, у Витьки зашумело в голове, и он снова задремал.

— Ну, поспи пока, а как придёт электричка, я тебя разбужу.

В электричке было народа — не протолкнуться. Витька пробрался в тихий закуток, и присел на корточки, прислонившись к стенке. Осмотрщик, дядя Сеня, провожая его, дал ему с собой ещё кусочек пирожка в газетке, предупредив:

— Сразу-то не ешь, Витёк, потерпи, а то опять понос прошибёт. Ехать тут недалеко, чуть больше двух часов. Вот когда приедешь на место, на вокзале в буфете купишь себе чаю, вот тебе 3 копейки. И только тогда, помаленьку, съешь этот пирог, запивая чаем. Ну, бывай, парень, расти большой и здоровый! — И он, помахав рукой, отправился работать.

Когда проехали первый перегон, машинист по радио объявил:

— Приготовьте билеты к проверке, на линии контроль. Безбилетники будут доставлены в отделение милиции для составления протокола. Витька испугался — у него не было билета, и в милицию он не хотел. Увидев, что несколько человек направились к выходу, Витька полез за ними, решив, что это тоже безбилетники. Электричка остановилась, и Витька вышел на утоптанную площадку, вместо перрона. И было-то ему только 12 лет. Он понятия не имел, как правильно поступить, и действовал по наитию.

— Как же я тогда найду своих? — Вяло подумал он, потом решил: — Да ладно, не найду и не надо, не шибко это большое удовольствие жить в детдоме. Может как-то всё по-другому устроится. Если что, мне помогут найти мой детдом в Первоуральске.

Электричка покатила дальше. Витька осмотрелся. На этой станции была какая-то деревня. Он подошёл ближе к домам, кругом были глухие заборы и дворы под навесом. Маленькие окна недружелюбно смотрели на Витьку. Он не знал, что делать дальше. Просить милостыню он не мог, воровать — тем более, ведь он пионер. Размышляя, он, не торопясь, прошёл деревню и дошёл до речки. Присел отдохнуть и съел пирожок из газетки. Запить было нечем, но это ничего, зато, сыт. Настроение улучшилось, хотя, была вторая половина дня, а он так ничего и не придумал.

Витька медленно побрёл вдоль реки, она была ещё подо льдом, и от неё несло холодом, а он всё шёл и шёл по узкой тропинке, сам не зная, куда. Чем дальше он шёл, тем чаще он переводил дыхание, отдыхая. Что влекло его в эту сторону, он и сам не знал, и не думал об этом.

Наконец, он увидел какой-то домишко-не домишко, шалаш-не шалаш, какое-то строение, и пошёл туда. Дойдя до домика, Витька присел на пенёк возле невысокого деревянного столика, передохнуть и, надеясь, что его заметят. Голова его кружилась от усталости. Витька закрыл глаза. Ему казалось, что он пришёл на край света. На самом деле, от деревни Витька прошёл не больше километра.

Дверь открылась, и вышел старичок с ноготок, ростом почти как Витька, но с короткой бородой и косматыми бровями над колючими глазами. На нём была видавшая виды телогрейка и ватные штаны, заправленные в валенки с галошами. На голове — какая-то немыслимая, вытертая и порыжевшая шапка, из — под которой, торчали седые космы.

— Вот так дед, на лешего из сказки похож. И избушка у него наверно на курьих ножках. — Подумал Витька, разглядывая деда.

— Это кто же ко мне на заимку пожаловал? — Мягким баском произнёс мужичок. Звук этого голоса успокоил Витю, он почувствовал, что этот старичок поможет ему. И он рассказал короткую историю своей жизни, включая эвакуацию. Старик слушал, не перебивая, потом сказал:

— Витюшка, значит, сирота одинокий, как и я. А я дед Митяй, рыбак, стало быть. Ушёл я от людей-то, старался подальше от них держаться, да видно судьба послала мне тебя, нежданно-негаданно, в помощники. Старею, ноги-то от сырости болят, даже за хлебом стало трудно в деревню сходить. Поживёшь у меня на свежем воздухе, травками тебя отпою, может, и окрепнешь, а там видно будет. Рыбу-то ловил когда-нибудь?

— Папа ловил, а я только рядом был.

— Ничего, рыбалка дело нехитрое, научу. Ты как, ленивый парень, али нет? — Витька смущённо пожал плечами, не зная, что сказать. Потом придумал: — Я буду стараться, дедушка.

— Ну, пошли, Витя, потчевать тебя буду помаленьку, а потом воды нагреем и помоешься.

А, тем временем, когда Витька убежал в привокзальный туалет, и не пришёл обратно, его друзья и Нина Ивановна забеспокоились, но им сказали, что никуда мальчишка не денется, его найдут и доставят в детский дом позднее.

Расположились на полу табором, как цыгане. Сидячих мест всё равно не было. К Нине Ивановне подошёл какой-то мужчина. Они переговорили, и она подозвала к себе Элика с Борькой и ещё нескольких ребят 13—14 лет. Мужчина провёл их в кабинет дежурной по вокзалу, усадил на стулья, и обратился к ним:

— Меня зовут Владимир Андреевич, я директор ремесленного училища. — Он помолчал.

— Ребята, вся наша страна нацелена на то, чтобы победить врага. Наша Красная Армия бьётся, не щадя сил, и мы с вами должны ей помогать. Здесь, в Свердловске, сейчас есть заводы, где плавят металл, из которого делают танки, пушки, снаряды для наших солдат. Но на этих заводах не хватает рабочих рук, особенно знающих специалистов-рабочих. Нам нужны слесари, токари, фрезеровщики и другие. Я предлагаю вам пойти учиться в Свердловское ремесленное училище, и, получив одну из этих профессий, влиться в ряды защитников Родины. Кто согласен, поднимите руки.

Руки подняли все.

— Молодцы! Через год, когда вы получите специальность, вы станете комсомольцами, верными помощниками нашей партии во главе с Иосифом Виссарионовичем Сталиным.

— А теперь, коротко расскажите мне о себе. Начнём с тебя. — Он указал на Элика, потому, что тот был выше других ребят.

— Меня зовут Элик Пронин, мне 13 лет, в июле будет 14. Учился в 7 классе.

— Какое необычное у тебя имя!

— Да. Мой папа учитель физики, он и придумал мне имя Электрон, сокращённо Элик. В то время, когда я родился, принято было давать необычные имена. У нас в классе был мальчик по имени Трактор, девочки Милиция и Индустриализация. — Ребята согласно закивали, припоминая похожие случаи.

— Мама тоже учительница — русского и литературы. Жили мы в Ленинграде. Когда началась война, папа ушёл на фронт. Мама погибла от осколочного ранения, когда возвращалась из школы.

Я остался один и попал в детский дом. — Голос Элика дрогнул, но он сдержал слёзы.

— Этот парнишка будет в их группе лидером. — Подумал Владимир Андреевич.

Затем все ребята рассказали о себе. Истории их были похожи — одна печальнее другой.

— Сейчас вы все подпишете этот протокол, и копию его я передам вашей воспитательнице, а потом пойдём обедать в столовую.

Жизнь заставила этих ребят повзрослеть слишком рано. Мало кто из них дожил до пенсионного возраста, а если и доживали, то недолго пользовались благами оплаченного ничегонеделания.

А сейчас мальчишки радовались, что они не вернутся в детский дом, что жизнь их изменится, и они будут работать наравне со взрослыми, забыв о блокаде, обстрелах, смерти близких и чужих, о голоде и лишениях в ледяной квартире зимой.

Пока на вокзале его старшие друзья вступали в новую жизнь, Саша Иванов увидел в зале ожидания вокзала свободное место, и сел на него. И тут он услышал разговор двух мужчин, сидящих рядом.

— Наш институт прямо разбух от светил науки. Кто только к нам не приехал со всех концов страны. Из Москвы и Ленинграда, с Украины и из Белоруссии.

У Саши застучало в голове от волнения:

— Ведь мама говорила, что папа мой тоже уехал с институтом куда-то на Урал или в Сибирь, точно не помню. Я всё равно не знал, где они находятся. А вдруг, он сюда уехал, здесь же Урал, и я его найду. — Сердечко его радостно заныло, так, что уши покраснели. Он решил спросить об отце:

— А в вашем институте нет учёного по фамилии Иванов Андрей Николаевич? Я из Ленинграда, и мой папа уехал со своим институтом. — Мужчина оглядел Сашу, пожалел его про себя, и ответил:

— Нет, малыш, учёного с таким именем из Ленинграда у нас нет. Но, может быть, он приехал в другой институт? Какая у него специальность?

— Не знаю. — Опустив голову, прошептал Саша. А мужчины вернулись к прерванному разговору.

— Если здесь не один институт, то надо просто поискать, и найти папу. — Такая мысль могла прийти только малышу в его, Сашином, положении. — Пойду по городу, буду читать надписи, и спрашивать у людей. — Он не представлял, какую непосильную цель он перед собой поставил.

Саша встал и вышел из здания вокзала в город, никем не замеченный.

Лидия Максимовна Сандалова, врач-терапевт эвакогоспиталя, шла по городу после напряжённого рабочего дня. Сегодня опять прибыло несколько эшелонов с ранеными солдатами и эвакуированными гражданами. Среди них много больных по её профилю. Рабочий день её, формально, закончился ещё три часа назад, но главный врач попросил Лидию Максимовну поработать ещё, немного отдохнув. Она не возражала, дома её никто не ждал, поэтому она приходила туда только по необходимости.

Муж Лидии Максимовны ушёл к молодой искательнице приключений, когда их сыну, Саше Сандалову, было 10 лет. Вся жизнь её с этого момента была посвящена сыну. Он был идеалистом и мечтателем, совсем, как его отец. А отец Саши перед войной решил вернуться к своей жене, будучи многократно обманутым своей молодой женой. Но Лидия Максимовна простить его предательства не смогла.

Когда началась война, она могла сделать сыну бронь, чтобы он работал в госпитале. Но Саша даже слушать об этом не захотел. Он ушёл на фронт. Попал под Белгород, и погиб там, в сентябре 1941 года. Она осталась одна. Ей казалось, что смысл её жизни погиб вместе с сыном.

У неё оставалась только работа, она заменила Лидии Максимовне всё, что было ей дорого до смерти Саши. Душевная рана ещё не зажила, и с этим ничего нельзя было поделать.

— Как жаль, что мой мальчик не успел жениться, и не оставил мне внука. Мне было бы для кого жить. — Иногда думала она.

Сегодня Лидия Максимовна шла в Дом связи на улице Ленина — сестра из деревни прислала ей посылку.

День клонился к вечеру. Сумерки опускались на город. Была уже вторая половина марта, но весна ещё не вступила в свои права, и к вечеру похолодало. Чтобы получить посылку, пришлось постоять в очереди. Ей выдали фанерный ящичек, который оказался тяжёлым, и Лидия Максимовна поняла, что без машины ей не обойтись.

Она вышла на крыльцо Дома связи, и стала раздумывать, что ей делать с этим ящичком. И тут она услышала какой-то звук — не то котёнок пищит, не то младенец плачет. Она повернула голову на звук, и увидела в углу за высоким крыльцом фигурку ребёнка, сжавшегося в комочек.

Это был Саша Иванов. Он устал, его клонило в сон, но детский страх темноты и холод, держали его в напряжении. Он не ел целый день. Папу и его институт он так и не нашёл. На остановку Ленина-Толмачёва он приехал на трамвае — ему сказали, что там недалеко есть институт, но найти его не хватило сил.

Он сидел, не в состоянии больше двигаться, и тихонько поскуливал, как щенок.

Лидия Максимовна спустилась с крыльца, и, обогнув его, подошла к нему. Он весь дрожал, лоб его горел огнём. Он был похож на маленького грязного зверёныша. Мальчик открыл глаза, и посмотрел на неё. Что произошло в этот момент между этими одинокими душами? Какая-то невидимая связь установилась между ними. Видела и раньше Лидия Максимовна беспризорников, особенно, с тех пор, как в город хлынули толпы эвакуированных бедолаг. Но ничего подобного она при этом не испытывала. А к этому подкидышу потянулась вдруг её душа, и поняла она, что он — её спасение. Они в этой жизни спасут друг друга от тоски и одиночества.

Она не стала расспрашивать его, а подхватила его худенькое тельце на руки, и вернулась к крыльцу с посылкой. Неожиданно для неё самой, давно забытое чувство нежности охватило Лидию Максимовну — эту сильную женщину с непреклонным характером.

Впервые она растерялась, не зная, что делать. Чтобы позвонить в госпиталь, надо было вернуться в Дом связи. Но что делать с посылкой, когда на руках ребёнок!

И тут она увидела военного, который поднимался по ступенькам Дома связи.

— Товарищ майор, прошу Вашей помощи. Я врач эвакогоспиталя. Только что я нашла этого малыша за крыльцом. И ещё у меня тяжёлая посылка. Я дам Вам номер телефона, пожалуйста, позвоните в госпиталь…

— Я на машине, и отвезу Вас, куда скажете, только получу письмо до востребования.

Он вернулся быстро, отвёз Лидию Максимовну домой, и занёс ей посылку.

Она налила в ванну тёплой воды, быстро раздела мальчика. Через полчаса он лежал в тёплой и чистой постели. Он очнулся и с благодарностью посмотрел на неё.

— Кто Вы, тётя? — Тихо спросил он.

— Я твоё спасение. Выпей лекарство и спи.

— Меня зовут Саша. — Прошептал мальчик и отключился.

— Это судьба послала мне этого несчастного ребёнка, даже имя его, как у моего сына.

Лидия Максимовна позвонила в госпиталь, объяснила ситуацию, и пообещала завтра с утра выйти на работу. Потом она позвонила соседке, попросив её зайти.

Они договорились, что соседка, Маруся, будет присматривать за малышом, пока Лидия Максимовна на работе.

Саша крепко спал, и Лидия Максимовна занялась посылкой.

Её старшая сестра Клавдия жила недалеко от Свердловска, в лесничестве. Муж её до войны был лесником, а Клавдия, бухгалтер по образованию, вела домашнее хозяйство. У них была корова, свинья, пуховая коза, куры. Племянник Саша, родной сын Лидии Максимовны, всё лето, бывало, проводил в лесу у тёти. Вместе с двоюродными братьями, он купался, загорал, помогал по хозяйству.

Два сына Клавдии воевали. Теперь, её муж работал в совхозе на ферме, а она по-прежнему вела хозяйство и считалась лесником. У неё были помощники — муж и жена, жители соседней деревни.

Областное начальство берегло её и опекало, а она его подкармливала, хотя ей и платили за это смешные деньги. Всё было пристойно и взаимовыгодно.

В посылке было всего понемножку: кусочек домашнего сыра, кусочек сала, баночка с мёдом, лук и чеснок со своего огорода, и мелкие сухарики настоящего чёрного хлеба — целый холщёвый мешочек. Немыслимое богатство по тем временам.

Лидия Максимовна написала сестре благодарственное письмо, сообщив ей о своей «находке».

НА НОВОМ МЕСТЕ

Закончилась весна, и пришло долгожданное лето. Элик с Борисом лежали в больнице, лечились от дистрофии и малокровия. Сюда их устроил Владимир Андреевич, директор РУ. Учебный год начнётся с 1 июля, а пока ребята копили силы для учёбы и ударного труда на заводе. Плохонько кормили в больнице в то время, но ребятам, изголодавшимся в блокаду, еды пока хватало. Главное, ушли изнуряющие холода. Их наголо остригли, хорошо отмыли. Владимир Андреевич прислал им форму РУ, и теперь они могли гулять по больничному парку, читать книжки. Но безделье им уже надоело, не терпелось начать обучение профессии.

К началу учебного года ребята уже почти ничем не отличались от местных сверстников. Жить их определили в общежитие РУ, и они очень скоро почувствовали разницу между больницей и «ремеслухой». Но тогда все жили трудно. Как говорили в народе — «война — не мать родна».

В учебное время постигали тонкости профессии, остальное же время были предоставлены сами себе. И всё их свободное время было занято поисками еды. Кормили их один раз в день — в обед давали порцию супа с кусочком хлеба, и стакан жидкого чая. Правда, хлеб здесь был лучше ленинградского, но его было так мало. И есть хотелось не один раз в день да побольше.

Как только не изобретали ребята для себя пропитание. Ещё находясь в больнице, Элик и Боря подружились и с другими подростками-ленинградцами из их детдома. Теперь они стали сплочённой группой.

Летом и осенью они, чтобы не умереть с голоду, вместе воровали картошку на совхозном поле по ночам. Если бы их поймали, посадили бы в тюрьму лет на 5, но голод — не тётка. В то время могли посадить и за 10 колосков, украденных с поля, и за катушку ниток с фабрики.

Ребята ездили и на городской рынок помогать торговцам. Торговцы расплачивались продуктами, или небольшими деньгами, на которые они покупали хлеб и конфетки — «атласные подушечки». Сладкого и солёного им сильно не хватало. Им много чего не хватало в то время. Но они, уже много пережившие, радовались, что у них есть крыша над головой, и кровать в тёплой комнате.

Правда, одёжка у ребят плохонькая, хлопчатобумажная, не для уральских морозов, ботинки совсем не греют. Ноги в них замерзают — не успеваешь до завода добежать. Но Элик додумался обёртывать ноги газетами вместо рваных носок, и вместо стелек — тоже газеты подкладывать, и стало намного лучше. Нитяные перчатки порвались, в первые же, две недели холодов, но ребята научились штопать дыры, и рукам стало теплее. Бельё своё, кроме постельного, стирали сами, при этом шутили:

— Мы ленинградцы и держим марку! — В общем, их существование было испытанием на выживание. Ведь им на ту пору было только по 14 лет.

С первого дня учёбы ученики РУ ходили на практику на завод, чтобы на месте закреплять свои знания, полученные на уроке. Это было нелегко. Физические нагрузки требовали полноценного питания и отдыха. Они считались иждивенцами у государства, находясь на гос. обеспечении, и продовольственных карточек не получали, поэтому ребята мечтали быстрее стать полноправными рабочими, чтобы получать эти самые карточки, и питаться не от случая к случаю.

Наконец, это время настало!

В июне 1943 года их обучение закончилось. Большинству из них исполнилось 15 лет. Мастер, проверив их навыки, лучших допустил до работы, и выдал им рабочие карточки. Остальных приняли учениками по их профессии, и выдали карточки иждивенцев. Среди них оказался и Борис. Это была очень действенная мера исправления нерадивых учеников, — так считало начальство. Правда, от этой меры они стали ещё слабее. Теперь Боря с Эликом пользовались обеими карточками вместе, деля продукты поровну. Так у Борьки был шанс дожить до Победы.

Самое неприятное, что по окончании училища ребят выселили и из общежития. Им предоставили для проживания недостроенный дом без цоколя, стоящего, на временном фундаменте. Там не было ни печей, ни плит, ни дверных замков, ни вторых рам на окнах. Правда, туда завезли железные кровати, ватные матрасы с тощими подушками и байковые одеяла.

Дом этот обещали достроить в следующем году, но как пережить в этом доме уральскую зиму!

Человек может привыкнуть ко многому, но привыкнуть к холоду невозможно. Кроме ребят из Ленинграда в этот дом печали привезли выпускников ремесленных училищ из других городов.

Их мастер, пожилой рабочий, отец троих детей, пожалел ребят. Он пошёл с ними по начальству.

Ребятам установили буржуйки с плитой, где можно поставить котелок или кастрюлю, чтобы вскипятить чай или сварить еду, только из чего её варить? Дыры в оконных рамах заткнули старой ватой. Элик с Борькой одним матрасом закрыли окно, и стали спать вдвоём на узкой кровати. Так было теплее — спать, тесно прижавшись под двумя одеялами и телогрейками. В общем, начались для них новые мытарства, а не жизнь.

Этих мер для утепления помещения оказалось недостаточно, чтобы можно было там жить. От пола несло ледяным холодом не меньше, чем от окон. Ребята сразу вспомнили блокадную зиму. Здесь было не лучше. Буржуйка грела, только когда её непрерывно топили, а ребятам хотелось спать, да и топлива было мало.

Работать приходилось по 12—14 часов в сутки. В конце концов, зимой, в общагу, ребята ходить перестали, а стали жить и работать, не выходя с завода. К весне на них жалко было смотреть — грязные, тощие, вшивые, оборванные, с красными глазами от недосыпания.

Зато из Ленинграда пришла хорошая новость — блокада Ленинграда снята 27 января 1944 года. Элик с Борисом сразу написали письма домой, и получили ответ, что их отцы живы, и после длительного пребывания в госпитале, вернулись в свои квартиры. Ребята засобирались домой, но их не отпускали.

Тогда расторопный Элик послал отцу телеграмму: «Не отпускают. Вышли справку нуждаешься в уходе по ранению». Борис сделал то же самое. Справки они получили, и их, наконец, в марте 1944 года отпустили. Но так повезло не всем.

Прошло ровно 2 года после эвакуации на Урал. Не успев, как следует окрепнуть, они подверглись тяжёлой нагрузке, и это не прошло для них даром. Из семи подростков из Ленинграда, прошедших школу жизни на заводе, четверо заболели туберкулёзом, среди них и Борька Васильев. Он часто болел, а кашлять не переставал с начала холодов. Элик оказался покрепче, но тоже ослаб.

В Ленинграде он окончил вечернюю школу, поступил в институт, потом окончил аспирантуру, и стал учёным физиком. А вот Борису не повезло. Лечение от туберкулёза не помогло, и он умер в 17 лет, весной 1946 года. Элик тяжело переживал безвременную смерть друга, но изменить ничего было нельзя.

Он сказал своему отцу после похорон:

— Может, лучше было бы, чтобы он умер ещё в блокаду, он и тогда уже был на грани. Тогда бы ему не пришлось пройти и другие круги ада.

— Нет, сынок. Борис тоже защищал Родину, как и ты, и мы на фронте. А ещё скажу тебе, сынок, когда я лежал в госпитале, я видел, как искалеченные солдаты цеплялись за каждый день и час жизни. Никто не просил смерти, все хотели жить, не думая о том, какую жизнь им, искалеченным, придётся вести. Жизнь, даже не такая, как у всех других, — это самое лучшее, что может подарить нам судьба. Жаль его отца. Тяжело потерять сына, лучше самому два раза умереть. Теперь он совсем один остался. Будем ему помогать, чем сможем.

Элик посмотрел на отца и сказал:

— Папа, как я счастлив, что война не отняла тебя у меня. В самые трудные моменты, я вспоминал вас с мамой, а таких моментов за два года эвакуации не счесть. Когда мы ехали на Урал, нас было четверо друзей. Борьки больше нет, а где ещё двое, самых младших, никто не знает. Сгинули где-то. Очень хочется верить, что они ещё живы. Милиция искала их, да так и не нашла. Я ходил на то место, где был наш детский дом. Его ремонтируют и скоро собираются привезти тех, кто выжил, в Ленинград. Может, их найдут родители или хоть кто-то из родственников. Правда, у Витьки Рюмина ни отца, ни матери не было. Они погибли в самом начале войны, в их дом попала бомба, пока Витька был в школе.

У РЕКИ

Тогда, в конце марта 1942 года дед Митяй оставил Витьку у себя, пожалел мальчишку — уж очень жалкий у него был вид. Конечно, лишний рот в доме, но и помощь деду не помешает. Решил Митяй хлопотать для мальца продуктовую карточку иждивенца. Собрался он в сельсовет, взял с собой вяленой и свежей рыбы, да и пошёл к секретарше. Насилу дошёл, но дело-то важное. Он долго переминался с ноги на ногу, комкая в руках шапку, пока секретарша ни прикрикнула: — Ну!

— Послушай, Макаровна, что я скажу. Прибился ко мне, значитца, мальчонка двенадцати годов, сирота беспризорная. Оставил я его у себя, буду ему дедом. — Дед замолчал, переживая заново, эту радость. — Но секретарше эта радость была не понятна.

— Ну, ладно. А чего ты от меня-то хочешь, Митрий?

— Так это… Значитца… Как бы это… Время-то сейчас, сама знаешь… С харчами-то… Карточку бы надо на него.

— Ещё чего, я в тюрьму пока не собираюсь! Кто он тебе, чтобы карточку выдавать? Документы у тебя на него есть? Нет, значит? Так и карточки нет!

Дед, молча, пристально смотрел ей в лицо. Макаровна смутилась, думая про себя:

— А говорят люди-то, мол, колдун этот дед. Наведёт порчу и майся тогда, никакие врачи не помогут. И сам он людей лечит травками, и помогает, говорят. — Размышляла Макаровна.

— Так что же мне с тобой делать, Митрий? — Сказала она вслух.

— Со мной — ничего. — Осмелел дед, видя её смущение. — Выпиши документ, что я его будто усыновил, значитца, али другой какой, тебе лучше знать. Ты у нас здеся, за всё про всё. А свидетельство его сгорело, мать его туды через коромысло. — Дед мрачно уставился на неё, не отводя глаз. — Макаровна невольно опустила взор, и сказала:

— Ну, ладно, приходи сюда с мальчиком, позовём двух свидетелей, и оформим усыновление.

— Когда же приходить-то?

— Завтра и приходи часов в 10.

Дед, довольный, поковылял домой. По пути зашёл к знакомой бабе, промышлявшей на базаре.

Достав два свёртка с рыбой, он отдал их бабе.

— Вот, на, рыбы-то, сама съешь, али продай, а мне-то, дай хлеба и сахарку. Внук у меня таперича, объявился, кормить его надо лучше, он у меня, значитца, исхудал весь. А, ежели, какая нужда у тебя приключится, присылай свою племянницу-то к нам с внуком. — Дед Митяй с удовольствием произносил эти приятные слова. Однако бабу эти слова ничуть не задели, сердце её очерствело.

Получив желаемое, дед, довольный, пошёл домой. Витька всё это время спал, набираясь сил.

Проснулся он к вечеру, перехватил, не глядя, то, что дедушка ему на стол поставил, и опять блаженно уснул на сундуке, счастливо улыбаясь. Одет он был в дедовы обноски, пока его одёжка не высохла после стирки, да и её надо было хоть как-то починить, другой-то не было.

Документ на Витьку и карточку они получили, и он стал деду законным внуком. Витька постепенно поправлялся и стал помогать деду, выполняя его поручения. Попутно, Митяй всерьёз обучал его искусству рыбалки, чтобы в любую погоду, и в любое время года с рыбой быть.

В мае лёд сошёл, но вода ещё была ледяная, а солнышко подогревало камни на берегу, и Витька, стоя с удочкой, снимал обувь, чтобы зря её не драть. На днях ему исполнится 13 лет, и он надеялся, что все его беды кончились. Ему очень нравилось жить у деда, о лучшем он и не мечтал. Он иногда вспоминал предвоенную жизнь в Ленинграде — с родителями; потом блокадную осень и зиму, детский дом, своих друзей, но эти воспоминания не тревожили его душу, прошлая жизнь отодвинулась куда-то далеко-далеко, да и о будущем он не думал — жил сегодняшним днём.

К ним с дедушкой на заимку наладилась прибегать девчонка лет 10—11, племянница торговки, у которой дедушка обменивал рыбу на продукты помимо карточек. Она садилась на тёплый камень на берегу, грея босые ноги, и, молча, наблюдала за Витькой. Витька не обращал на неё внимание. Но, вскоре, произошёл случай, который подружил этих, ушибленных бедой, детей.

Утро началось хорошо. Витька с дедушкой поели картошки с вяленой рыбой, попили кипяточку с конфетками. Дедушка сел чинить рыболовную снасть — «морду».

Прибежала из деревни тощая босоногая девчонка — за рыбой. Унюхала картошку в котелке, и стала глотать слюну. Дедушка всё понял, и дал ей картофелину и вяленую рыбёшку.

— Голодная девчонка-то. Видать, тётка не балует её разносолами. — Подумал Митяй. А та не стала обдирать с картошины «мундир», живо запихала её в рот, ободрала рыбку, и побежала с ней на берег. Там она села на валун, дожевала картошку, и стала наблюдать за Витькой, посасывая солёную рыбку, как конфетку.

Витька стоял на валуне с удочкой. Воды в речке сильно прибыло от талого снега. Течение стало бурным, и леску с крючком сильно относило в сторону. Витька повернул голову, собираясь спросить о чём-то дедушку, но его на берегу уже не было. И тут, неожиданно, удочку так дёрнуло, что Витька едва не выронил её. Это была бы катастрофа — леска и крючки товар дорогой. Он схватил удочку двумя руками, перебирая ногами для устойчивости, но оступился и рухнул в стремительный ледяной поток, не выпуская удочку из рук. Витька услышал истошный крик девчонки, и тут же, с головой ушёл под воду. Он оттолкнулся ногами от неровного дна, вынырнув на поверхность, успел глубоко вдохнуть полные лёгкие воздуха, прежде чем поток снова захлестнул его. Ещё раз, с большим трудом, он хватил глоток воздуха. До войны он жил недалеко от воды и хорошо плавал, но 6 месяцев голодовки и эвакуация подточили его силы.

Сознание ускользало от него, он словно проваливался в глубокую дремоту без сновидений. Его крутило и тащило, а потом вынесло на мелкий перекат, и зацепило за корягу, застрявшую на этом перекате. Это спасло ему жизнь. Дедушка, поспешивший на крик девчонки, сразу всё понял. Он нашёл беспомощного Витьку, который так и не выпустил удочку из рук с хариусом на крючке, вытащил его из холодных объятий воды, перевернул его животом на своё колено, и начал ритмично надавливать на Витькину спину. Вытекла из Витьки вся вода, которую он успел хлебнуть.

— Ещё не пришло твоё время-то отдать концы, парень. Мать её туды, через коромысло! Живи, давай! — Приговаривал дед. — Скажи спасибо девчонке — то, она меня позвала. Спасла она тебя.

Витька с трудом поднялся на дрожащие ноги, пошатываясь, и опираясь на деда, постепенно приходя в себя.

— Пойдём в избушку-то, снимешь мокрое, попьёшь, значитца, кипятку с травкой, да и ладно.

Потом Витька, измождённый, впал в тревожную дремоту, ему казалось, что он снова едет в машине через ледяное озеро, спасаясь от блокадного голода и холода.

Потом, согревшись от травяного настоя и под дедушкиным тулупом, уснул и проспал весь день и всю ночь. Утром кровь снова весело бежала по его жилам. Он с удовольствием попил рыбного бульона, в котором плавали кусочки нечищеной картошки и рыбы, пойманной им вчера. И еда эта показалась ему очень вкусной.

— Рыба-то с твоего улова, Витёк. Молодец, что удочку-то не отпустил, внучек. — Они оба были довольны и едой и друг другом. В опорках и обносках, в убогом жилище, при скудном и однообразном питании, они, тем не менее, оба были довольны своей жизнью.

А тут и девчонка прибежала, кое-какие продукты принесла за рыбу.

— Тебя как зовут, девочка? — Улыбаясь, спросил Витька.

— Танькой.

— А меня Витькой. Спасибо тебе, что ты дедушку позвала, а то я бы погиб.

Та только, молча, пожала плечами.

— А я думал, что ты немая — все молчишь и молчишь.

— Не, я не немая, я сирота. Тётка моя говорит, что я дармоедка, никому не нужная, вот я и молчу.

— А родители твои где?

— Да на фронте погибли. — Беспечно сказала она.

— Я тоже сирота. Но мне повезло — дедушка у меня добрый, заботится, и я буду о нём заботиться, когда он совсем стареньким станет. А подружки у тебя есть?

— Не-а. Кто со мной дружить-то станет?

— Я буду с тобой дружить. Ты нам с дедушкой нужна, потому что ты хорошая, правда, дедушка?

— И то — правда. Хорошие-то люди, стало быть, вместе должны держаться.

Осенью дети пошли в школу. Таня в четвёртый класс, а Витя — в шестой.

В 1944 году Витя закончил 7 класс, и дальше учиться не захотел, стал рыбачить с дедушкой. А тот стал часто болеть, на сердце жаловался. Витя привязался к деду всей душой, жалел его, и больше всего боялся остаться одному. А дедушка успокаивал:

— Тебе уж 15 стукнуло, на тот год, гляди, паспорт получишь. Все дороги, значитца, перед тобой открыты будут. А я-то и так довольно пожил. Не два же века мне жить-то. С лёгким сердцем помру. Много мне зла люди-то причинили, а ты, как ясно солнышко, обогрел мою душу, да и я тебе, стало быть, помог на ноги встать в жизни-то. Семью мою злые нелюди-то порушили, а ты, значитца, стал моей семьёй. — Потом засмеялся: — Ни сына, ни дочери-то у меня не было, — сразу внуком обзавёлся, а ты, стало быть, дедом. Чудны промыслы твои, Господи!

— Ну, да! — Заулыбался Витя.

Дед Митяй прожил ещё три года. Перед смертью он показал Вите заначку, где хранил деньги.

— Вот, для тебя, значитца, собирал-то. Хватит тебе на первое-то время. Не оставайся здесь. Тебе уже 18. Как похоронишь меня, забирай Танюшку-то и езжай с ней в город. Там, стало быть, и устроитесь. — Вскоре дед Митяй умер.

Похоронив дедушку, Витя с Таней уехали в Свердловск. Татьяне уже исполнилось 16 лет. Она была невысока, стройна и худощава, как мальчишка. Лишь едва обозначенные округлости бёдер намекали на то, что она девушка. Прямые волосы пострижены до плеч. Они были пепельного цвета и казались седыми, как у старушки. Бесцветные брови и ресницы придавали её лицу какое-то отстранённое, почти пустое выражение. Тонкое бледное лицо. Гладкая кожа, плоская грудь. Казалось, что даже губы не имели цвета. Но ничего этого не замечал Витя. Танюшка была для него самой близкой и желанной. Они устроились на завод, расписались. Своего первенца они назвали Дмитрием. Дали им комнатку в бараке, и стали они жить, как все тогда жили, в тяжёлый 1947 год. Но эти ребята умели довольствоваться малым, были ещё очень молоды, и вся жизнь у них была впереди. Возвращаться в Ленинград Витя не захотел — там его никто не ждал.

НА ГРАНИ

Но вернёмся в Свердловск конца марта 1942 года.

Девятилетний Саша Иванов умирал. Пока ему приходилось преодолевать превратности долгого пути в эвакуацию, организм его боролся и сопротивлялся. Но всему есть предел. Как только он попал к Лидии Максимовне, и она создала ему тепличные условия, состояние его ухудшилось. Ничего ему не помогало, температура не спадала, дыхание было тяжёлым, сердечко едва постукивало, давление было очень низким. Тяжёлая анемия и истощение организма препятствовали его выздоровлению. Ребёнок не засыпал, а проваливался в обморок, просто теряя сознание.

Лидия Максимовна страдала, потому что, как врач, хорошо знала, к чему ведёт такое состояние. Она кинулась в детскую поликлинику, попросила прислать к ней на дом опытного педиатра.

Та осмотрела Сашу и сказала:

— Да, Вы правы, ребёнок очень слабый и случай тяжёлый. Саша сейчас на грани жизни и смерти.

Она сделала всё необходимое, с большим трудом отыскав на руке Саши, кровеносный сосуд для капельницы, и распорядилась: не кутать, обеспечить постоянный приток свежего воздуха, лекарство вводить через капельницу и инъекции — через 4 часа круглые сутки. Когда ребёнок очнётся, давать ему микстуру. Подушки поднять, ребёнка устроить полусидя. Делать обтирания всего тела спец. раствором, когда температура поднимется выше 38 градусов.

— Я зайду к вам через 2 дня. — Сказала педиатр.

Лидия Максимовна слушала коллегу и сдерживала слёзы, думая:

— Неужели не удастся спасти малыша? Ведь мы с ним обрели друг друга, чтобы жить и быть счастливыми. Едва мальчику станет лучше, отвезу его к сестре в лес, он там быстро поправится.

Ей пришлось идти на работу в эвакогоспиталь, там её ждали. С Сашей осталась соседка Маруся, бывшая операционная сестра, получившая на фронте тяжёлое ранение, и отпущенная доживать.

Выслушав все назначения педиатра, Маруся пообещала звонить Лидии Максимовне каждые 2 часа. Она умела обращаться и с капельницей, и со шприцем.

А Лидия Максимовна снова вернулась в юдоль печали и страданий — эвакогоспиталь, чтобы помогать страждущим — больным и бездомным людям, голодным и измученным, сорванным против их желания с обжитых и милых сердцу мест.

5 часов без передышки она вела приём на автомате, а мысли её были дома, рядом с Сашей. Через 2 часа позвонила Маруся: «Всё по-старому, Саша спит». Потом ещё через два часа: «Заменила раствор в капельнице». Когда закончился приём, у неё рябило в глазах. Она плохо спала ночью, вскакивая через каждые 4 часа, чтобы сделать укол мальчику, и очень устала. Выйдя из госпиталя, Лидия Максимовна побрела к остановке мимо небольшой церкви. Она никогда не обращала внимания на эту церковь. Молодость её прошла в период, когда религия подвергалась гонению, поэтому она была атеисткой.

Но сегодня ноги сами понесли её через церковный двор. Войдя в церковь, она остановилась. Народа было мало. Лидия Максимовна осмотрелась и увидела в глубине икону Иисуса Христа, а рядом икону Божьей Матери. Она подошла к этим иконам, и, склонив голову, начала, молча, молиться:

— Господи! Матерь Божья! Простите меня за то, что я не умею даже правильно креститься! Я не знаю ни одной молитвы, но я всей душой уповаю на вашу милость и сострадание. На вас моя последняя надежда. Прошу тебя, Отец небесный и тебя, Матерь Божья, спасите и сохраните Сашу, ведь он не успел ещё согрешить в этой жизни. Ему только 9 лет, а он уже столько перенёс. Пусть он поправится. Он ослаб, и лекарства не помогают ему. Как только Саше станет лучше, я приду сюда и окрещу его, и сама приму обряд крещения. Это мой обет.

Она стояла перед иконами, и слёзы текли по её лицу, принося ей облегчение. Потом ей пришла неожиданная мысль: «Я приму всё, что неизбежно, со смирением, прости меня, Господи». Постояв ещё немного, она вышла из церкви.

Придя домой, она постояла под душем, потом они с Марусей пообедали. Лидия Максимовна придвинула кресло к Сашиной кровати, и задремала. Но даже сквозь дрёму, она, как всякая мать, невольно улавливала каждый звук, связанный с Сашей. Она услышала, как Саша сказал:

— Мама!

Лидия Максимовна посмотрела на мальчика. Он, не открывая глаз, снова сказал:

— Мама! У меня ручка болит. — Она поняла, что у него одеревенела рука от капельницы. Она осторожно убрала капельницу, подложила свою тёплую руку ему под локоть, согревая его, и восстанавливая кровообращение. Потом смерила его температуру. 38. Это неплохо. Воздух в комнате свежий, Маруся выполняла все назначения точно.

— Какая же она молодец! — С благодарностью подумала Лидия Максимовна.

Потом она поймала себя на мысли, что за то время, как она принесла домой своего подкидыша, она перестала думать с не проходящей тоской о своём погибшем сыне. Она не забыла о нём, но мысли эти переместились куда-то вглубь её сознания, вызывая чувство смирения перед тем, что невозможно изменить. Мёртвого не вернёшь, а живой — нуждается в её заботах.

— Может, и правда, этот малыш послан мне кем-то свыше. Буду жить для него, если он сирота. А если нет? — Эта мысль больно кольнула её. Но она тут же подумала:

— А если бы я потеряла своего ребёнка, а потом бы нашла? Но об этом лучше пока не думать. — Она наклонилась над ним, и, слегка повернув его, поставила ему очередной укол. Следующий укол через 4 часа. Теперь можно подремать.

Когда Саша снова уснул, Лидия Максимовна перебрала мешочки с травками, присланными сестрой. Нашла траву для возбуждения аппетита и отложила в сторону. Сделав в комнате влажную уборку, она снова опустилась в кресло и задремала — усталость брала своё.

Она проснулась от того, что услышала какой-то булькающий звук, и сразу посмотрела на мальчика. Он спал и смеялся во сне. Она потрогала его — Саша был весь мокрый, пот струился по его телу. Она подумала: «Наверно купается во сне под жарким солнышком». Она обтёрла его, мягким сухим полотенцем, нашёптывая какие-то давно забытые ласковые слова и словечки, сменила бельё, тихо напевая, укрыла, а он даже не проснулся, только глубоко вздохнул, и повернулся на бочок, поджав ноги, и положив руки под щёку, как делают все дети, да и многие взрослые. Через 4 часа она снова поставила ему укол, и приготовила ему питьё, добавив немного мёда. Она знала, что он попросит пить, едва открыв глаза. К утру температура спала. Саша проснулся, и спросил:

— А где мама? Она звала меня с собой, но я не пошёл. Мне хотелось ещё купаться в тёплой воде.

Лидия Максимовна напоила его, ничего не ответив. Тогда он сказал:

— Как же я забыл, ведь мама умерла, когда мы жили в Ленинграде. Значит, я видел маму во сне.

— А хлебушка у Вас нету? — Вдруг прошептал Саша. Лидия Максимовна засуетилась — разогрела бульон, покрошила туда сухариков, присланных Клавдией, и покормила Сашу. Он устало откинулся на подушку и сразу уснул.

Весь апрель проболел Саша. Даже когда у него установилась нормальная температура, он был ещё очень слаб. В солнечные дни мая окно в его комнате было открыто настежь, и Саша, сидя у окна, читал детские книжки, которые достала мама Лида с антресолей, вместе с одеждой её сына. Она сохранила всё это, сама не знала, зачем — вещи были в хорошем состоянии.

В ветвях высокого дерева, которое росло под окном, хлопотливо сновали птички, и Саша с удовольствием наблюдал за ними, греясь на солнышке. Он чувствовал себя и вёл, как престарелый пенсионер. Ему не хотелось ни играть, ни бегать, казалось, что он исчерпал свой жизненный ресурс.

Правда, к нему вернулся аппетит, но появилась другая крайность — он постоянно хотел кушать, не чувствуя сытости. Теперь его приходилось ограничивать, чтобы он не набирал вес слишком быстро.

Саша подружился с соседкой Марусей. Ей было всего 25 лет, она была нашпигована осколками, как колбаса салом (это её шутка). У неё была только одна нога, и она прыгала со своим костылём, как воробей. Это она сама так говорила, потому, что имела весёлый нрав, несмотря ни на что. Когда мама Лида была на работе, с ним оставалась Маруся. Она хорошо рисовала смешные картинки. Однажды она нарисовала толстого кота, который занял всё кресло, развалившись в нём. Кот выглядел очень смешно, и Саша всегда улыбался, глядя на него. Маруся сказала:

— Если будешь слишком много кушать, превратишься в такого толстого кота. Саша поверил.

Как говорится, лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать. Он хранил эти весёлые картинки — все до одной, они поднимали его настроение. Маруся никогда не училась рисованию, просто у неё был природный дар, но у неё не было возможности его использовать, разве что, для Саши.

Наступило лето, а с ним и новые заботы. Осенью Саша пойдёт в школу, но надо оформить на него свидетельство о рождении. Лидия Максимовна спросила Сашу:

— Вы с мамой и папой отмечали твой день рождения?

— Да, в тот день началась война, а мне исполнилось 9 лет.

— Так значит, скоро у тебя день рождения, первый юбилей — 10 лет! Запишемся в школу, потом поедешь к тёте Клавдии на всё лето. Она живёт у речки, у неё в хозяйстве много всяких животных, будешь жить, как в зоопарке. А мы с Марусей будем приезжать к тебе на выходной.

Саша не мог понять, рад он такой новости или нет. Он не хотел никаких перемен! Панически боялся оторваться от мамы Лиды и Маруси. С другой стороны, пообщаться с животными — это такая радость!

— А собачка там есть?

— И собачка, и два маленьких козлёнка, и телёнок. И все ждут тебя, не дождутся. Всё спрашивают тётю Клавдию: «Когда же это Сашка Иванов приедет! Поиграть с ним так хочется! По травке побегать!» — Понимая, что это шутка, Саша весело смеялся.

Но до отъезда надо было выполнить обет, который был дан в церкви. Но как объяснить это Саше? Время тогда было такое, что крестились и крестили тайком от всех. На всякий случай, Лидия Максимовна спросила:

— Саша, а ты когда-нибудь был в церкви?

— Да, был. Только это была не церковь, а собор, такой огромный и красивый, как сказочный дворец. Меня мама с бабушкой там крестили, но велели мне никому об этом не рассказывать, потому, что это тайна. Но тебе — можно. А потом мама с бабушкой умерли, и теперь эту тайну знаю только я да ты. Ты ведь никому не расскажешь?

Снял Саша с души её камень. Лидия Максимовна сходила к священнику, выучила молитву, подготовилась к обряду, и через 10 дней окрестилась. Теперь, она умела — и креститься и молиться, и это не раз помогало ей в жизни.

Со свидетельством о рождении Саши были проблемы, но Лидия Максимовна сумела их решить. Она не стала менять Саше фамилию и отчество, но в графе «Мать», записала себя, — мало ли что?

Сашу приняли снова в третий класс. В ближайший выходной мама Лида отвезла его в лесничество к своей старшей сестре Клавдии. Он прожил там до 20 августа и не хотел возвращаться в город. Там, на парном молоке и сытной пище он избавился, от желания есть без передышки. А купание и подвижные игры на свежем воздухе вернули ему радость жизни. Он загорел, вытянулся, окреп, и теперь не отличался от своих сверстников.

Прошло четыре года. Наступил 1946 год. Саше уже 14 лет. Его приняли в комсомол. Он повзрослел, изменился внешне. Теперь это был темноволосый, чернобровый парень с большими светло-карими глазами и полными губами. Энтузиаст и заводила. Лиду он теперь называет просто мама, без добавления имени, и очень привязан к ней.

Недавно их класс отличился — ребята собрали и сдали на приёмный пункт 100 кг макулатуры — в стране не хватало бумаги. За это их фото поместили в газете «Комсомольская правда» на первой странице, всех вместе и комсорга, т. е. Сашу, отдельно крупным планом. Мама им гордилась.

ВОССОЕДИНЕНИЕ

Институт, в котором Андрей Николаевич Иванов, служил доцентом кафедры экономики, вернулся в Ленинград из Новосибирска только в 1946 году.

Его родной брат, Евгений Николаевич, прошедший всю войну, как военкор, уже целый год жил в Ленинграде, сотрудничая, как журналист-очеркист, с одним из издательств.

Сразу, по возвращении в Ленинград, в июле 1945 года, Евгений начал собирать сведения о судьбе семьи брата Андрея. Он выяснил, что жена Андрея, Гета, умерла от голода во время блокады. Он знал, что Гета, или Генриета, выросшая в тесной коммуналке, наотрез отказалась ехать в Новосибирск вместе с мужем, опасаясь потерять их хорошую квартиру и имущество. Гета была на 10 лет моложе мужа, оптимизм молодости ещё не покинул её, поэтому она не верила, что война продлится долго, и что Ленинграду может что-то угрожать. Соседи, пережившие блокаду, сообщили Евгению, что Сашу после смерти матери забрали в детдом. Он был истощён и измучен, как и все блокадники. В марте 1942 года детей эвакуировали куда-то на Урал. Больше о нём никто ничего не слышал.

Потом Евгений узнал, что детдом из эвакуации ещё не вернулся. Предложив редактору идею написать очерк об эвакуации через Ладожское озеро и о дальнейшей судьбе эвакуированных детей-ленинградцев, Евгений вылетел в Свердловск. Он решил начать поиски Саши с вокзала — это был пункт распределения эвакуированных детских домов по городам Свердловской области.

Узнав подробности эвакуации, он, человек, прошедший войну, повидавший детей, потерявших родителей, и, одиноко сидящих у печных труб их разрушенных домов; детей, которые сидели рядом с убитой матерью, ещё раз убедился, что война — эта страшная тотальная беда, — слишком тяжкое бремя для детей любого возраста. Евгений собирался назвать свой очерк «Дети войны», а теперь решил назвать его «Дети беды».

Его племянник Саша оказался одним из этих детей. Евгений понял, что пока не найдёт его — живым или мёртвым, покоя ему не будет. Он слушал рассказ начальника вокзала:

— С 21 января по 20 апреля 1942 года на территорию РСФСР было эвакуировано 550 000 ленинградцев. Через Свердловск, прошёл 901 эшелон, из них 351 — с ленинградцами.

— В день прибытия эшелона с детьми — 22 марта 1942 года, в Свердловске скопилось 10 эшелонов. Наши работники вынесли 114 полутрупов, положили их на снег. Девать их было некуда, даже носилок больше не было. К тому времени было занято 500 коек эвакопункта. 2500 коек в эвакогоспитале. Прибывших размещали в залах вокзала на диванах, на полу, даже на подоконниках и в кабинетах начальника вокзала и других служб. А мест всё равно не хватало. Согласно записи в журнале, в тот день дети были отправлены в города Первоуральск и Серов. Ищите, желаю успеха.

Евгению повезло — в списках областного эвакопункта он нашёл Сашу, и поехал в Первоуральск. Детский дом с детьми из Ленинграда он нашёл быстро. Его направили к Нине Ивановне. Она сказала, что Саша в Свердловске пропал.

— Тогда такое столпотворение было, все мы были измучены и больны. Я видела Сашу, сидящим на диване, рядом с другими пассажирами, а мы сидели на полу, так как мест не было. Тут ко мне подошёл директор ремесленного училища, и отвлёк меня. Когда он ушёл со старшими детьми, Саши уже не было. Его искала милиция, но не нашла. Нас погрузили в поезд и повезли сюда, но мне пообещали, что Сашу рано или поздно найдут, и отправят к нам. Но он так и не приехал.

У Евгения опустились руки. Он не знал, где теперь искать Сашу. Командировка его закончилась, и он уехал в Ленинград, описав брату в Новосибирск поиски Саши.

В апреле 1946 года приехал в Ленинград и отец Саши. Он сказал брату:

— Я много думал о том, как искать Сашу. Надо начинать поиски в Свердловске. Саше сейчас 14 лет. Если он жив, то учится в школе. У меня две недели отпуска, я поеду туда.

У него почему-то появилась уверенность, что единственный сын его жив, и он обязательно найдёт его.

Приехав в Свердловск, Андрей Николаевич пошёл в ГОРОНО. Представившись, он попросил:

— Я разыскиваю сына, который потерялся в процессе эвакуации в вашем городе. Его имя Саша Иванов, ему сейчас 14 лет, и он учится, примерно, в 6 или 7 классе. Не могли бы Вы поручить кому-нибудь, обзвонить школы, и выяснить, нет ли такого мальчика в одной из школ? — Заведующая поручила это своему секретарю, а потом сказала:

— Я совсем недавно слышала это имя и фамилию. Она задумалась, а потом встала, и, выйдя в приёмную, взяла газету «Комсомольская правда» с портретом Саши:

— Посмотрите, это не Ваш сын? Андрей Николаевич разволновался. У него запотели очки, и пересохло в горле. Он торопливо протёр очки, и, взглянув на портрет, узнал своего сына — он был очень похож на свою мать, Генриету.

— Да, это он. — Стараясь взять себя в руки, глухо сказал Андрей Николаевич.

В это время позвонила секретарь, и назвала номер и адрес школы, где учился Саша, а, также, адрес его проживания. Ему объяснили, как доехать по адресу.

Остановившись перед домом, где жил теперь его Саша, Андрей Николаевич размышлял:

— Кто-то спас моего мальчика, и четыре года растил его. А теперь явлюсь я, и разрушу чью-нибудь судьбу. Как же поступить? — Потом принял решение: — Надо идти туда и всё узнать.

Поднявшись по лестнице, он позвонил в дверь, и услышал женский голос:

— Саша, открой. — Дверь открылась. На пороге стоял высокий подросток, такой дорогой и любимый, его единственный сын, о встрече с которым, отец мечтал всю войну. Они стояли, молча, и смотрели друг на друга, не веря своим глазам. Потом Саша неуверенно спросил:

— Папа? — Андрей Николаевич шагнул в квартиру, забыв закрыть дверь, и они с сыном обнялись.

Они стояли, обнявшись, не сдерживая слёз, и шепча друг другу:

— Папа, я искал тебя и чуть не погиб. Но так и не нашёл…

— Мальчик мой, родной, как я люблю тебя. Я счастлив, что нашёл тебя.

В это время в прихожую приковыляла Маруся, опираясь на палку. Она привыкала к новой ноге-протезу. Увидев эту встречу, она всё поняла, и сказала:

— Саша, приглашай папу в дом. Здравствуйте! Я соседка, но скоро придёт и хозяйка. Располагайтесь, пожалуйста. — И она, придя к себе, сразу позвонила Лидии Максимовне.

Это был удар. Рушилось всё, что больше всего радовало её в этой жизни.

Она положила трубку, и застыла, обессиленная. Прошло 4 года, как она нашла чуть живого Сашу. Она внутренне была готова, что Сашу рано или поздно найдёт отец. А когда это случилось, она не могла себе представить, как переживёт расставание с ним.

Время шло, а она всё сидела, не в силах пойти домой, и услышать приговор, который изменит всю её судьбу. Зазвонил телефон, она сняла трубку, и услышала Сашин голос:

— Мама, ты скоро придёшь? Мой папа приехал, мы ждём тебя. Он с дороги, я хотел покормить его, но он без тебя кушать не садится.

— Хорошо, сынок, я скоро буду.

Она вошла в квартиру, он поднялся ей навстречу, Саша помог маме раздеться. Андрей Николаевич увидел женщину приятной наружности, примерно свою ровесницу. Она поздоровалась, и сказала:

— Ну, что ж, давайте мыть руки и ужинать. У нас всех сегодня нелёгкий день.

Андрей Николаевич никогда не встречал женщины с такой силой духа.

Он понимал, какие чувства Лидия Максимовна может сейчас испытывать, но она нашла в себе силы этого не показывать. А, Лидия Максимовна, чувствовала себя приговорённой к смерти, которой дали отсрочку, предложив последний ужин. Кусок не лез им всем в горло, но они, старательно и молча, опустошали свои тарелки. И, каждый из них, не решался первым начать тяжёлый разговор.

Когда Лидия Максимовна ушла мыть посуду, Саша, подойдя к ней, тихо прошептал:

— Мама, я не покину тебя, но мне надо пообщаться с папой, рассказать ему обо всём, чтобы он понял и меня, и тебя.

— Хорошо, сынок. Я переночую у Маруси, а вы с папой побудьте вдвоём. Ты будешь спать на моей кровати, а папа на диване. Бельё в шкафу. Завтра выходной, так что выспитесь, а мне завтра снова на работу, надо привести в порядок документацию.

Отец с сыном проговорили не один час. Саша рассказал, как они жили без отца в блокаду, как умерла мама, как он оказался в детдоме.

— В детдоме у меня появились старшие друзья — Элик, Борька, Витька. Они мне помогли освоиться в детдоме. Где они теперь — не знаю, но очень хотел бы узнать. Я думаю, что мне повезло больше всех. Ещё в Свердловске мы потеряли друг друга — Витька побежал в туалет и не вернулся. Элика с Борей увёл какой-то дядя. А я пошёл искать институт, с которым ты уехал из Ленинграда.

Отец, молча, слушал рассказ Саши, и понял, что тот подходит к самому главному для них обоих:

— Я приехал с вокзала в город на трамвае, искать твой институт, но у меня не хватило сил. Я подошёл к большому дому с высоким крыльцом, думал, это институт, а это оказался Дом связи. Я очень устал и замёрз, целый день ничего не ел. Я присел у крыльца, и больше ничего не помню.

— Там меня и нашла мама Лида. Она принесла меня домой, сняла с меня грязные лохмотья — ведь мы долго ехали в вагоне для перевозки скота, лёжа на грязном полу, — несколько дней, не раздеваясь. Отмыла меня в тёплой воде. Я проболел больше месяца. Никто не верил, что я выживу. Мама ставила мне уколы через каждые 4 часа, и ночью тоже, а ведь она ещё работала в эвакогоспитале. Когда мама была на работе, за мной ухаживала Маруся. Она медсестра.

Лидия Максимовна спасла меня, вернула мне жизнь — я, как будто, родился заново, и она стала для меня настоящей мамой. Я не смогу её оставить, папа. Но и с тобой расставаться не хочу. Что же нам делать?

Отец молчал. Он был ошеломлён рассказом Саши, и не мог пока разобраться в своих чувствах. У него пока не было ответа на вопрос сына:

— Я пока не знаю, что нам делать. Когда я ехал сюда, у меня не было никаких сомнений, что как только я найду тебя, я не оставлю тебя здесь ни на один день. Но ты своим рассказом поколебал мою уверенность. Я думаю, мне надо поговорить с Лидией Максимовной. Надеюсь, что мы найдём мудрое решение этой непростой проблемы. Давай спать, сынок. Я поживу с тобой ещё дней 10, только перейду в гостиницу, чтобы не стеснять твою маму.

Уснуть им обоим долго не удавалось. Они оба без конца прокручивали весь разговор, и ломали голову, как выйти из этой ситуации. Уснули только под утро — усталость взяла своё.

Перед уходом на работу, она приготовила им всё, что нужно для завтрака.

Лидия Максимовна тоже почти не спала всю ночь. Она стояла у окна кухни в Марусиной квартире. Было новолуние и звёзды, мерцая в тёмном небе, точно перемигивались, сообщая друг другу что-то таинственное и важное, недоступное пониманию человека.

Ей вспомнилось, как она нашла своего подкидыша, как боялась, что он не выживет, как провожала его в школу 1 сентября. А летом скучала безбожно, когда отвозила Сашу в лесничество. С нетерпением ждала выходного дня, чтобы увидеть его, радоваться его выздоровлению. Наконец, небо на востоке побледнело, и на землю спустились обманчивые предрассветные сумерки. Лидия Максимовна легла в постель. Она мысленно обратилась к погибшему сыну:

— Прости меня, сынок за эту радость и любовь к чужому ребёнку. Я не забыла тебя и никогда не забуду. Но от тебя не осталось мне даже могилки. Я могу только ходить в церковь и поминать тебя, ставить свечу за упокой твоей души, сынок, и это снимает камень и с моей души. Это мальчик Саша спас меня от безысходной тоски по тебе, сынок. Он вернул меня к жизни. И теперь я снова могу потерять сына, и ту радость, что он мне дарил. — Слёзы наполнили её глаза, и потекли ручейками, смачивая подушку. Так и уснула она, ничего не придумав.

Папа с сыном проснулись, когда уже впору было обедать. Они поели, Саша, быстро всё прибрав, предложил отцу прогуляться по Свердловску. Они больше не говорили о своей проблеме, просто наслаждались общением. А мозг каждого из них продолжал искать выход из тупика.

Мест в гостинице, не нашлось, придётся на время стеснить Лидию Максимовну.

Когда они нагулялись, Саша предложил зайти за мамой в госпиталь и всем вместе поехать домой. Они так и сделали.

После ужина все сели за круглый стол, и быстро, без жарких споров и обид, пришли к общему мнению: оставляем пока вопрос открытым.

А, пока, Саша окончит седьмой класс. Мама Лида возьмёт отпуск, и на летние каникулы приедет с Сашей в Ленинград. Зимние каникулы в восьмом классе он тоже проведёт у отца. А летом 1947 года папа приедет в Свердловск, и они отдохнут все вместе в лесничестве. Как дальше будут развиваться события — подскажет сама жизнь. Но после окончания 10 класса ВУЗ Саша будет оканчивать в Ленинграде. Через несколько дней Андрей Николаевич уехал домой.

Устроилась и судьба Маруси. Осенью 1946 года, в Свердловск, приехал дядя Саши, Евгений Николаевич, в творческую командировку. И Саша, и его мама, после летних каникул были с ним уже хорошо знакомы. Он пришёл к ним вечером, когда на улице шёл проливной дождь. По его кожаному пальто сбегали тонкие струйки дождя, собираясь на полу в тёмные лужицы. Евгений снял своё отяжелевшее пальто, и с него продолжала капать вода.

— Ну, и погодка! Я промок до костей, замёрз, как собака без будки, и зверски проголодался! Саша, вон в том большом портфеле подарки вам с мамой от меня и от твоего отца.

— Вот хорошо-то, Женя! Ты как раз вовремя! А мы только собрались ужинать. — Улыбнулась Лида.

— А где вы прячете талантливую художницу Марию? Зовите её сюда, у меня для неё хорошие новости. Саша обрадовался и пошёл за соседкой.

Вскоре пришла Маруся. Она уже привыкла к своему протезу, и хромота её была еле заметной.

— Кто тут обо мне шибко соскучился? Вот она я! Вся из себя!

Ей навстречу встал Евгений. Она, улыбаясь, шутливо подала ему руку лодочкой.

— Вот Вы какая! Совсем молодая, весёлая, красивая и талантливая! Рад с Вами познакомиться. Давайте дружить. — Они вместе сели к столу.

— Ваши рисунки, которые летом передал мне Саша, специалисты признали интересными, и Вам предлагают сотрудничество в издательстве «Детская литература». Когда Вас узнают лучше, я уверен, к Вам будет стоять очередь из детских писателей. Завтра мы с Вами съездим на киностудию. Там требуется художник-мультипликатор. И в журнале «Весёлые картинки» Вас тоже с руками оторвут.

— Ну, надо же! Пришёл, увидел, убедил! — Улыбалась Маруся. Они все вместе поужинали, и Евгений попросил:

— Покажите мне все рисунки, какие у Вас есть. Потом нам с Вами надо оформить бумаги, если Вы принимаете предложение издательства и обговорить условия. — Так началась их дружба, а потом и любовь. Они оба были фронтовиками, много пережившими и повидавшими.

Маруся и Женя поженились и стали жить в Ленинграде.

На новогодние каникулы начала 1947 года Саша приехал к отцу. Ему очень хотелось найти своих друзей по детдому. Он узнал адрес Элика и приехал к нему домой. Элик в это время учился в 10 классе вечерней школы. Друзья не могли наговориться. Вспомнили Бориса, съездили на кладбище, поклониться могиле друга, разделившим с ними, тяготы блокады и эвакуации. Но не Элик, ни Саша не знали о судьбе Вити Рюмина. Элик посоветовал:

— А ты, Сашок, поищи его через паспортный стол, наверняка он или в Свердловске или в области. Ему уже 18 лет должно быть. Если он живой, ты его найдёшь, и сразу напиши мне. Может, ему потребуется наша помощь. Он блокадник, да ещё сирота, ему положена прописка и жильё в Ленинграде. А потом, отец Бориса инвалид, живёт в квартире один. Я думаю, он будет рад приютить на первое время друга его сына.

Когда Саша вернулся в Свердловск, он нашёл Витю с Таней в шести метровой комнате барака. Они оба работали на заводе и ждали своего первенца. Встреча была радостной, но ехать в Ленинград Витя не захотел.

— Там для меня слишком много тяжёлых воспоминаний. А нам с Танюшкой и здесь хорошо. От завода нам обещают квартиру, когда родится наш малыш. Что ещё надо? Мы довольны тем, что имеем. А ещё здесь недалеко могила человека, который дважды спас мне жизнь, и помог мне встать на ноги. Мы с Танюшкой не хотим уезжать от этой могилы. — Его жена согласно кивала головой.

— Так что передавай привет Элику, и сам заезжай к нам в гости.

Они расстались друзьями, но больше так и не встретились. Время их детской дружбы ушло. Они стали другими, и с этим ничего не поделаешь.

Летом 1947 года Андрей Николаевич приехал в Свердловск, чтобы провести здесь отпуск вместе с сыном. Он сделал предложение Лидии Максимовне, и она согласилась стать его женой. Между ними не было страстной любви, их накрепко связала любовь к сыну. Симпатия, расположение друг к другу и благодарность — возникли ещё при первой встрече. Теперь же к этим чувствам добавились взаимное доверие и уважение. Они расписались в ЗАГСе Свердловска, а отметить это событие уехали в лесничество к старшей сестре Клавдии.

С войны вернулся только один её сын, Валерий; второй — погиб в последние дни, когда уже была близка победа. Когда Лида уедет в Ленинград, племянник Валерий останется жить в её квартире, у него уже есть и невеста на примете.

Так закончилась история четырёх друзей, переживших страшное время военной беды.