Пушки и колокола
Николай Булыцкий, обыкновенный школьный учитель из нашего времени, оказавшись в XIV веке, успешно совершил там промышленную революцию. А заодно привлек к Московскому княжеству нежелательное внимание могущественных соседей. Кто отныне станет Великим князем всея Руси? Честолюбивый Витовт Кейстутович, коварный Ягайло Ольгердович или все-таки суровый Иван Дмитриевич Донской? На карту поставлено будущее Московского княжества. Сумеет ли Русь при помощи современных технологий противостоять средневековым агрессорам?..
Оглавление
* * *
Приведённый ознакомительный фрагмент книги Пушки и колокола предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.
Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других
Глава 2
Уж и не думал, что кровь так взыграет! Вроде как и не второй даже свежести мужик-то, а жару дал, аж сам удивился! Вечером поздним; когда и гости, и челядь разошлись, разгоряченный от меда хмельного пенсионер, ногой откинув лавку, двинул прямо на покорно склонившую голову новоиспеченную хозяйку этого дома.
— Ну, иди сюда, Аленка, — жарко выдохнул он, буквально сгребая супругу и легко, словно пушинку, поднимая ее в воздух.
— Тише ты, Никола, — подняв голову, неожиданно улыбнулась та. — Переломишь. — Вместо ответа трудовик ловко подхватил ее на руки и бережно понес к кровати. Там уже, сноровку за годами потерявший, запутался в юбках жениных, а потом еще и с этими бесконечными веревочками-тесемочками завозился на штанах своих, дрожащими руками теребя их, да, как назло, наоборот, узлы навязывая.
— У, зараза! — прохрипел он и с рыком рванул штанину. Натянувшаяся веревка впилась в мясо, но молодому не до таких мелочей уже было. Проклятая удавка с треском лопнула, и пенсионер, ведомый первобытной страстью, бросился на супругу. Впрочем, и молодая по ласке мужней стосковалась; как до дела дошло, так и с довольным воем впилась в кожу, в кровь раздирая спину Николая Сергеевича.
Уже после, когда, покрытые потом, без сил распластались на свежих простынях, прижалась Аленка поближе к супругу. И снова, как давно, когда впервые молодоженом был, Булыцкий прижал к себе свернувшуюся калачиком женщину.
До утра заснуть не смог, не веря, а еще больше боясь, что все это — сон какой-то невероятный. И стоит лишь закрыть, а потом снова открыть глаза, и все исчезнет, вернув его опять к школьному начальству, классным собраниям и прочей тоскливой суете… Так и лежал, верить отказываясь в происходящее. А как пробудилась челядь домашняя да наполнила дом привычными звуками, так ужом выскользнул из-под одеял и, придерживая штанину, на цыпочках прокрался из комнаты.
— А ну! — едва не запнувшись о мыкавшегося под дверью Матвейку, прикрикнул хозяин дома и, не обратив внимания на нетвердую походку паренька, двинул к клети, наткнувшись там на товарища своего древнего.
— Довольна Аленка осталась? — приветствовал его копошащийся с домашней утварью Ждан. — Ты, Никола, не только в делах сметлив, — переводя глаза на обрывки пояса, усмехнулся паренек, — да и горяч, что юнцу впору!
— Ты язык-то попридержи, — беззлобно отвечал трудовик. — Или завидно? — усмехнулся вдруг он.
— Мож, и завидно, — чуть подумав, кивнул парень. — Мож, и самому страсть как охота.
— Так и женим тебя!
— Ох, и скор ты! — замахал тот руками.
— Все, — уже не слушая юнца, решительно отрезал пришелец. — Матрену выдаю, и за тебя сватать кого буду. Да не боись ты, Ждан! Невесту ладную подыщем! — подбодрил Николай Сергеевич.
— Э, Никола, — оторопел парень. — Я, того… Может, смеху ради.
— Бабу тебе пора. Не парень — клад! И диковины выращивать обучен, и ладен, и весел. Что с костылями скачешь, так и не беда. Вон зиму тому назад, так вообще едва ковылял, а теперь — хоть и в пляс! Довольно бобылем! Решено! Женим тебя!
— Спасибо, Никола!
— Земли у меня, князю великому — поклон, вдоволь. Отстроим и тебе дом недалече, будешь добра наживать да за грядками присматривать. А то куда я без тебя-то?
— Спасибо на слове добром!
— Ступай, квасу холодного принеси, женишок!
— Сейчас, Никола, — тот поспешно заковылял выполнять поручение, оставив погрузившегося в воспоминания учителя. Пришелец, пока женатый был, так частенько, проснувшись пораньше Зинаиды, варганил чего-нибудь на скорую руку. Чаю там или какао с гренками. Так, чтобы любимой — прямо в постель угощение. Пустяк ведь, а супруга всегда одаривала романтика очаровательной своей улыбкой, ничуть за десятилетия не изменившейся. Вот и вспомнилось то пришельцу. И страсть как стосковавшийся по улыбке той, едва Ждан принес утку с квасом, пожилой молодой ужом нырнул обратно в комнаты.
— Ты чего, Никола? — Аленка удивленно поглядела на супруга.
— Кваску принес… — растерявшись, промямлил Булыцкий. — Отведай.
— Видано где, чтобы муж за женкой с ковшом бегал, как за дитем малым? — рубашки поправляя, пожала та плечами. — Ты портки лучше давай, залатаю, — улыбнувшись, супруга посмотрела на штаны пенсионера. — Срам, — покачав головой, она исчезла за перегородкой женской половины, оставив растерянного мужчину стоять посреди комнаты с уткой в руках.
— Да, дела, — не ожидавший такого, тот, махом осушив посудину, скинул штаны и повесил их на перегородку.
Весь день потом в маете пролетел. Гости какие-то, угощения, подарки. Супруга, на людях ведущая себя нарочито сдержанно. Слоняющийся Матвейка, об которого нет-нет, да запинался хозяин. И так до ночи до самой. Только вечером повторилось все один в один, как и вчера. С той лишь, пожалуй, разницей, что теперь уже ловчее себя молодой пенсионер повел, да поясок рвать не пришлось.
А со следующего дня начались у Булыцкого новые заботы. С самого утра, едва проснувшись и не обнаружив рядом благоверной, подскочил как ошпаренный; все ему мысль покоя не давала, что это — сон затянувшийся, который вот-вот да прервется на фиг! Ноги в валенки сунув уже, услыхал негромкое мелодичное пение; то супруга, ранехонько поднявшись, уже занималась делами домашними.
— Здрав будь, супруг мой, — увидав мужа, приветствовала женщина. — Едва не проспала, — застенчиво улыбнувшись, потупилась Твердова сестрица. — Уморил за ночь-то. Не по годам силен, — совсем тихо закончила она.
— И тебе здравствовать, — чинно усаживаясь за стол, статно отвечал Булыцкий. — Раз так, то и сил бы восстановить. Чем потчевать будешь, женушка? — Тут же на столе появились чугунок с дымящейся кашей, пара тарелок и ложки. Дождавшись, когда Аленка закончит приготовления, воздав молитву, и к завтраку приступили. А там — и по своим делам: Аленка — к прялке, Николай Сергеевич, ежась от холода, выскочил в сенцы и тут же остановился, прислушавшись. За стенами, судя по звукам, разыгралась пурга. Не такая, конечно, как в день его с Киприаном примирения. Легче, чем в ночь, когда они с Милованом, уже надежду потеряв, к монастырю Троицкому вышли. Даже не такая, как в день, когда его занесло в далекое прошлое, но все-таки. Спустившись вниз и откинув щеколду, трудовик толкнул дверь, однако та не поддалась.
— Что за шутки? — проворчал Николай Сергеевич, наваливаясь на деревянную конструкцию. Под его весом та пришла в движение и, проминая выпавший за ночь снег, наконец открылась настолько, что в эту щель удалось выскочить наружу.
Ох, и намело за ночь! По колено! Так что и до калитки не дойти, потом не покрывшись. Чертыхнувшись, преподаватель двинул в сарай и, отыскав там лопату пошире, вернулся к крыльцу. Уже там нос к носу столкнулся с невесть откуда возвращавшимся Никодимом.
— Шдраф путь, Никола, — на мгновение растерявшись, расплылся в беззубой улыбке мастеровой. — Тоше непокойно? Тфель-то цего отклыта?
— И тебе не хворать, — буркнул пришелец. — Ты чего здесь? Чего дома не сидится?
— Непохода, — что-то там за спиной пряча, промямлил тот.
— Чего там у тебя? — насупившись, Николай Сергеевич шагнул навстречу мужику.
— Так это, Никола, — растерявшись, гончар засеменил назад. — Это фешички плостилнуть. Вот, — засуетившись, тот вдруг вытащил из-за спины плотно набитую торбу и, судорожно развязав, продемонстрировал ее содержимое: мятые шмотки.
— Тьфу, ты, черт! — выругался преподаватель. — А хоронишься тогда чего?! Вон, помог бы лучше! — кивком указал на лопату пенсионер.
— Та, сейшас, Никола! — засуетился тот, завязывая суму. — Сейшас!
— А ну, стоять! — рявкнул Булыцкий, неожиданно хватая товарища за шкирку.
— Ты цего, Никола! Цехо лютуесь-то?! Фещицки-то! Цехо опять утумал-то?! — испуганно затараторил гончар.
— Какие на фиг вещички?!! Где ночь пропадал всю, а?!!
— Ты, Никола, не пуянь! Ты, Никола, пусти луцсе! Я — ф салай, та тепе ф потмогу. Я — михом.
— Ты мне зубы-то не заговаривай! Рассказывай, откуда вещички?! Не твои ведь!!! Лиходейством, что ли, занялся, а?! — насупился пожилой человек. Затем, секунду помыслив, сжал огромный свой кулак и угрожающе сунул его под нос опешившего товарища. — Гляди у меня! Враз отучу!!!
— Ты цехо?! — распахнув глаза, мужик затряс косматой башкой. — Ты, Никола, поклебом-то не занимайса. Цто я, на лихохо похош?!
— Похож — не похож, а ребра-то пересчитаю! Выкладывай, откуда вещички! Да по-хорошему давай!
— Папу я насел, — поколебавшись, буркнул одноглазый, переводя взгляд с яростной физиономии товарища на внушительных размеров волосатый кулак.
— Кого?! — от удивления мужчина аж присел. — Папу? Отца, что ли?!
— Какого отса?! — в свою очередь поразился Никодим. — Папу!
— Бабу?!
— Ну, та, — словно бы нехотя буркнул в ответ мужик.
— Тьфу на тебя! — выругался трудовик. — Тоже мне, конспиратор!
— Хто?! Ты, Никола, хоть и осерчал, так и хули словом-то! Ветать не фетаю, кто тфой конспилатол…
— Да не хула то! — махнул пенсионер. — А таишь чего?! Ну, нашел, и что такого-то?
— Ницъя она, — буркнул в ответ его собеседник. — Как я, — чуть помолчав, добавил он. — Ни лоту, ни племени. Мыкаеца с лебятисками да милостыню плосит.
— Милостыню, говоришь, — трудовик задумчиво почесал бороду. — Много небось таких?!
— Хфатает, — нехотя ответил Никодим.
— И ребятишек и взрослых?
— Ну, та… Лепятни мнохо. Как тени. Тохо и глядишь Бох плибелет.
— А ну, Никодим, собирай всех, кого знаешь, — негромко, но твердо скомандовал преподаватель.
— Цехо утумал-то?
— За харч будут работать горемыки твои?
— Путут, — мастеровой непонимающе посмотрел на собеседника.
— Созывай, кому сказано! Живо! — видя колебания товарища, прикрикнул мужчина.
Едва солнце встало, как перед домом Булыцкого собралась толпа с полсотни замотанных в невероятное тряпье доходяг. Старики, бабы, юноши и совсем еще дети; склонив головы, они стояли перед крыльцом, понуро глядя под ноги.
— Жрать хотите? — оглядел поникшую толпу вышедший на крыльцо преподаватель.
— Во славу Божию!
— За Христа ради!
— Господа во имя! — разноголосицей в ответ загудели собравшиеся.
— Значит, так! — начал Николай Сергеевич. — Москву вон как замело! Дорожки пробить надобно бы, люду честному ходить дабы. Кто возьмется, а?! За харч?! — азартно выкрикнул пенсионер.
— Ты бы поперву покормил, — отозвался кто-то из толпы. — Вон, дух невесть в чем держится-то.
— По одному становись! — выкрикнул хозяин дома. — Никодим, со стола тащи, что осталось!
— Никола?!
— Тащи, сказано!
Через пару минут все было готово, и длинная змея очереди двинулась к наспех организованному пункту раздачи питания, где, вовсю орудуя глоткой, Никодим распределял среди доходяг пироги, куски хлеба да еще какие-то там остатки с застолья. Аленка, поглядев за действом, куда-то отправила Матрену, и уже скоро по рукам были пущены крынки с молоком.
Покончив с угощением, горемыки снова стянулись к крыльцу. Глядя на них, Булыцкий лишь усмехнулся; все-таки мерзопакостная тварина — человек; толпа ведь ох как поредела! Кое-кто, набив брюхо, под шумок предпочел исчезнуть, памятуя об обещании заставить их работать. Запомнить бы — кто. Словно прочитав мысли покровителя, рядом возник Никодим.
— Сенька Охалин с шенкой утекли, — пробубнил он на ухо пришельцу. — Олесь-суконщик, да…
— Потом расскажешь, — перебил его Николай Сергеевич. — Ты поглядывай да запоминай. А пока лопаты тащи!
— Никола, так не укупишь!
— Без наконечников. Деревянных. Тех, что наготовили уже.
— На что они?!
— На то! Снег убирать!
— А, — сообразил наконец ремесловый. — Цего тасить-то? Салай отклой, сами пусть и белут.
— Тоже верно, — согласился его собеседник. — Слушай сюда! — обратился к нищим он. — Говаривал, да повторю: Москву снегом засыпало, что и люду честному не пройти! Улочки прочистить надобно да тропки пробить! Пока вкалываете, обед сготовим, а там — и до ужина горячего недалече! Кто берется?! Неволить никого не буду! — оглядывая притихших горемык, выкрикнул пенсионер. Из толпы отделились несколько человек, но, вопреки ожиданиям учителя, они не ушли со двора, а, стянув потрепанные головные уборы, обратились к благодетелю.
— Ты, мил человек, не гневись, — давя приступ кашля, взял слово ссутуленный старик. — Уж больно худы здоровьем. Нам бы чего полегче. По силам, — жалобно протянул он.
— Работать хочешь? — переспросил трудовик, вглядываясь в черты говорящего и пытаясь сообразить, а где он мог видеть его раньше.
— Бог, вон, на Суде на Страшном как спросит: «А верил ли в меня?», так и ответить нечего, — надрывно продолжал тот. — Мол, поклоны бил, а в то же время самое напропалую грешил, лености предаваясь.
— Умеешь что?
— А почто грешить-то на месте на пустом-то? — словно и не слыша вопроса, продолжал горемыка. — Жрать хотим, а леность — грех. Совестно задарма просить, — уже совсем негромко закончил старик.
— Делать что умеешь, спрашиваю!
— По дереву мастеровым был, — разродился наконец тот.
— Звать как? — устало поинтересовался учитель.
— Мальцам чего на потеху ежели или по дому… А надо — так и пятистенок поставить…
— Имя!!! — едва сдерживаясь, чтобы не сдобрить речь матерками покрепче, рыкнул пришелец.
— Лелем всю жисть и кликали, — отвечал тот.
— Никодиму в помощь будешь! — отрезал пенсионер, не слушая более очередную тираду странного бродяги, в котором признал того самого мастерового, что попытался вступиться за провинившегося торгаша Никитку.
Раздав инструмент и объяснив суть задачи, Николай Сергеевич быстро распределил народ по улочкам, и те принялись за дело. Сам же Булыцкий отправился «патрулировать», расхаживая туда-сюда и наблюдая — кто да как к делу подошел. Тут же вдобавок и приметил, что лопаты-то — тьфу, а не инструмент! Малы для работы такой. Неудобны. С ними старайся — не старайся, а много не намахаешь. Вот тут и вспомнились Николаю Сергеевичу простецкие школьные лопаты, те, которые для снега. Уж сколько он таких в свое время попеределал, да вот думать не думал, что так радеть за них доведется! Лист бы фанеры — так и уже подспорье! Ан нет. Хотя…
Насколько Николай Сергеевич помнил, процесс изготовления хоть и трудоемкий, а все одно — осилить можно. Вон, в Риме Древнем да в Египте приловчились же! Да настолько ловко, что даже и мебель начали делать с нее! А вот бы и на Руси применить технологию эту! И мастеровых собрать, и науку новую освоить, и материал! Такой, что и египтяне с римлянами ценили; не зря же, вон, премудрость осваивали. Ну и под ряд задач фанера — милое дело! Та же мебель! Сейчас, пока тес рубят, щепы вон сколько! Заодно и клей, может, со смол научиться варить; рыбий-то всем хорош, да не хлебом, как говорится, единым. А тут еще и по дереву мастеровой — Лель, не просто так небось на пути повстречался! В общем, решено: ближайшей новинкой, которой пришелец поразит князя, будет фанерный лист, а дальше, даст Бог, и бумага пойдет.
Ух, и заколотилось сердце трудовика, как представил; пользы сколько с нового материала! Уже и умом своим цепким и так и сяк прикидывал: как бы инструмент для лущения шпона половчее выдумать. А клей можно и рыбий попробовать. А вернее — сразу: смолы древесные.
Решив так, тут же и вспомнил про типичную школьную точилку. Ее чуть доработав, можно и под задачу лущения шпона приспособить! Хоть и мудрено оно все, да уже и не пугали мелочи такие Николая Сергеевича. Вон ведь, домну наладили; кузнечных дел мастера, еще полгода назад и чугун за мусор считавшие, литья науку одолевали да вещички нужные из него робили. И ведь был прогресс! И флюсы какие-то там смогли подобрать, и технологию освоили, и механизм мехов усовершенствовали так, что теперь уже тяга была не ручная, но понуро по кругу ходила пара подводных косматых лошаденок. А тут еще и определили недостатки имеющейся конструкции и теперь ждали лета, чтобы новую, более эффективную домну возводить. А раз так, то и фанера — не задача.
За заботами полдня пролетело, а там и мелодичный звон била известил об обедне. Доходяги, закинув лопаты на плечи, направились к дому благодетеля.
— Ох, и мать! — всполошился тот, вдруг вспомнив, что про кормежку и забыл распорядиться-то.
— Цего словесами хулись? — нахмурился Никодим.
— Да про обед запамятовал! — выругался пенсионер. — Пироги, что ли, остались?
— А цто тепе пилохи? Вон, зенка-то смекалиста, узе и слатила все непось!
— Да не просил вроде ее.
— А и увитим.
Прибавив ходу, товарищи буквально вбежали во двор Николиного дома, где уже вовсю хлопотала Аленка. На вытащенном из комнаты столе пыхтели несколько чугунков, а длинная цепочка оборванцев выстроилась к емкостям в ожидании своей очереди.
— Гляти-ка, Охалины! — оскалился Милован, увидав убежавших от работ. — Ох, я вас! — замахнулся было гончар.
— Не замай пока, — остановил его Булыцкий.
— Далмоеты!
— Не суди. Всему время свое.
А очередь между тем двигалась. Собравшись вокруг столов с горячим, нищие, ловко орудуя ложками, прямо из общих чанов жадно хлебали сготовленные под наставления Алены каши. Насытившись, они отходили прочь, уступая места следующим партиям работников.
— Твои-то где? — поинтересовался пенсионер.
— Да вон, — кивком указал тот на женщину с несколькими детьми, сгрудившихся в кучку, чтобы согреться.
— А где я их видеть мог? — поглядев в сторону семьи, призадумался пожилой человек.
— А мне почем знать-то?
— Звать-то как?
— Офтафка. Фдовица, — упреждая вопрос товарища, пояснил гончар. — Муша пли нашествии Тохтамышевом потеляла.
— Осташка? — призадумался трудовик. — Осташка… Погоди! А не Калиной мужа-то бывшего звали?!
— А Бох ехо снает-то. Оно жизнь прошлая, что сума за спиной, — не заметив, как вздрогнул его собеседник, просто отвечал Никодим. — Утафить все шелаешь, а она и насат утяхивает. А как остафил, так и фпелед идти оно сноловистей.
— Чего-чего? — Булыцкий тяжело встряхнул головой.
— Того, цто былое кануло ф Лету, и не самай. Оно фпойкойней буде.
— Мудрено как, да только попусту.
— Цехо это?!
— А того, что мне мое прошлое, так то — для княжества Московского и грядущее. И как прикажешь быть здесь, а?
— Ох и неплостые ты фопросы садаесь, Никола, — на пару минут задумавшись, негромко отвечал мужик. — Я тепе вот цто скафу; пло тебя уш вон гофолено столько. Мол, и посланник поший, и цуть ли не спаситель… Не знал кабы я тепя, так ше тумал пы. Та фишу, цто мушик ты доблый по пломыслу пошьему сдесь окасафшийся. Латный, та в воле своей и фере — непопетимый; хоть пы и целес поль, а все отно, цто утумал, так то и ладись. Я пы не стюшил, а ты — клемень! Снай сепе, тело плагое тволись.
— Спасибо тебе, Никодим.
— Пох с топой, Никола.
— У тебя, поди, дом-то уже готов? — резко сменил тему пришелец.
— С Пошьей помошью, да твоими руплями, — неумело улыбнулся в ответ мужик.
— Продай!
— Цехо?
— Продай, говорю, мне. Зиму у меня досидишь, а по весне новый тебе отстроим.
— На цто тепе?!
— Казарму устроить для бедолаг, — Булыцкий кивком указал на разбредающихся по своим участкам нищих.
— Так и фсех не прислеешь! Кута фсех в отин-то том?!
— Всяко лучше, чем на улице.
— Луцсе, — с готовностью согласился гончар. — И цто, садалма колмить будес?
— Отчего задарма? Дело найду. Так, чтобы и польза, и во славу Божью.
— Ох, Никола, — покачал головой его собеседник. — Поху отному ведомо, цто там на уме у тебя… Сам бы не снал какофо это; нисенстфофать, ни в зизнь бы не сохласился!
— Так, значит, по рукам?
— А Аленка? Она не путет тохо?!
— Не будет. А если и удумает, тебе какая забота?
— Мошь, я не отин плибуту. Мошь, с папой та титями.
— По рукам? — настойчиво повторил пенсионер.
— А и пес тепя ешь! По лукам!
— Вот и славно. Сколько за дом хочешь свой?
— Ты цего, Никола? Пелены опъелся?! И том постлоить, и тенех тать. Не фосьму! И не плоси даше!
— Рублей возьмешь, да потом вернешь, как дом отстроим. Я тоже не вечный, — продолжил пришелец, жестом останавливая товарища. — Не дай Бог чего случись со мной, так и ты и без денег, и без дома, да еще и с женкой с мальцами.
— Селебло оно, Никола, луки шшет, — задумчиво протянул мастеровой. — Фсю шисть и не фитывал, так и нецехо. От хлеха потале… Ты, са меня есели так латеешь, луцсе сфиток напиши: мол, лабу пожьему Никодиму в слуцае, коли Пог дусу мою пессмелтную плипелет, фытать семь луплей. И мне — лат; селебло луки шечь не путет, и тепе — о людинах тосата не фосьмет, — еще чуть помявшись, кивнул Никодим.
— Вот и ладно, — усмехнулся трудовик. — Пойдем поглядим, как там работники наши.
— Посли.
До самого ужина бродили они с Никодимом по переулкам, наблюдая за работягами, да дивясь произошедшим метаморфозам. Если до обеда все, кроме изначально отколовшихся, одинаково рьяно работали лопатами, то теперь кто-то просто утек. Кто-то, расслабившись и забыв про все на свете, вел неторопливые беседы со знакомцами. Кто-то же, напротив, с утроенной энергией разбрасывал снег, рассчитывая закончить как можно раньше. Тут, кстати, приметили несколько человек, ранее убежавших или вообще с утра не принимавших участия в работах. Такие теперь, либо сменив кого-то, либо вооружившись досками или еще какими-то там немыслимыми инструментами, раскидывали снег наравне со всеми.
— Ну, каково? — заприметив уже знакомых Охалиных, прилежно трудящихся на делянке, ранее занятой другими, усмехнулся учитель.
— Ох, цудеса.
— Приглядывай да запоминай. Мне сейчас самые усердные нужны да крепкие.
— Мнохо нушно-то?!
— Да хотя бы человек двадцать.
— Тватцать? — от Булыцкого знакомый со счетом мужик призадумался. — Путут тебе уселтные.
— Вот и слава Богу.
На том и закончился тот разговор, после которого Никодим остался выполнять просьбу товарища, а трудовик умахнул хлопотать по размещению работников.
Дом Никодима располагался крайне удачно: на том берегу Москвы-реки, с приличным куском земли (тоже, кстати, подарок Дмитрия Ивановича. Не пожалел, как узнал, откуда такая нужная сейчас плинфа, да расщедрился). А еще, по совету Николая Сергеевича, Донской, монополизировав производство строительного материала, жалованье назначил и Булыцкому, и Никодиму. Тут, правда, слукавил немного пенсионер и решил не посвящать в секрет тот мастерового своего, но, лишь дождавшись выплаты, огорошить товарища, буквально осыпав его денежным дождем. Ведь, по прикидкам трудовика, там никак не меньше рублей шести на двоих выйти должно было.
Тоже новинка, которой втихаря гордился пожилой человек: система примитивнейшего бухгалтерского учета, показывающая, — ну, насколько в этих условиях вообще возможно, — и себестоимость сырьевую, и цену труда наемного, и, о невидаль, производственные нормы в сутки с премиями и штрафами за недовыполнение или перевыполнение плана. А еще — наказания за брак. Вот только не пошло оно все.
— Ох, Никола, и намудрил! — запутавшись в объяснениях пришельца, Дмитрий Иванович одним движением смахнул со стола берестяные свитки, на которых гость из будущего выкладки свои представил. — Тут сам бес ногу сломит!
— Бес, может, и сломит, а грамотному ключнику оно — только подспорье. А хозяину рачительному — тем паче.
— Да какое подспорье, ежели голова кругом?! Ты поди разбери чего! — Великий князь Московский раздраженно кивнул на валяющиеся на полу берестяные свертки. — Где грамотеев таких брать?
— Так то сейчас — мудрено. А потом…
— Вот наступит твое «потом», тогда и будешь речь держать!
— Ты, князь, в чем-то и прав. — За почти два года жизни в далеком прошлом Николай Сергеевич заметно научился держать себя в руках и теперь уже и за словами своими, и за интонациями следил. Видел ведь: фокусы, которые на «ура» проходили со всякого рода напыщенным, но немощным школьным начальством, здесь, с грозными князьями и духовенством, приводили к обратным результатам. Вот и теперь — вместо того чтобы бросаться доказывать свое, убеждая в необходимости немедленного внедрения мудреной науки, по-другому действовать решил. Тем более что не до конца уверен он был в деталях. То Зинаида покойная с табличками этими работать мастерица была большая. От нее же в основном и Булыцкий кое-чего понахватался. Ну и по школьным своим делам нет-нет, а приходилось с бухгалтерами отношения выяснять. — Да и в моих словах есть правда, — следя за реакцией собеседника, мягко начал пришелец. — Ты послушай, а дальше и рассудишь, как тут быть.
— Ну, давай, — князь устало махнул рукой, — сказывай. Все равно ведь не отлипнешь.
— Мудрено то, что я предлагаю, так и разом его не принять; лиха только натворим. А вот если вдумчиво. Вон, та же артель, которая по плинфе; тебе же, вон, ведомо, сколько с нее получаешь?
— С чего бы неведомо быть-то?! — от удивления крякнул князь. — Вон каждому кирпичу цена известна, да сколько продано их, тоже вестимо.
— А тратишь сколько на кирпич один?
— А чего там тратить-то? Глина, вон, дармовая. С возницами да мастеровыми нынче харчем больше расчеты; времена худые.
— Так то — пока! А дальше.
— А дальше и подумаем! — отрезал князь. — Ты мне пороху сперва дай. Или для того нынче чудишь, чтобы забыл я про него, а?! Вон я и то могу, и это!!! А то, что наказ мой не по силам исполнить, так то за суетами своими упрятать желаешь, а?! — Дмитрий Иванович резко подался вперед, да так, что учитель поспешил отпрянуть. — Как Орда или литовцы против княжества моего пойдут, твоими, что ли, — правитель коротким кивком указал на валявшиеся на полу свертки, — отбиваться буду?! — Булыцкий, понуро склонив голову, молчал. — Вот чего, Никола, — набушевавшись, уже спокойно продолжил Великий князь Московский. — То, что за диковины свои ратуешь, то — добро. Да только диковина диковине — рознь. Оно сейчас непокойно. От Тохтамышева разграбления Бог отвел, так новых бед страсть сколько. Пороху дай! Ох как он нужен! Дашь?
— Христос свидетель: что знаю, то делаю! — с жаром отвечал учитель.
— Христос тот — Сын Божий. Тот во славу отца своего смерть принял, — задумчиво отвечал Дмитрий Донской. — Я и свой живот во славу отца нашего небесного принять готов, — подняв глаза кверху, негромко проронил князь. — А вот княжество свое на поругание отдать, — резко переведя взгляд и в упор уставившись на собеседника, с нажимом продолжал Дмитрий Иванович, — не отдам, бо грех то великий! Пороху жду, Никола. Не моя то воля, но Господа самого! Ослушание — грех! Сразумел?!
— Сразумел, — понимая, что спорить бесполезно, преподаватель понуро мотнул головой.
— Мне твои диковины сейчас ни к чему. А ежели опять ослушаешься, на цепь рядом с ямой твоей смердячей усажу, пока не расскажешь, как пороху сробить. А паче — в ней же и потоплю!
— А мальцы, что князя науками военными потешают? Они как же? — одними губами прошептал Николай Сергеевич.
— А с мальцами твоими решено уже! — успокоившийся было правитель вновь взорвался. — Пока у княжича до них охотка есть, так и будут они при дворе! А как надобность отпадет, так и по домам! А пока пусть забавляют, скоморохи! — князь махнул рукой, показывая, что разговор окончен и визитер может быть свободен. Поклонившись, учитель замешкался, не зная, как ловчее поступить с разбросанными на полу свитками. — И эти свои премудрости забери, — поняв причину проволочки, приказал муж. — Хоть печь свою растопить чем будет, и то — польза.
Понуро вышедши из княжьих хором, пенсионер бросил мрачный взгляд на посад, живший своей жизнью и которому было глубоко по фиг на его, пришельца, проблемы. Опять неудача. И Бог бы с ней, с системой учета; честно сказать, и у самого здесь сомнения были: может, действительно — рано. Верно ведь: с дыма[23] как платить — понятно, с земли за пользование[24] — тоже, а вот о производстве говорить — так и рано. Тут целый комплекс вводить новых, совершенно непривычных категорий, таких, как прибыль, себестоимость, затраты… Передернул тут он, конечно. А вот то, что за порох князь на него взъелся, вот то и впрямь беда. А еще большая, что упорством своим, с упрямством учитель, сам того не желая, раззадорил Великого князя Московского. И теперь, чего греха таить, всерьез опасаться начал Николай Сергеевич, что пойдет тот на принцип и доведет обещанное до реализации.
Да и действительно время выбрал худое: порох, он ведь и вправду нужен был. Оно хоть и на колени поставил князей окрестных да бояр распоясавшихся за пояс заткнул, — все одно тревожные новости прилетали: мол, людишки какие-то шныряют, слухи распускают да смуту наводят. Тохтамыш, вон, недоволен. Втихаря, видать, к походу готовится, да серебра не хватает. Так что пришлось ему пятьсот рублей сверх отправить: за Христа ради, лишь бы не встрепенулся да на и без того ослабленное княжество Московское вновь не пошел, а к походу на Тебриз готовился. Оно ведь собери он армию сейчас, так и беда. Хоть и стены укрепили камнем, да орудий из более чем тысячепудового тверского колокола[25] вышло в итоге восемь пушек различных веса и калибра; орудия, способные остановить даже мощную армию еще на подступах к ограждающим крепость рекам! А толку в них, коли немы они?!
И тут тебе другая незадача разом: пользоваться пушками — еще поучиться. При первых же испытаниях заряжали наподобие тюфяков: всяким хламом. Оно, конечно, дальнобойность по сравнению с орудиями убогими, к восторгу всех участников испытаний, увеличилась. Вот только понимал Булыцкий: все равно это, что слитком драгоценного металла гвозди забивать. Ядра нужны были или хоть камни по размеру ствола. И пороху! А то ведь толк какой с орудий, хламом палящих? Да и на стрельбы, пусть и на тренировочные, порох тот самый проклятущий надобен!
А к тому еще прибавь, что Бог ведает, как бы себя повели насильно переселенные в Великое княжество Московское замордованные голодом да неказистым своим бытом крестьяне, беда ежели, не дай Бог, случись. Ладно, если просто побежали, а если бы на сторону неприятеля встали? Хотя, конечно, едва ли такое возможно было, а все одно… И ладно смерды, а бояре, с мест волею княжьей срываемые, как? Ведь хоть и не лез Булыцкий в дела государственные, ограничившись освоением новых технологий, а все одно понимал: что-то творится. Вон московских бояр сколько с холопами своими по приказу Дмитрия Ивановича, с мест обжитых поднявшись, в княжества соседние отправлено было. А им взамен — Рязанские, Смоленские, Нижегородские да Псковские. Впрочем, не пенсионера то ума дело было. Что видел, так то, что на вновь прибывших местные косо поглядывать начали. Да так, что держаться приезжие старались поближе к Великому князю Московскому, всячески верность свою показывая. Вот и получалось, что, встряску устраивая элитам, Дмитрий Иванович помаленьку утихомиривал недовольный ропот, усмиряя дерзких и показно возвеличивая верных.
Да и у правителей, без верных бояр оставшихся, пыл поутих. А тут еще орудия новые в поучение да устрашение недовольных, да во славу княжью; мол, добром не хотите, силою усмирим да на колени поставим! Впрочем, охотников и не было, тем более что хоть и молчаливы пушки пока были, так о том пока что лишь Булыцкий да князь с самым ближним своим окружением ведал. Лишь раз, на потеху и на устрашение всем желающим стрельбы устроили показные; мощь и дальнобойность орудий могучих показать так, чтобы показать всем: даже и за стенами теперь не укрыться! Так на то — остатки пороха и пожгли!
Вот и получалось, что победитель — Дмитрий Донской, а и побежденных вынужден задобрять. Сполохи ладить да дружины княжеские в помощь отправлять. Мастеров по производству плинфы отсылать и в Муром, и в Тверь, и в Рязань, и в Великий Новгород, и в Псков, артели организовывать да производство протокирпича для стен каменных налаживать, чтобы князей покоренных авторитет поднимать[26]. А тут еще и новая забота: оперативная доставка сообщений на расстояния большие. Здесь, правда, не стали мудрствовать лукаво и систему ям, копию монгольской, со свежими лошадями да возможностью дух перевести гонцу хоть бы и в течение часа ввели, расставив их рядом со сполохами. А между ними — столбы путевые[27], чтобы пусть и метель, а с дороги не сбиться. В общем, не до перспектив князю было; с текущими бы требами разобраться. А раз так, то и ему, Николаю Сергеевичу Булыцкому, не время.
Дома ждала уже верная Алена. Приветливая, ласковая — и чего, спрашивается, мегерой такой раньше была, — усадила хозяина за стол, накормила, а потом, убедившись, что супруг доволен, удалилась в женскую половину и, устроившись за привычным своим занятием, затянула красивую песню. К ней присоединились Матрена да перебравшаяся в людскую Осташка, и вскоре Булыцкий, расслабившийся после сегодняшнего дня, полусидел, полулежал на лавке, радуясь тому, что еще одну новинку внедрить удалось: прялку с ножным приводом, для простоты обозванную прядильным станком. А ведь и тут поначалу не слава все Богу было. Поперву, вон, чуть ли не дьявольской игрушкой окрестили очередную диковину. Тот же Милован порубить в щепки грозился! Но ничего, пообвыклись. И лихой бывший, и Матрена покорная. Да так, что уже совсем скоро признали: намного ловчее с таким работать, чем по старинке с веретеном обращаться.
А Аленка ох как невзлюбила станок этот сначала-то: мол, есть от брата старшего! Грех, мол, менять! Да отошла уже скоро. Увидала, что девка дворовая ловко управляется с невидалью, да насколько быстрее получается все, так и сама осваиваться с новинкой начала. А Булыцкому поперву-то радость: мол, знай наших! А потом — боль головная; шерсть, которая на зиму планировалась, уходить начала такими темпами, что и не чаял пенсионер о том, что хоть и на пару месяцев ее достаточно будет! А тут еще и Осташка начала поглядывать на девушек! Ей-то, бедолаге, с веретеном, как прежде, обращаться пришлось[28]. Ругнувшись про то, что, кроме него, никто такие ладить и не умеет, да рукава засучив, намылился трудовик еще один станок собрать. А тут и про Леля вспомнил — того, что по дереву мастеровым назвался. И раз пока ему дел особенно и не было, то решил старика пришелец обучать. Ну, в самом деле, кого еще? Ждан — тот, в разумении пожилого человека, агрономом должен был стать, взяв на себя все заботы, связанные с возделыванием земель, селекцией да людишек обучением. Никодим — тот дел кирпичных мастер да гончар всем гончарам. Милован — дружинник. А Лель, так выходило, главным по обработке дерева автоматически назначался. Жаль только, что стар уже совсем, хоть и смекалист. Ну да и ладно. И ему в подспорье ученики найдутся. В общем, каждому из товарищей Булыцкого отводилась роль этакого руководителя проекта. Человека, погруженного на все сто в какую-то одну тематику, а оттого и глубокого специалиста, который, освоив все тонкости да разгрузив Николая Сергеевича, за собой люд поведет да дальше ремесла развивать будет.
А еще, памятуя свою молодость, твердо трудовик решил сосредоточить стратегические отрасли промышленности в руках верховного правителя, независимым артелям оставив сервис да мелкие вспомогательные производства. С этим-то по большому счету и было связано и то, что Булыцкий так ратовал за внедрение системы учета, артели фактически передал в княжье управление и настоял, чтобы люди лишь надежные да самые верные отправились в княжества соседние производства налаживать. Ведь, в его понимании, либо в тайне глубокой необходимо держать секреты, самым верным лишь доверяя, либо до тонкостей все изучить, чтобы в случае чего турнуть можно было какую-нибудь артель независимую, цены обронив. Вот оттого и бучу поднял. Ну и Аленке как-то рассказал про то, а она в ответ лишь рассмеялась. Чего, мол, тетешкаться? Головы с плеч или глаза повыкалывать, и нет неугодных артельщиков. А из своих кто если проболтается, так и языки повыдергивать. Вот беда-то!
И слова эти разом успокоили Николая Сергеевича. И вправду, чего всполошился? А раз так, то и печаль какая? И система эта действительно никуда нынче не годится. Лет, может, через двести, а то и все триста. А сейчас — пустое. Нехай книги амбарные остаются.
Засучив рукава, мужчины принялись за изготовление ножной прялки. Детально объясняя, что к чему, трудовик, по сути, заставил Леля самостоятельно собрать инструмент. Первый, понятно, ни к черту вышел: и внешне неуклюж, и в работе заклинило колесо сразу практически. Старик, понятное дело, огорчился, да только трудовик поспешил его успокоить: «Сам, мол, с незнамо какой попытки сладил! А у тебя, вон, с первой вышло неплохо. Ты еще и меня поучать будешь!»
И ведь не лукавил: новый знакомый ох как смекалист оказался! И так и сяк покумекав, что-то там подточил, подрезал да подправил и, о чудо: заработала прялка как положено ей! А раз так, то дал Лелю наказ: дюжину еще сладить. Прямо чувствовал; не сегодня-завтра, но пригодятся.
— А на что сразу собирать? — задумчиво ответил ремесловый. — Оно ведь и место занимает да и спортиться может, пока стоит без дела.
— А ты, если сейчас руку не набьешь, так и завтра уже не вспомнишь, как ему быть должно. — В ответ Лель, задумавшись, замолчал. — Ладь, а я погляжу, — кивнул Николай Сергеевич.
— Подготовить все, — вздрогнув, словно бы внезапно проснувшись, неторопливо ответил его товарищ, — нехай будет, пока нужда не появится. Как появится, — снова задумался тот, прервавшись на такую длинную паузу, что у преподавателя просто не хватило терпения дождаться ее завершения.
— Чего «как появится»-то? — нетерпеливо окликнул он вновь ушедшего в астрал старика. — Чего заснул опять?!
— Вернее, когда по частям храниться будет, — снова вздрогнул тот. — Оно и места меньше займет, и без маеты.
— Какая маета? — поразился пенсионер, про себя отметив правоту старика. Места-то займут прялки будь здоров!
— Мне что за беда? — проворчал он, отвечая на вопрос пришельца. — Я за харч дело свое делаю, а тебе куда девать их?
— Ну, тебе видней, — сдался преподаватель, соглашаясь с точкой зрения мастера. Нехай поступает, как считает верным, а трудовик пока на новой своей задумке сосредоточится: производство фанеры.
Ведь уже готовы были чертежи «точилки», по которым Отяба, засучив рукава, принялся выковывать замысловатые деталюхи, не особенно-то интересуясь их назначением.
Три недели маеты, и убогие механизмы да резак каленый — готовы. Раз двадцать доделывать да подгонять, правда, пришлось их, но собралось все в систему несложную, и — вуаля! Первая в мире точилка гигантских размеров готова.
Вот только уж больно процесс трудоемкий получился. Резец хоть и каленый, а все равно тупился. Да и сама схема подачи бревен вызывала много вопросов. И понятно стало, что сама конструкция «точилки» — как назвал ее Николай Сергеевич — сложна, а потому и слишком ненадежна, и места сопряжений и максимальных нагрузок, разбалтываясь, быстро в негодность приходили.
— Ты, Никола, вот чего, — понаблюдав за мучениями артели, негромко промолвил Лель, по обыкновению своему опять замолчав. Пенсионер, уже как-то пообвыкшись с манерой общения товарища, даже и не пытался торопить или форсировать, знал: бесполезно. А потому терпеливо приготовился ждать, что еще порекомендует старик. Понравилась ему незаурядная смекалка мастерового да способность подмечать такие вещи, которые от его, Булыцкого, взгляда уже как-то и укрывались. — Не нож надобно, чтобы ходил. Бревно надо проворачивать.
— Как так? — Преподаватель сразу поймал мысль Леля, но на всякий случай решил переспросить. Мало ли. Впрочем, тот, по обыкновению своему, с ответом не торопился. — Как проворачивать-то? — не выдержав, пришелец повторил свой вопрос.
— Протесать с оконечности противоположной трошки да жердь упором прогнать, — просто отвечал тот.
— Ух, смышлен, — не дожидаясь традиционной паузы, восхитился трудовик. — И чего, руки толковые свои приложить не мог? Чего бродяжничал-то?
— И народу столько же, — словно бы и не услышав, продолжал старик. — Один — наваливается, двое бревно ворочают, — Лель снова погрузился в размышления.
— Ладно, — кивнул Николай Сергеевич. — По-твоему быть.
— А того, что не нужны в артелях умные зело. Покорные да ловкие надобны бы, — как ни в чем не бывало продолжал бродяга. Булыцкий настороженно посмотрел на него, однако же говорить ничего не стал. Себе дороже.
Уже через неделю наловчились доходяги, по улицам собранные, березовый шпон нарезать длинными-длинными лентами, за которые, как следует их высушив, и принялся трудовик, попутно объясняя неразговорчивому своему помощнику все, что знал о производстве фанеры, включая и момент влажного прессования. А раз так, то решили в будущие же дни и пробовать хоть пару листов прессоваться ставить.
Чтобы минимизировать количество перемещений, эксперимент было решено провести прямо в бараке артели по производству плинфы. Там тебе и тепло, и кирпич для прессования. Разложив стружки на постеленной на ровной поверхности рогоже так, чтобы получился один сплошной слой более или менее прямоугольной формы, пролили его сверху предварительно прогретой смолой. И тут же, не загустела пока масса, принялись раскладывать следующий.
— Не так, — как обычно, подумав, остановился Лель. — Стружку в чан ссыпай. Там нехай пропитывается.
— Прав, — тяжело выдохнул Булыцкий. — Давай так.
Прервавшись минут на десять, так чтобы плавающие в горячей смоле стружки как следует отмокли, принялись вылавливать шпон, да тут — другая беда; отяжелев, начали они ломаться.
— У, зараза! — смахивая со лба пот, выругался Николай Сергеевич.
— Незадача, — поморщив лоб, согласился Лель. — Сухими, стало быть, кружевами, — почему-то именно так он назвал лущеный шпон, — надобно.
Матернувшись, снова принялись за дело; благо не все в котел ухнули. С десяток обильно промазанных смолой слоев, сверху устланных рогожками, отяжеленных сбитым из досок листом, на который — несколько рядов глиняных брусочков. Так, чтобы те своим весом выдавливали излишки связующего материала, спрессовывая деревянные полоски.
— Ну, и теперь что? — счистив остатки выступившей смолы, поинтересовался Лель.
— Дня три не замать, потом на пару выдержать и снова — под пресс.
— Хлопотно, — помолчав, рассудительно заключил деревянных дел мастер. — На что возни столько, если лесу вокруг — тьма? Что нужно, так и срубить недолго хоть тебе и стол, а хоть и стулец, — чуть подумав, закончил старик.
Теперь уже Булыцкому пора настала призадуматься. Окрыленный идеей материала на замену древесины, подобно такому, который использовался в древних мирах, он по горячности-то своей как-то совершенно упустил из виду, что те-то жили в условиях дикого дефицита древесины! Здесь же, на Руси, проблема так в принципе не стояла. Лесу — море, и этим все сказано!
— Вот уж нелепица получилась! — Раздосадованно разведя руками, пенсионер вышел прочь из мастерской, оставив собравшегося что-то там спросить Леля одного.
Провалы зачастили. За полтора месяца — уже третий. Обидный до слез и невероятно глупый! Ведь мог бы и с порохом сообразить, и с идеей своей сумасшедшей о системе организации учета, и с фанерой, если бы чуточку подумал. И ведь на фоне громких успехов в области освоения новых технологий — вон, пушки одни чего стоят — эти коллизии выглядели эдакими пощечинами, здорово, надо сказать, приземлявшими размечтавшегося пожилого человека, отбив охотку к новым экспериментам.
А раз так, то все свои силы сконцентрировал он на поиске решения головоломки с порохом да на обучении княжича молодого, которому под неусыпным контролем нового дьякона — Фрола преподавал счет, грамоту, географию и историю древних миров. Тут, кстати, приметил, что наибольший интерес у мальчонки вызывают рассказы о великих полководцах: Ганнибал, Спартак, Вещий Олег, Александр Македонский. То, как они, используя недюжинную смекалку и дерзкие маневры, разбивали превосходящие армии противника. Тут же, под руку — рассказ об известных Булыцкому стратегиях кочевников, в том числе и с лжеотступлениями.
А еще — забавы новые ввел для княжича молодого. Ну, во-первых, из монастыря привезли отроков — тех, что играми в мяч ножной потешали. Пополнив команды теми ребятами, которых с Никодимом заприметили, принялся он уже настоящие футбольные матчи устраивать. Так, что теперь Василий с гиканьем мяч после наук своих гонял наравне со всеми. А тут еще и лидером себя показал настоящим. Игроков в команде своей и так и сяк переставляя, глядя, кто к чему пригож больше, да уже и выдумки какие-то предлагая. Чуть сбив пацанят в четыре команды по одиннадцать человек, перешел Булыцкий к самой своей дерзкой идее: под неусыпным контролем Милована да Тверда к формированию соединений нового типа, наукам военным обученных. Поперву — для забавы Василия Дмитриевича и игровому обучению военному делу будущего правителя. По образу и подобию тех, что при Петре потешными звались, благо дозволение княжье получено было на эксперименты такие.
Сначала — азы: муштра, где мальцы маршировать учились, строй держать да лево с право различать. Потом команды простые понимать да выполнять. И вроде простейшие команды-то: «Нале-ВО!», «На пле-ЧО!», «Кругом МАРШ!», «Шагом МАРШ!», все равно мальцам — труд. А тем, кто видывал учения эти, — диво. Кому смех, а кто, зло сплюнув, хулить начинал: что, мол, за нелепица?! Божьих рабов — через окрики; да слыхано где?! Со смердом не с каждым так!
И змеями слухи по Москве поползли: мол, человек от Диавола — Никола! Сам Антихрист! Вон, окриками своими из мальцов души вытряхивает да в армию непобедимую собирает! А с армией той — весь Свет Божий на колени поставит, а кого не поставит, посулами на свою сторону переманит. И будет князь един, и вера едина, а там — и царствие Антихриста, а через три года — Конец Света с Судом со Страшным! А тут еще и историю с Тимохой припомнили. Мол, до греха довел непокорного.
И Бог ведает, как бы оно там дальше пошло, если бы не князь. Видя азарт княжича к забавам ратным, за советом к Киприану обратился, а тот, отношение свое к пришельцу изменив, молебен провести распорядился, а потом — исповедь и последующее причащение всех, кто с потешниками, — ох и прилипло название это, — возился, самих мальцов включая! Финалом всего — благословение митрополита на дела Великому княжеству Московскому угодные, да у всего честного народа на виду.
А раз так, то и спокойно продолжили учения мальцы. В атаку строем. Плечом к плечу. Или отходить, да ведь тоже не порознь, а так, чтобы по команде, гуртом, щитами простецкими прикрывшись да противника воинов копий ударами жаля. А потом — изюминка, от которой даже бывалые Милован с Твердом переглянулись: боевое построение по типу шведской «Баталии», позже трансформировавшееся в гораздо более компактное и мобильное «каре» из патриотизма трудовиком «детинцем» прозванное.
— Мудрено, — наблюдая за происходящим, одобрительно хмыкнул закаленный в боях Тверд. — Только попусту все это.
— Чего так? — предчувствуя очередную неудачу, поник пришелец.
— А того, что ордынский всадник на детинец твой не полетит, да и не нужно ему то. Такой с малых лет лук в руках держать горазд. Издали бить будет, пока они, что пни, стоять будут.
— Выходит, опять все зазря? Маета, а толку — кукиш. Все — попусту!
— А тут ты не горячись, — Тверд уцелевшей рукой почесал подбородок. — Щиты бы им ладные, да лучников внутрь. Так, чтобы самим всадников сшибать. Вот тогда — дело другое. Мож, и будет толк. А лад, чтобы не вразнобой все, но твоими, — бывший дружинник кивнул в сторону ощетинившегося копьями детинца, вокруг которого, имитируя атаку конницы, бегали крепкие ребята, — строями. Оно иной раз так бывает, что вроде и рать сильна, да потому, что согласия нет, отступает. А у тебя, вон, все ладно, — глядя, как, подчиняясь коротким трелям специального свистка, детинец, разом разъединившись, превращается в длинную цепь, которая, опять же следуя звуковым сигналам, либо кидается в атаку, либо, выставив перед собой имитирующие копья палицы, медленно пятится назад. — Согласие есть, так и уже лад, — задумчиво подытожил Тверд. — Да и не татаре единые нам ворогами приходятся, а супротив пеших детинцы твои — лад. А как лучников внутрь, так и татарской коннице — беда.
Следующие, кому было решено показать результат, — Владимир Андреевич да Дмитрий Иванович. Пацанят своих погоняв как следует, Булыцкий решился пригласить на смотр князей.
— А я уже думал, — когда пенсионер предстал перед грозным правителем, усмехнулся Дмитрий Донской, — хоть раз единый от затеи своей отвернешься. Ан нет… Упрям, бестия!
— Ты, князь, не серчай, — пришелец, поклонившись, держал речь перед грозными мужами, — да, мож, чего не так растолковал в прошлый-то раз. Во славу Василия Дмитриевича, да рати русской, да во имя обучения сироток-то собрал окрест. Что самому ведомо, рассказал да обучил. Люд ратный говаривал: дельно получилось. Теперь и вам на суд… Как добрым дело то сочтете, так тому и быть. А нет, так, видать, Богу и угодно.
— Люд ратный, — усмехнулся Владимир Андреевич. — Тверд небось?
— Тверд, — не видя причин отпираться, кивнул трудовик.
— Ладный дружинник он. Зря не скажет. — Владимир Храбрый удовлетворенно кивнул. — Показывай, чего у тебя там.
Со смотром решили не медлить, назначив его на следующий день за стенами крепости прямо за Курятными[29] воротами. С самого утра суетился Николай Сергеевич, места себе не находя; вон для Василия Дмитриевича сегодня день полевых занятий устроил и потешников на пару с ним муштрил. Вернее, наблюдал, как княжич юный, со свистком ловко обращаясь[30], гонял маленькую, но уже грозную армию. А мальцам все то — забава; да и понятно. То для пацанят — все больше игра, потому и отношение соответствующее. И ни запасные жерди, что заместо копий использовались, выставленные в форме вязанок рядом с полем, ни хлипкие щиты, на которые Лель приладил оказавшуюся бесполезной из-за трудоемкости производства фанеру, ни деревянные мечи, в точности копирующие настоящие, не могли изменить это. Забава, и все тут! А вот для князя да брата его — то совсем не шутки! В общем, будь здоров как нервничал Николай Сергеевич. А тут еще, как назло, песня приелась из далекого будущего: «Самара-городок»! И хоть ты тресни, не выгонишь! В общем, маясь, тот и не заметил, как подъехали князья в сопровождении уже знакомого Семена Непролея и еще одного смуглого скуластого мужчины в богатых одеждах.
— Ну, показывай детинцы свои. Нам с братом да боярам новым: Ивану Мирославичу[31] да Семену Гавриловичу, — сквозь почтительно притихшую толпу зевак верхом подъехали князья. — Юнцам оно — потеха, может, и добрая, а чего ладного-то умеют? — бросив взгляд на марширующих пацанов, усмехнулся Дмитрий Донской.
— Спасибо тебе, князь, — склонил голову Николай Сергеевич, собираясь поблагодарить за дозволение на эксперимент, однако правитель нетерпеливо прервал его.
— Так я и не рассудил еще никак. И чего они? — брезгливо поглядев на площадку, поинтересовался правитель. — Так и будут в сече; рядами? — расхохотавшись, Донской с ловкостью, никак не вязавшейся с тучным его сложением, подхватив одну из жердин и стеганув лошаденку, с молодецким посвистом направил боевого коня прямо на ровную цепочку. — Ух, мальцы, сторонись!!!
Первым, завидев маневр отца, сориентировался Василий Дмитриевич. Морозный воздух рассекла тревожная трель свистка. В ту же секунду цепочка пришла в движение: через одного мальцы присели на колено, ловко выставляя перед собой игрушечные щиты, на которые выложили направленные в сторону скачущего противника жерди. Оставшиеся, шагнув за спины товарищей, также на вытянутых вперед руках в одну секунду выставили деревяшки.
Не ожидавший такой прыти, Дмитрий Иванович оторопел. Резко осадив всхрапнувшую лошаденку, тот направил ее вдоль ощетинившейся копьями шеренги, планируя зайти в тыл, однако часть бойцов, ловко подняв оружие, пришли в движение, быстро перестраиваясь. Даже с такого расстояния было слышно, как, в досаде выругавшись, Великий князь Московский, понукая косматую степную лошаденку, направил ее прямо на боевой строй, рассчитывая с ходу разнести его к чертовой матери. Пацаны, ранее не сталкивавшиеся с реальной боевой ситуацией, сбились плотнее, буквально прижавшись друг к другу, отчаянно выставив вперед щиты с копьями. Казалось, что они вот-вот разлетятся в стороны, не выдержав колоссального психологического прессинга: вида летящего прямо на них коня, однако — сдюжили. Да, кто-то испуганно заорал, кто-то — даже со сцены было видно — зажмурившись и выставив вперед копье, поспешил отвернуться, лишь бы не видеть момента атаки, а кто-то и вовсе заревел, но строй не рассыпали! Мгновение! Животное, с пронзительным ржанием закусив удила, уже перед самим рядом копий настолько резко изменило направление, что Дмитрий Иванович, на секунду потеряв равновесие, едва не вылетел из седла.
Отъехав на безопасное расстояние, князь, последними словами матеря и яростно стегая несчастное животное, снова ринулся в атаку, выискивая слабые места построения.
— У, шельмецы! — отбросив к чертовой матери жердь, князь, уже размахивая боевым мечом, носился туда-сюда, да так, что у Булыцкого прихватило сердце: «Мальцов бы не порубил!» Впрочем, и те, уже забыв и про свое радостно-беззаботное настроение, и страх первой в их жизни настоящей атаки, сжимая детские свои орудия, стояли, ожидая удобного момента. Нещадно лупцуя взмыленную лошадь, правитель и так и сяк поворачивал ее, пытаясь найти брешь для новой атаки. Только все попусту! Ощетинившись жердями, мальчишки, прижавшись друг к другу, отражали атаку за атакой. Более того! Запертые в центре лучники то и дело доставали князя обмотанными тряпками стрелами, не нанося никаких травм, однако же все больше и больше выбешивая Донского.
— У, шельмы! — взвыв, Дмитрий Иванович буквально слетел с лошади и, яростно работая мечом, принялся рубить деревянные копья, всем своим весом врезаясь в строй укрывшихся хлипкими щитами пацанов.
— Стой, князь!!! — ринулся вперед трудовик. — Стой, тебе говорят!!! — летел он, рассыпаясь в витиеватых матерках.
— Да стой же!!! — на всем скаку обогнав пенсионера, Владимир Андреевич, слетев с лошади, вклиниваясь с тыла в строй пацанья. — Да стой ты, леший!!! — вцепившись в занесенную для страшного удара кисть, повалил он брата на снег.
— Тятька! — бросился на помощь Василий Дмитриевич.
— А ну, пусти! — разгоряченный боем, Великий князь Московский как щенка отбросил в сторону брата и, на ходу замахиваясь кулаком для удара, ринулся прямо на задыхающегося от бега пенсионера! — У, бестия!!! — набрав воздуха в грудь, выпалил тот, тучей нависая над пришельцем. — В поруб! В глухой! Заморю!!! — выдохнул он остатки ярости и, разом обмякнув, согнулся, упираясь тыльными сторонами ладоней в бедра. — Шельма! — глядя в снег, прохрипел он, а затем, подняв голову, неожиданно улыбнулся. — А вообще — удал! Мне бы таких, как ты, еще пару, — тяжко дыша, просипел он, — так и никакой Тимур не страшен! Да подите прочь! — разогнал он подоспевших к учителю стражников. — Николу мне не замайте! — Те, пожав плечами, отошли на пару шагов назад, но в то же время так, чтобы оставаться в зоне досягаемости на случай, если князь вдруг опять изменит свое решение. — Получишь еще мальцов, — отдышавшись, продолжал муж. — Я тебе и на харч, и на вооружение, и на обучение денег опричь все остального выделю; с чугунков твоих, слава Богу, барыш нынче славный.
— Да что ты, князь! — замахал руками учитель. — Еще и не обучили толком ничему, а ты уже вооружать.
— Воле княжьей перечить?! В поруб захотел?! — вновь насупился Донской.
— Будь по-твоему, — учитель, не зная, как реагировать на такую перемену, поспешил дать обратную.
— То-то же! — довольно усмехнулся Великий князь Московский. — Все, что опричь надобно будет, с Божьей помощью получишь.
— Ну, так и зваться полкам княжича «Опричниками», — удачно ввернул Николай Сергеевич.
— Опричники, — Дмитрий Иванович ненадолго задумался. — То пока мальцы. Подрастут, так и по домам отправим. А пока за харч нехай потешают мне отрока. Потешники, — повторил он полюбившееся слово. — А ежели Богу угодно будет, так и в рати удаль покажут. А пока — малы. Поучай их, пока воля моя на то.
— Как человек от дел ратных далекий воинов подготовит? Кому такие нужны?
— А потешники твои?! — князь перевел удивленный взгляд с пенсионера на сгрудившихся позади пацанят.
— Так то не я. То — Тверд, да Милован, да Василий Дмитриевич, — улыбнулся в ответ пенсионер.
— Ох, и ладен, — расхохотался в ответ Донской. — Пошли, Никола, да всех с собой бери. Пир княжий.
— Погоди, Дмитрий Иванович, — попросил пенсионер.
— Чего опять? — проворчал правитель.
— Ну-ка, дай, — указав на игрушечный щит, попросил он одного из пацанов.
— Ох и крепок, — уважительно кивнул подошедший Владимир Андреевич. — У Донского рука ох как тяжела, так ведь и выдержал. И легок. Что пушинка, — взвесив треснувший, но не разлетевшийся щит в руках, хмыкнул воин. — Опять диковины твои?
— Похоже, опять, — и так, и сяк вертя его перед глазами, пенсионер сразу понял, что щит этот — не что иное, как скрепленные между собой два листа той самой фанеры, которую пришелец поторопился записать в очередной свой провал.
— Лель делал, — неуверенно пискнул малой.
— Кто такой? — поспешил поинтересоваться князь. — Опять кого-то призрел?
— Мастеровой мой. По дереву.
— Сюда кличьте! — не дожидаясь развития, потребовал Дмитрий Иванович. Заскучавшие было стражники поспешили исполнить приказ, и уже совсем скоро перед князьями предстал ссутуленный старикашка, держащий в руках несколько небольших листов фанеры.
— Кто таков? — нахмурившись, потребовал князь. — Диковину свою показывай!
— Простить прошу, — уткнувшись в снег, затянул тот.
— Сам кто?
— Лель. Из вологодских мы, — неожиданно быстро ответив, погрузился в молчание тот.
— Из вологодских? — зная манеру общения товарища, поспешил поинтересоваться Николай Сергеевич. — А здесь как оказался? Далече ведь? Да и не шибко дружны, чай[32]?
— Молва идет, — помолчав, продолжал старик, — что люд сметливый нужен в Москве.
— Да отвечай ты, когда вопрошают! — не выдержав, повысил голос Дмитрий Иванович. Вместо ответа тот, отложив в сторону листы, взял в руки один и крепко, насколько позволяла комплекция и возраст, сжал его. — Бей в середку! — скомандовал старик. Хмыкнув, Великий князь Московский саданул жердью прямо в центр тонкого листа. Жалобно хрустнув, тот сложился пополам.
— А щит отчего же, — встряхнув головой, поинтересовался Донской. Вместо ответа Лель взял два листа и, сложив их так, чтобы волокна образцов лежали крест-накрест, снова скомандовал: «Бей!»
— Коли не жалко, — презрительно усмехнулся Великий князь Московский. Удар! Древко, отскочив в сторону, по инерции съехало по деревянной поверхности. — Вот диво-то! — оскалившись, правитель еще раз, как следует замахнувшись, двинул прямо в центр. Удар такой силы получился, что старик, не удержавшись на ногах, повалился в снег. Листы же остались совершенно невредимы[33]. — А ну, возьмите! — кивком указывая на барахтающегося в снегу мастерового, приказал князь. Стражники, тут же подхватив мужика, поставили того на ноги и, взяв листы, накрепко сжили их, готовясь к удару. Ух и замахнулся Дмитрий Иванович! Так, что казалось, в щепки разлетится деревяшка. Ан нет! Выдержала! Руки только, спружинив, стражникам отбила, да и то — не смертельно.
— Погоди, — вдруг встрепенулся Николай Сергеевич. — Так ты, получается, втихомолку ладил?! Я же говаривал: бросить занятие это!
— Что, — усмехнулся князь, услышав последнюю фразу, — не любо, когда кто-то по своей воле дела творит, а?!
— Так чего скажешь, а?! — повторил вопрос трудовик.
— То и скажу, — насупившись в ответ, пробубнил старик, — что ты, Никола, говаривал, нелепица получается.
— Так почему ослушался?! Почто не бросил?!
— Ты, Никола, говаривал, что нелепица получается, — упрямо повторил Лель. — Бросить чтобы дело это, не было уговору, — помолчав, добавил он.
— А?! — задорно расхохотался князь.
— Тьфу на тебя! — выругался в ответ пришелец. — И ведь правда: не было уговору бросать! А листы сложить кто надоумил? — Лель молчал, по обыкновению своему, что-то там обдумывая.
— Отвечай! Или ты на язык так же валок, как и на дела спор? — подался вперед Владимир Андреевич.
— Вон, — кивнул старик на притихших пацанов. — Им совсем негожие листы отдали; все одно — пустое.
— Ну, Никола, — усмехнулся князь. — Все у тебя как по маслу, даже без тебя самого! Так, глядишь, и серу придумаешь как делать!
— Они и догадались. Как? Богу одному и ведомо, — закончил наконец мастеровой.
— Погоди, погоди, — снова взвился Николай Сергеевич. — А как на мокрую доску прессовали-то?!
— Ты вот чего, Никола, — не желая больше слушать этот странный спор, задумчиво прогудел Дмитрий Иванович. — Люд собирай да диковины делать обучай. Тверд тебе в помощь, да харч казенный. Бери-бери! — усмехнувшись, глядя на замахавшего руками пенсионера, подбодрил Донской. — На свои небось кормишь-то?!
— Ну, на свои ежели так, и что? — тот лишь пожал плечами. — В одной лодке плывем; дело единое творим. А ты меня отблагодарил так, что хоть теперь до смерти жить припеваючи.
— А род как? — нахмурившись, отвечал муж. — Вам с Аленкой еще мальцов растить!
— Твоя правда, — отвечал трудовик.
— То-то же! — и, обращаясь к сопровождавшим, добавил: — Харчем отныне обеспечивать все артели Николины. А ему, — кивком указал он на притихшего пенсионера, — пять рублей серебром. Хотя, восемь, — тут же передумал муж, — все ведь одно на диковины свои потратит! А теперь — в палаты княжьи, да после Никола в мяч ножной потеху устроить обещал. И стрельбы! Из орудий, — насупившись, напрягся вдруг Дмитрий Иванович. — Когда?
— Да Бог с тобой, Дмитрий Иванович! Не все разом-то! Дай хоть бы и пяток дней на стрельб подготовку да пороху пуд; пристреляться бы.
— Так ведь по ночам, — неожиданно проснулся Лель. — Пока все спали, над котлом-то общим паром морили. И обратно — под плинфу, — помолчав, закончил ремесленник. — Не было уговору, чтобы бросать. Не серчай почем зря, — под дружный хохот упрямо повторил мужик.
— Черт с тобой! — держась за живот, резюмировал Великий князь Московский. — Пять тебе дней на стрельб подготовку. Четверть пуда получишь! Не укупишься ведь с тобою.
— Помилуй, Дмитрий Иванович! — взмолился в ответ Булыцкий. — Мало ведь будет! Хоть полпуда дай!
— Денег откуда взять?
— Так ведь чугунки… — пользуясь благодушным настроением собеседника, продолжал торговаться учитель. — Вон, с них одних серебра сколько пришло?
— А ну и сколько? — враз посерьезнел правитель. — А ну, Гордейку в хоромы кликните! Нехай и скажет, сколько.
— Дозволь, князь, слово молвить, — рядом с правителем вырос невысокого роста коренастый бородач.
— Говори давай, Дмитрий Михайлович[34], — сквозь смех отвечал тот.
— Дозволь науку эту для сотни хотя бы испробовать. Чудно ведь, да и толк есть. В сече, сдается, дельной будет.
— Вот и испробуй, — в знак согласия кивнул правитель. — А там и решим: дело или нет.
Оглавление
* * *
Приведённый ознакомительный фрагмент книги Пушки и колокола предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.
Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других
Примечания
24
Имеется в виду порядье (когда крестьянин использует землю за плату). Система крепостного права пришла намного позже.
26
В реальной истории этот период перечисленными городами правили местные князья или, как это было в Пскове, лояльные московскому князю правители, или же, как в случае с Рязанью, сохранялись весьма напряженные отношения; князь Дмитрий Донской жестоко отомстил Олегу Ивановичу за то, что тот не попытался остановить Тохтамыша. Нынешнее описание базируется на событиях второй книги («Тайны митрополита»), где Тохтамыш терпит поражение под Москвой и вместе с Дмитрием Донским идет походом на вышеперечисленные земли.
28
Веретено в прялке с ножным приводом было сохранено, только оно фиксировалось горизонтально и приводилось в движение механическим усилием. В прялке старого типа женщина держала веретено одной рукой (на весу), свободной вытягивала нить из кудели, что существенно замедляло процесс.
30
Еще одно новшество пришельца. До Первой мировой войны такая система применялась эпизодически, но лишь в немецкой армии она была принята как единая и стандартная. Эксперимент оказался удачным, и во Второй мировой войне система подач команд свистком использовалась во всех регулярных войсках Третьего рейха.
31
Иван Мирославич (Салхомир) — отъехавший из Большой Орды в Рязанское княжество и взявший в жены сестру Олега Рязанского. Родоначальник фамилии Вердеревских.
32
Вологодское княжество окончательно попадает в зависимость от Великого Московского княжества лишь при Иване Третьем. Правда, по завещанию Василия Темного Вологда перешла к его младшему сыну Андрею, но тот правил городом в полном согласии со старшим братом — великим князем Иваном Васильевичем.
