Ниндзя с Лубянки

Роман Ронин, 2017

В романе описаны реальные события, связанные с деятельностью особо законспирированного советского контрразведчика Арсения Чена по кличке Марейкис, который использовал в своей работе приемы в стиле знаменитых шпионов древности – ниндзя. Среди его агентов были офицеры и генералы японской армии, а излюбленными методами – кража секретных документов из сейфов японского посольства в Москве и привлечение к работе широкой сети специально подготовленных русских женщин. Он был арестован во время сталинских репрессий, но выжил, сумев обмануть ежовских следователей. В то же время японская разведка считала его своим самым ценным агентом в СССР.

Глава 3. «Золото, брильянты…»

Следующие сутки, станция Ачинск

Когда ранним утром в далеком Ачинске местные чекисты, позевывая, несли тяжеленный кожаный чемодан в станционное отделение милиции, им было скучно. Солнце еще не встало, над городишком висела тяжелая темно-серая туча, и даже паровоз, казалось, приближался к вокзалу нехотя, засыпая на ходу. Но, когда поезд, выждав положенное время, потянул свой состав дальше по бесконечной Сибири, оперативники, забыв про только что одолевавшую их зевоту, лихорадочно выясняли, кто из них самый грамотный, чтобы заполнить протокол, копия которого должна быть немедленно отправлена в Москву телеграфом. Начальник городского отделения ОГПУ уже связывался с начальством, а рядовые оперуполномоченные — двое, оба в старом и застиранном обмундировании, в фуражках на разом взмокших от страха и волнения стриженных под машинку круглых крестьянских головах — снова и снова путались в подсчетах. То один, то другой хватались за огромные бухгалтерские счеты, только усиливая этим неразбериху.

Чемодан, из-за которого сотворилась вся эта суматоха, лежал на столе. Вокруг сгрудились все принимавшие участие в изъятии сотрудники. Двое понятых, старавшихся, чтобы их не заметили, сидели на колченогих стульях в углу — изъятие проводилось строго по закону. Нутро чемодана им было видно плохо, но они — приглашенные в отдел кассир и начальник почты — еще и втягивали голову, чтобы ненароком не увидеть лишнего: меньше знаешь — крепче спишь. Особенно, если имеешь дело с ОГПУ и больше не хочешь его иметь. И все же понятые время от времени постреливали острыми взглядами на стол. А там было на что посмотреть. На чистую газету уже было вывернуто содержимое чемодана, но его, это необыкновенное содержимое, снова и снова перекладывали то туда, то обратно, тщетно пытаясь оформить опись по всем правилам. Наконец после долгих и утомительных переписываний, показавшихся понятым бесконечными и непонятными, протокол был составлен, а в Москву, в транспортный отдел ОГПУ полетела телеграмма для передачи ее начальнику отдела контрразведки. Помимо содержательной части (где, как обычно, было указано, по чьему приказанию, когда и кто именно производил обыск вещей) телеграмма содержала ту самую многострадальную опись, начисто лишившую ачинских чекистов желания поспать, и доклад о срочно проведенных оперативных мероприятиях, мгновенно сделавших версию Марейкиса о шпионских сообщениях несостоятельной:

«При досмотре чемодана выявлено его содержимое:

Белье нательное белого цвета (чистое) — 2 пары (уложено сверху).

Газета «Известия» от 8 августа — 1 шт., уложена сверху в развернутом виде.

Шкатулка с цветными драгоценными камнями (предположительно — брильянтами, 3 ожерелья, 8 браслетов и кисет с камнями, россыпью) — 1 шт.

Золотые червонцы царской чеканки — 750 шт. на общую сумму 7500 рублей золотом.

Иностранная валюта (американские доллары в купюрах разного достоинства) — на общую сумму 12 375 долларов.

Газета «Известия» от 9 августа — 1 шт. (уложена снизу).

При вскрытии чемодана второго дна, дополнительных подкладок, равно как и каких-либо документов, записок и др. подобных материалов не обнаружено.

Чемодан, копии протоколов задержания и осмотра груза, а также сам груз, включая белье и газеты (на предмет содержания зашифрованных записей), немедленно высылаются ближайшим курьерским поездом в Москву в сопровождении оперуполномоченного Ачинского ОГПУ Н. Н. Моисеенко и агента С. Д. Лиходеева.

В адрес полпреда ОГПУ на Дальнем Востоке выслана телеграмма с сообщением о крайней важности изъятого груза и предложением об оперативной фиксации встречающих его граждан».

Телеграмма пришла на Лубянку уже после того, как опергруппа, к которой присоединились следователь Юдин и агент Марейкис, приехала в пыльную и грязную, похожую на заброшенную деревню, Марьину Рощу и отыскала нужный двухэтажный дом под номером 43. Из двух квартир на втором этаже первого подъезда одну — в пять больших и маленьких комнат — занимал профессор Московского института востоковедения Петр Николаевич Макин с женой — француженкой, гражданкой Союза ССР, Эрнестиной Жоффруа. На подходе к дому к руководившему наблюдением Миронову вывернулся из подворотни подозрительного вида субъект в тельнике под расстегнутой до пупа рубахой, в полуспущенных штанах, кое-как заправленных в разбитые кирзовые сапоги, и в морской офицерской фуражке старого образца со сломанным козырьком. От субъекта сильно несло каким-то пойлом вроде самогона, но почему-то с явственной отдушкой керосина.

— Товарищ Миронов, только что в дом вошел подозреваемый! Свет пока горит только на кухне… Нет, вот сами гляньте — в комнатах зажегся, — и вонючий «матросик» ткнул грязным пальцем в сторону светившихся окон на втором этаже. Группа подходила к нужному дому.

Марейкис, облаченный в свой прекрасный серый костюм, брезгливо, но с интересом посмотрел на агента наружного наблюдения:

— Не переигрываете? И чем воняет так?

— Никак нет, — с достоинством ответил «матросик», — тут место соответственное, товарищ, не Красная площадь. А сидеть долго приходится. Как не таись, а все заметно. Вот легенду и разработали с товарищем Мироновым, чтобы для долгого залегания.

Миронов, не глядя на разговаривающих, а только пристально всматриваясь в освещенные окна, одобрительно покачал головой: мол, да, разработали.

— И воняет неспроста. Чтобы поменьше лезли. Я, как народ вечером с работы начал стягиваться по домам, драку затеял у керосиновой лавки. Мне по роже дали, я, конечно, специально подставился, и полбидона керосина на рубаху вылили. Все видели, все натуральненько. А потом как пострадавшему, народ тут душевный, — усмехнулся агент, — еще и стакан поднесли. Я его, понятное дело, пить не стал, сыграл, что в припадке еще, и его тоже на себя опрокинул. Так что теперь меня тут вроде как все знают, а из-за вони даже собаки шарахаются. Для работы — исключительно удобно.

— Здорово, — с искренним восхищением похвалил наружника франтоватый Чен, а тот в ответ внимательно посмотрел ему в лицо очень ясными глазами и ответил неожиданно совсем другим голосом, без пьяного сюсюканья и совсем избавившись от просторечных оборотов:

— Благодарю вас, коллега. Я в молодости, знаете ли, мечтал в театре играть, в оперетте, да не пришлось. Сначала маман не пускала — недостойно дворянина. Потом революция, Гражданская… Вторую студию МХАТ окончил. Сейчас однокурсники мои в театре все — Миша Яншин, Коля Баталов. Но мне, знаете ли, скучно стало. Ставка не та. Там — аплодисменты или яйца тухлые в случае провала. Если, конечно, публика с голодухи их во время спектакля не сожрет. Здесь — жизнь. Коли они, — тут агент слегка кивнул в сторону окон Макина, — никогда не узнают, кто я на самом деле, значит, науку Константина Сергеевича я лучше мхатовских стариков преуспел. Вот так-то. Вы, я вижу, должны меня понимать…

— Какого Константина Сергеевича? — опешил не ожидавший такого поворота Чен. — Станиславского?

— А вы еще у кого-то изволили искусству перевоплощения учиться? — с легкой насмешкой переспросил совсем не пьяный и оказавшийся таким непростым «матросик» и снова поддавил Чена. — У него, разумеется. Я вижу, вы тоже человек не самый обычный.

— Товарищи чекисты, разговор о театре можно считать оконченным? — ехидно поинтересовался Юдин. — Или мы зайдем к фигуранту, расскажем о наших предпочтениях в этом сезоне? Устроим пролетарский диспут, как товарищ Луначарский с попом-патриархом Тихоном?

Оперативники притихли, приглядываясь к освещенным окнам. Ни шума ссоры, ни каких-либо других звуков на улицу не долетало. Юдин задумался на миг, поправил кобуру с наганом и скомандовал:

— Иван Федорович приказал действовать по обстановке. Как старший по званию и должности, принимаю командование на себя. Миронов, будете руководить группой непосредственно во время задержания и обыска. Ваши пусть не высовываются. Включая ученика Станиславского, — усмехнулся беззлобно следователь, — Марейкис, вы остаетесь с группой наблюдения. Пупков, найдите дворника и еще кого-нибудь, будут понятыми.

Через несколько минут чекисты уже стояли перед дверью Макина. Следователь повелительно кивнул, и дворник постучал в дверь. Тишина. Юдин сделал шаг вперед, бабахнул по филенке кулаком и крикнул: «Откройте! ОГПУ». Послышались быстрые шаги, и, едва жало замка повернулось под чьими-то руками, оперативники ударили в нее плечами. Отлетев в глубь коридора, закричала в ужасе миниатюрная, но немолодая уже брюнетка с накрученными на бумажки локонами. Она была в ночной рубашке, поверх которой, выходя открывать, набросила халат. Чекисты быстро пробежали с обнаженными револьверами по всем комнатам. В квартире, кроме брюнетки, никого не было. Только в спальне, на большой кровати с резным подголовьем нашелся почти голый, в одних кальсонах, человек, в страхе прижимавший к себе подушку. На вид ему было около сорока лет, он был небрит, но недавно побрызгался дорогим одеколоном. Снятые очки лежали на тумбочке, и растерянные небольшие глаза на широком лице арестованного с носом-картофелиной испуганно щурились на яркий свет и форму оперативников.

— Вы кто? — Юдин решительно подошел к голому, не опуская нагана в руке. Следователь прекрасно знал, с кем имеет дело, и сознательно давил на психику человека в кальсонах, надеясь получить признание, пока тот был в шоке от внезапного визита вооруженных людей.

— Я хозяин этой квартиры, — вполне связно и на удивление спокойно ответил мужчина, — профессор востоковедения Макин Петр Николаевич. Уверен, товарищи, что вы ошиблись.

— Не ошиблись. Вы не помните меня, Макин? — и следователь сделал шаг к голому профессору. Тот повел глазами в сторону очков, лежавших на тумбочке подле кровати. Получив такое же молчаливое одобрение, взял их и, подавшись вперед, вгляделся в стоявшего перед ним…

— Юдин? Вася? То есть… Василий Иванович?! — профессор радостно улыбнулся, но тут же уголки его рта опустились. — Василий Иванович, что происходит? Почему вы? Что это значит? Ведь мы же с вами… А…

— Он в курсе, — перебил его Юдин. — Он в курсе. Поэтому, Петр Николаевич, вы должны понять, что у нас есть серьезные причины для такого вторжения. Ордер на арест и обыск готовы, вам их предъявят, но пока меня интересуют несколько более срочные вещи. Где вы были последние двое суток?

Макин потерянно сел на кровать, положил подушку на колени. Поднял голову и, убедившись, что жены в комнате нет (оперативники допрашивали ее на кухне, но только для соблюдения формальностей — было понятно, что она ни при чем), виновато понурился:

— Полагаю, вы следили за мной…

— Отвечайте!

— Ездил по стране, — невесело усмехнулся Макин, — путешествовал.

— Когда? Куда? С кем? С какими целями? Рассказывайте подробно!

Макин посмотрел на Юдина:

— Василий Иванович, разрешите надеть брюки? Хоть мы с вами и старые знакомцы, как-то неудобно…

Юдин кивнул, и профессор, быстро одевшись, подскакивая на одной ноге, чтобы попасть в штанину, снова сел на кровать.

— Видите ли, не так давно к нам приехала наша подруга… Собственно, даже не моя, а подруга жены…

— Имя?

— Тредиаковская Людмила Францевна. Она из Владивостока. Работала с Настей, с Эрнестиной — супругой моей — в школе. Они дружили…

— Короче! — Юдин убрал наган в кобуру и придвинул к себе стул. Сел.

— Короче… да. Так вот, она приехала в Москву, совершенно внезапно — искать работу! Я не знал даже… Но Настя согласилась, мы дали приют… А дальше… Что дальше… Не знаю, как-то все закружилось, понесло…

— Про путешествия, — напомнил следователь.

— Ах да, путешествия. Дело в том, что три дня назад мы решили расстаться.

— Кто мы?

— Мы с Люсей. С Людмилой Францевной. Это было трудное решение, вы должны понять… Но скандалы, скандалы — каждый божий день! Настенька нервничала, я страдал, это было невыносимо, невыносимо! И я решил, что Людмила Францевна должна уехать. Вернуться во Владивосток!

— Вы решили? — иронически усмехнулся Юдин.

— Да, я решил! — встрепенулся профессор. — Я решил, и мы уже собрали ей вещи. То есть она сама их, конечно, собрала… И уже хотели ехать на вокзал… И поехали. Да я проводил ее!

— Кто такой Чжоу Юнь Фат? — жестко спросил Юдин.

Макин со страхом посмотрел на него и долго молчал. Следователь не торопил его, но внимательно наблюдал за напряженным и бледным лицом профессора. Тот заговорил:

— Это мой повар. Собственно, бывший повар. Давно уже бывший. Вы должны его помнить по Харбину. Впрочем, вы же не были у нас дома… Да, теперь я понимаю, до меня дошло — вы следили и все знаете, — Макин совсем обмяк и дальше продолжал рассказывать вяло и механически.

— Чжоу пришел, когда мы уже собрались ехать покупать билет. Он ничего не знал. Про нас не знал. Про Владивосток, я хочу сказать. Оказалось, что пришел попрощаться. Случайно. У него уже был билет на поезд. Точнее, два билета. Кто-то из его китайцев должен был ехать вместе с ним, но не поехал, и Чжоу билет сдал.

— Он китаец? — резко переспросил Юдин.

— А кто же еще? — удивился профессор. — Конечно, китаец. Он страшный человек! Василий Иванович, если бы вы знали… Я так не хотел отпускать с ним Людочку! То есть Людмилу Францевну. Но, с другой стороны, все так удачно складывалось. Мы приехали на вокзал, но тут я понял, что не могу… Ревность… Я не могу отпустить ее с этим китайцем! Я должен был быть уверен! Понимаете, уверен! — Макин неожиданно дерзко, с вызовом посмотрел на следователя, но сразу вновь обмяк. — Я побежал в кассы и успел купить еще один билет. В восьмой вагон. В пути хотели поменяться, а ночью, когда я успокоился, то просто сошел в Вятке. Пил там в ресторане долго. Очень… долго пил… А потом добрался до Москвы. Настенька простила… Она простила, понимаете, простила! — снова с вызовом посмотрел профессор на Юдина, но вдруг осекся. Взгляд его остекленел. В дверях стоял оперативник с небольшим деревянным ларцом в руках.

— Товарищ следователь, вот: нашли в кухне на антресолях. Не особо и прятал-то.

Юдин встал, взял шкатулку, взвесил на руке, посмотрел на Макина. Тот сидел, обхватив голову руками, и молчал.

— Пригласите понятых и жену задержанного! — скомандовал Юдин и поставил ящик на стол. Когда все собрались, он спросил хозяина квартиры:

— Что там?

— Не знаю. Это Чжоу оставил. Попросил сберечь до его приезда.

Следователь посмотрел на Эрнестину. Она, пепельно-серая под своими накрученными на бумажные лоскуты кудрями, только отрицательно повела плечами.

Юдин нашел защелку, подцепил крышку. Заглянул внутрь и покрутил головой:

— Да-а… Петр Николаевич, много от вас мог ожидать, но такого… Китаец оставил? Ну проверим. Понятые, смотрим внимательно! — и следователь быстро начал выкладывать на стол содержимое: несколько пачек долларов, полотняную сосиску, которая, упав на стол, развязалась, и из нее выкатилась пара царских червонцев, и картонную коробку. Юдин аккуратно раскрыл коробку и достал из нее несколько пачек патронов и маленький бельгийский браунинг. Поднес его к свету. Блеснула серебряная дощечка: «От Коллегии ОГПУ за доблестную борьбу со шпионажем и контрреволюцией». Вслух следователь читать не стал. Только внимательно посмотрел на Макина. Тот все понял и опустил плечи.

— Китаец, значит, оставил? Уведите понятых и супругу! — скомандовал Юдин и, дождавшись, пока они останутся одни, наклонился к профессору и очень тихо сказал:

— А теперь, Петр Николаевич, вы мне расскажете, зачем к вам сюда приезжали Охаси и Огата, о чем вы тут разговаривали и какую роль в этой истории играла ваша любовница Людочка.

Макин в ужасе посмотрел на него, обхватил лицо руками и заплакал.

Незаметно вошедший в квартиру вслед за чекистами Арсений Чен в это время неподвижно стоял перед большим книжным шкафом. Марейкис неотрывно смотрел на корешок толстой книги, выступавшей на средней полке. На корешке по-японски было написано «Основы конфуцианской этики в изложении учителя Сакамото». Чен наконец смог расслабить судорожно сжатые челюсти, аккуратно открыл дверцу шкафа, достал книгу, сунул ее себе за пазуху и, никем не замеченный, вышел на улицу.