Нагори. Тоска по уходящему сезону

Рёко Секигути, 2018

Рёко Секигути – японская писательница, живущая во Франции, автор двух десятков книг стихов, прозы и эссе, написанных по-японски и по-французски. Ее излюбленную тему можно обозначить как языки эмоций – казалось бы, не требующие перевода, общие для всех людей независимо от их национальной принадлежности и местожительства, но вместе с тем свои для каждого и подчас невыразимые в словах. Среди таких языков – вкусы, запахи, переживания. Нагори – японское обозначение конца сезона, всего позднего, запоздалого, переходящего из реальности в воспоминания. Очерчивая смутные контуры этого понятия, важного для японского отношения к еде, к поэзии (хайку), ко времени, автор увлекает нас за собой в манящий сумеречный лимб – пограничное пространство между человеком и природой, личным опытом и движением истории, жизнью и смертью.

1. Четыре сезона? Двадцать четыре? Семьдесят два?

Порой представления, которые мы считаем принципиальными для жизни, кажутся нам универсальными, и мы удивляемся, замечая, что они в ходу далеко не везде. Так, в японском языке понятия «общество», «свобода», «любовь» появились только тогда, когда страна открылась миру в XIX веке, — как переводы с европейских языков. Это удивляет иностранцев по сей день.

То же самое и с сезонами: если мы живем в стране, где их границы отчетливы, то можем и не подозревать, что бывает по-другому.

Во многих странах сезонов всего два: теплый и холодный. Иногда они различаются не столько по температуре воздуха, сколько по влажности или по количеству осадков (тепло и холод оказываются тут лишь следствиями). Например, в тропической саванне есть сезон засухи и сезон дождей, а в Индонезии, на Мартинике или в Майами, — сухой сезон и сезон муссонов. Еще один вариант — когда сезонов три: в Мьянме есть сезоны прохлады, жары и дождей, а на юге Таиланда — сухой, жаркий и дождливый.

Одно время я регулярно ездила в Мали. В конце ноября там заканчивается сезон дождей, целыми днями светит солнце, температура воздуха постоянно и неуклонно растет, почва становится суше, уровень воды в реках снижается, растения чахнут. Примерно через пять месяцев засуха заканчивается и опять приходят дожди. После первого ливня земля снова напитывается влагой, проклевывается растительность и всё наполняется зеленью — пока влажность не зашкаливает из-за обильных осадков, которые иногда приводят к наводнениям.

В Боготе — столице Колумбии — температура, кажется, не меняется вовсе. В среднем ее перепад за весь год не выходит за рамки восемнадцати — двадцати одного градуса, и два дня из каждых трех случается туман. Чтобы попасть в зону других температур — в другой сезон, — нужно переместиться по высоте: таковы особенности высокогорного климата. По мере подъема становится холоднее, а в теплый сезон можно попасть, спустившись в долину.

Тут нет ничего нового: всё это прописные истины, которым учат на школьных уроках географии. Но нам очень трудно их усвоить — сжиться с ними телесно, научиться представлять их себе.

В вопросе сезонов у всех нас есть немного сектантская склонность опираться только на личный опыт. Бывает очень нелегко привыкнуть к малейшим изменениям в сезонном раскладе: человек, переехавший из одной страны в другую, может и много лет спустя оставаться не в ладах с новым для себя чередованием времен года. И даже живя в той же стране, где родились, мы нередко ностальгируем по своей малой родине, которую нам пришлось покинуть, скажем, ради работы. Впрочем, представление о сезонах, их ощущение, да и сам климат могут различаться даже внутри одного небольшого региона, что не мешает нашей любви к обобщению: у каждого из нас есть привычный образ времен года.

Однажды хозяйка ресторанчика, расположенного недалеко от Киото, сказала мне: «У нас весна начинается позже, чем в городе, ведь здесь, в предгорьях, холоднее. Но гости из Киото забывают, что в полутора часах езды климат может быть другим, и удивляются, когда им подают овощи, которые, как им казалось, уже отошли. Что ж, я извиняюсь перед ними и прошу проявить снисходительность к природе».

Во Франции люди могут возмутиться, увидев клубнику в марте, помидоры — зимой или абрикосы, привезенные с юга, — в апреле. Если эти плоды — безвкусные, промышленно выращенные или задорого привезенные из-за границы, возмущение можно понять. Но, возможно, глядя на этих «пришельцев из другого сезона», сам вид которых нас шокирует, мы испытываем почти инстинктивное чувство отторжения просто потому, что они противоречат обычному порядку. Вдруг дело лишь в непривычности, в том, что продукт выходит за рамки, отведенные ему нашим представлением о четырех временах года?

Эту гипотезу легко проверить. Вспомните «экзотические» фрукты: никто не возмущается тем, что в продаже всегда есть бананы; об углеродном следе, который так волнует всех, когда дело касается клубники и вишни, редко заговаривают в связи с манго или ананасами — трудно представить себе возмущение тем, что они предлагаются «не в сезон». Кому, спрашивается, известно, когда сезон для киви, и вообще, кого это заботит? Разве мы загадываем желание, пробуя первый киви в году? Всё дело в том, что киви кажется нам тропическим фруктом, хотя его в огромном количестве выращивают в Европе и даже во Франции. Причина того, что киви всегда можно найти в продаже, лишь в длительном сроке хранения: он может лежать по два-три сезона. И какой же из них — сезон киви?

Связь продуктов с сезонами — приблизительная и по большому счету символическая. Почему-то к одним продуктам — черешне, инжиру, спарже, горошку… — законы сезонности применяются по всей строгости (во Франции это чаще всего весенние или летние овощи и фрукты — «юность года»), а другим — авокадо, яблокам, бананам, имбирю… — подобный закон не писан. Кто, например, сможет угадать по вкусу авокадо, в какое время года его сорвали, или место, откуда его привезли?

О японцах часто говорят, что у них особая чуткость к сезонам. Они и сами этим гордятся. Люди приходят в восторг, узнав, что в традиционном японском календаре — двадцать четыре, а то и семьдесят два сезона, причем у каждого — собственное название, связанное с соответствующим периодом года^[1]. Выходит, чем сезонов больше, тем лучше…

Конечно, представление о временах года не сводится к устройству календаря. Так, в лунном календаре, как и в календаре Хиджры, в году всего лишь 354 дня: поэтому границы сезонов постоянно сдвигаются, но это не значит, что те, кто пользуется таким календарем, не имеют о них представления. Календари обычно связаны с религиозными ритуалами, явлениями природы, движением звезд или со всеми этими факторами вместе. Особенно чутки к сезонам культуры, чей календарь повинуется традиционным земледельческим циклам.

Между прочим, японское — самое, как говорят, изощренное — деление года на двадцать четыре или семьдесят два отрезка (в четыре времени года укладывается и то, и другое число), родом вовсе не из Японии. Оно пришло из Китая, где его придумали, чтобы подстроиться к лунному календарю, который сдвигается год от года. Идеально приспособить это деление к японскому климату так и не удалось…

Нелепо превозносить календарь просто за то, что год в нем имеет больше всего частей^[2]. Если бы календарь, введенный во время Великой французской революции, закрепился, для французов тоже каждый день был бы связан с каким-нибудь плодом или животным.

И всё же несомненно, что деление года на множество сезонов, названных по явлениям природы, способствует чуткости к мельчайшим движениям времени. В Японии некоторые из двадцати четырех «сезонных» имен прочно вошли в обиход, и мы используем их, например, в формулах вежливости, принятых в официальной переписке. Кстати, нашим историческим столицам — Киото, Камакуре и Эдо (нынешний Токио) — достался умеренный климат с четырьмя вполне четко выраженными сезонами, которые с успехом составили основу всей японской «сезонной» литературы.

Чуткость рождается из слов: невозможно почувствовать то, чему нет названия. Если уж выбирать между курицей и яйцом, я бы сказала, что именно письменность и литература породили японское представление о сезонах и все связанные с ними образы. В Манъёсю

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

1

Периоды и названия семидесяти двух японских сезонов приведены в конце книги, на с. 131–143. — Примеч. пер.

2

Эта система сложилась несколько сотен лет назад, и раньше японцы хорошо в ней ориентировались, а в последнее десятилетие о ней вспомнили снова и теперь она нарасхват. В Японии одна за другой выходят книги на эту тему: «Жизнь по старому календарю», «Кухня двадцати четырех сезонов — магия для вашего тела», «Календарь на семьдесят два сезона поможет ощутить вкус времени», «Книга двадцати четырех или семидесяти двух сезонов для тех, кто хочет понять красоту Японии», «Нарисуем двадцать четыре сезона» и даже «Двадцать четыре сезона в картинках» для детей! За этой модой сквозит и без того заразительная ностальгия по старой Японии, ее как будто намеренно культивируют, чтобы отвлечь внимание от усталой и измученной Японии сегодняшнего дня и восстановить размеренный сезонный распорядок. Что тут настораживает, так это опасность замкнуться в себе: традиционные ценности укрепляют национальную гордость, но могут способствовать пренебрежению к другим культурам.