Окруженцы. Киевский котел. Военно-исторический роман

С. Терсанов

Роман «Окруженцы. Киевский котел» – правдивая книга о первых месяцах войны-малоизвестном окружении советских армий в 1941году под Киевом. Автор – участник событий, после войны работал в ЦА МО, что позволило ему дополнить свои дневниковые записи необходимыми документами. Роман написан живым языком. В нем есть и любовь, и смерть, и героизм, и предательство. Книга – дань памяти героям, которые остались лежать в украинской земле. Люди разных национальностей, они защищали свою Родину, свой общий дом.

Вместо пролога

Сичень — это январь… Меткое название дали ему украинцы: весь месяц сечет, будто тончайшими ледяными иглами, до самых костей просекает жестокий морозный суховей. Все, что осталось зимовать в просторных, открытых степях юго-восточной Украины, стонет и корежится под его стремительным натиском. Стонут слабо прикрытые снегом поля с затерявшимися в них одинокими деревцами и кустиками; стонут редкие в этих краях, почти до дна закованные льдом речки; рассыпается в пыль разбросанный повсюду бурьян-старьевик. Но леденящий ветер неумолим и алчен. Взвихряя поземку, зловеще посвистывая, он дерзко врывается на широкие улицы степного города, и от его леденящих поцелуев все покрывается мохнатым серебристо-белым инеем. Бледное зимнее солнце сиротливо бродит почти на уровне городских крыш. Обледеневшие окна одноэтажных домов, словно безжизненные бельма слепцов, безучастно глядят на страшные людские страдания.

Кряхтя и задыхаясь на морозном ветру, горожане плотнее запахиваются в одежду, ежатся, на ходу растирают окоченевшие носы и уши, потешно подпрыгивают, а утоптанный на тротуарах снег отзывается на удары каблуков сильным сухим визгом. Иногда сильно озябшие люди посматривают вверх, на солнце. Сдавленное багрово-оранжевым сиянием, как ржавым обручем, оно сквозь мутную пелену неба бросает на стонущую от мороза землю слабые, совсем не греющие лучи.

Дни короткие, тяжелые и безрадостные…

В один из таких январских дней 1942 года в военную комендатуру прифронтового города привели человека без документов. Сержант, приведший этого человека, вошел к помощнику коменданта, доложил:

— Товарищ старший лейтенант, еще один окруженец пришел… — и, понизив голос, добавил: — Только этот совсем плох: чуть держится на ногах и весь в вошах.

Старший лейтенант отодвинул стул для посетителей на середину комнаты и приказал ввести задержанного.

Сержант вышел. Дверь оставалась открытой, и долго никто не входил. В глубине коридора были слышны звуки, напоминавшие передвижение ледяной глыбы по деревянному настилу.

Когда задержанный с трудом вошел в комнату, он попытался ухватиться за спинку стула, но не смог: ноги, обутые в обледеневшие деревянные башмаки, непослушно разъехались в разные стороны, и он упал на пол. Сержант поспешил ему на помощь, но он слабым движением руки отстранил его и скорчился в удушливых судорогах простудного кашля.

Кашлял он с таким надрывом, что страшно и до боли жалко было на него смотреть. Казалось, что из груди его вот-вот вылетят куски внутренностей.

Он был молод, но муки и лишения, которые он перенес, оставили свои жестокие следы. На маленьком исхудавшем лице резко выделялись тонкий хрящеватый нос, заостренные скулы, и темные провалы глаз. Жидкая бороденка, которую он то и дело чесал тонкими пальцами, делала его почти стариком. Руки его были настолько худыми, что их синие, с зеленоватым оттенком, вены сильно выпирали из-под кожи. Когда он шевелил пальцами, на кистях его рук неприятно играли сухожилия.

Помимо деревянных башмаков, на ногах было множество намотанных и оплетенных веревкой тряпок. Обвисающие лохмотьями ватные штаны были подпоясаны заскорузлым брезентовым ремнем, за широкий пояс штанов заправлены полы тоже рваного овчинного полушубка. Вместо шарфа на тонкой жилистой шее болталась полуистлевшая портянка. Из надорванных науший ветхой шапки торчали куски пакли.

Старший лейтенант вышел из-за стола и только тогда заметил, что задержанный весь усеян вшами. Оказавшись в теплом помещении, паразиты зашевелились, выползли из складок-укрытий и суетливо стали шнырять в разных направлениях. Добираясь до ватных штанов, они занимали сохранившиеся кое-где стежки и выстраивались в сплошные серые цепочки.

Когда незнакомец откашлялся, его усадили на стул и дали стакан чаю, который он выпил с лихорадочной жадностью. Жестом он попросил еще стакан, потом еще. Только после четвертого стакана чуть слышным простудным голосом он представился:

— Лейтенант Волжанов… Владимир Николаевич… — Он медленно снял с шеи портянку, затем свалил с плеч полушубок и свитку. Под ними оказалась грязная, пропитанная потом гимнастерка с полевыми петлицами и зелеными эмалевыми квадратиками. Старший лейтенант, сержант и боец, приносивший чай, невольно вытянулись и переглянулись. А потом Волжанов снял и гимнастерку, под которой больше ничего не было. Такое им пришлось увидеть впервые… Две играющие гармошки ребер, пара торчащих ключиц, пара рук-прутьев, каким-то чудом державшихся в острых от худобы плечах; впадина в том месте, где должен быть живот, — все это в любой момент, казалось, могло рассыпаться, если бы не было обтянуто кожей, черной от грязи и исполосованной. Это был скелет… Живой скелет!..

Не поднимаясь со стула, Волжанов извлек из лабиринтов своих лохмотьев складной нож, разложил на коленях гимнастерку и под одним из ее рукавов отпорол заплатку. На пол упало удостоверение личности. Из-под другого рукава он таким же способом освободил кандидатскую карточку ВКП (б). Вручив эти документы старшему лейтенанту, он развел руки в стороны и смущенно сказал:

— Как видите, почти с того света. Поэтому не уберег документы, как положено. Подопрели малость. — При этих словах он опять согнулся и закашлял тем же удушающим, бухтящим кашлем.

.Спустя две недели, когда Волжанов отдохнул, набрался сил и освободился от приступов кашля, он написал отделу кадров фронта подробное объяснение, которое было взято за основу этого повествования.