Марафет
Что ж, дорогой друг Мишка, продолжу свое письмо. Да, было когда-то время шумных гулянок. Мы могли уснуть в одном месте, а проснуться в другом. А могли вообще не спать — но сейчас я не об этом. Сейчас я хочу у тебя попросить прощения за то, что мне пришлось тогда уйти служить. Зачем я пошел в армию? Не знаю. Просто больше пойти-то было некуда. Надеюсь, что поймешь ты меня правильно и зла не держишь…
Чалый проснулся с ощущением адской боли. Если раньше тело затекало и «хребет падал в трусы», то теперь нормой жизни считалась ломка. Хотя чем-то Чалый даже стал похож на спортсмена: потому что каждый день нужно было поставить рекорд — найти деньги и взять дозу. Теперь он ходил не в магазин, где от него «разбегались бутылки», а в аптеку. Шприц, «колеса», подъезд, жгут, укол. И снова по кругу. В те редкие дни, когда Чалый не «вмазывался», он беспробудно пил. Именно поэтому от него разбегались бутылки в магазинах и старые друзья на улице…
— Е-ебутся вши на голове! — сказал сам себе потрясенный своим состоянием Чалый.
— Вот ты придурок, — отозвалась измученная душа. — Кто ж марафет с бухлом мешает?!
— Ты не поверишь — все мешают!
— Я разве сказала, что твои друзья умные? Они тоже придурки поголовно. Лыжи вы все скоро склеите… Как говорят врачи — не приходя в сознание.
— Что ты каркаешь, дура?!
— А где твой друг Виталик, например? Умер твой друг Виталик, сгорел на работе. Это надо же: уколоться им было нечем, так они с Болгарином ничего лучше не придумали, как пойти в зал игровых автоматов и дать газовым ключом по голове охраннику, чтобы забрать из кассы деньги.
— Они ничего не соображали, — попытался защитить своих Чалый.
— Между прочим, охранник инвалидом остался, у него теперь железка в башке и пенсия с гулькин хрен.
— А не надо было сопротивляться!
— У него вообще-то работа такая — сопротивляться. А у Болгарина вашего теперь другая работа — сидеть, мозоль на заднице натирать. Восемь лет получил как главный злодей. Но он-то отсидит и выйдет; может, еще и поживет, если торчать перестанет. А твоего Виталика родители отмазали, он условный срок получил — и что? Попал под высокое напряжение и сгорел к чертовой матери. Не надо было с судьбой шутить.
— Долго ты еще издеваться будешь, сволочь бестелесная?
— Пока торчать не перестанешь. Или не помрешь.
— Постараюсь сегодня перетерпеть. Соловей из армии возвращается. Так что — киряем!
— Как в старые добрые времена, весело и вкусно?
— Да, как в «Макдональдсе».
Встреча друзей прошла в «детском баре „Островок“» — так местная шпана называла обычный детсад, в котором было несколько заброшенных веранд. Именно здесь обычно проходили дворовые пьянки, а девочки теряли девственность. Примета времени — девочки теряли девственность в детском саду. Такой вот глупый каламбур…
Поэтому все кусты изобиловали использованными презервативами, пустыми бутылками и шприцами-«баянами».
— Дай-ка я на тебя посмотрю, дяденька военный!
— Смотреть не надо, надо выпить!
Но они все-таки таращились друг на друга с интересом. Чалый не мог понять, откуда у Соловья появились мышцы, а Соловей гадал, зачем в такую жару Чалый напялил футболку с длинными рукавами…
Впрочем, все вопросы улетучились, как только появилась компания, водка и гитара. И упомянутые девочки тоже были.
— Я вас помню, вы Соловей! — сказала одна юная богиня.
— А как тебя зовут, прелестное дитя?
— Меня зовут Татьяной.
— Выпьем, Таня, где же кружка?
— Видал, какие девки подросли? — вмешался в интимный разговор Чалый. — Кровь с молоком!
— Предпочитаю водку с пивом! — провозглашал Соловей.
— Вы не любите женщин? — кокетливо спрашивала Таня.
— Честно говоря, не помню. Там, где я был, женщин не было — только бляди.
— Ой, как интересно, а расскажите о тех волшебных местах…
— В армии, барышня, я понял одно: человек — реально скотина. Он может унижать себя, других, потом опять себя. В армии не становишься мужчиной, просто деградируешь в какого-то мутанта. Сначала деды издеваются над тобой — потом ты издеваешься над молодыми. Это бесконечный процесс.
— А как же офицеры?
— А они наблюдают со стороны, и пока их самих не касается — не вмешиваются. Им фиолетово, что происходит внизу. Армия — это школа жизни, но лучше отучиться в ней заочно.
— Тебя били?
— Если какой-нибудь дембель скажет вам, что его никогда не били — значит, врет… Летели мы как-то из Читы в Якутск. На борту шесть срочников и несколько «шакалов». Каждый из офицеров вез ящики с фруктами и водкой. В полете из разных ящиков мы, солдаты, вытащили четыре пузыря, яблоки и груши. Успешно все съели и выпили. И что вы думаете? Один из этих погонных мудаков оказался из нашего полка, а мы-то не знали! Дома он обнаружил, что у него не хватает целой бутылки водки, прибежал в роту, построил вновь прибывших, заставил дыхнуть. Естественно, мы выдохнули алкоголем. Майор кричал, что он нас на «губе» сгноит — а сам, падла, оставил всех в роте, на растерзание дедам. Что куда хуже.
— Вы отбились?
— Только благодаря сплоченности коллектива и табуреткам. Стояли с ними наперевес дружно! Но зуб мне тогда все-таки выбили. Деды гневались — мы тут, мол, службу тянем, а вы бухаете. Часть-то уставная была!
— А что такое «уставная часть»?
— Это — жопа! Живешь по звонку: днем над тобой офицеры глумятся, а ночью старослужащие…
— Вам было больно? — как-то по-детски спросила Таня.
— Больно мне было утром, когда водка выветрилась. Похмелялись мы на плацу — бегали с рюкзаками, в которых лежали кирпичи. Майор, сука, постарался.
— И долго так похмелялись? — полюбопытствовал уже пьяненький Чалый.
— Несколько дней. Неделю, кажется.
— Не пойду я к военным, — сделал вывод Чалый. — Я за водочкой пойду, у нас кончилась.
— Сиди уже, — успокоил его Соловей. — Народу много, пусть вон кто помоложе идет. Мне по сроку службы не положено, а ты готовый уже. И не виделись мы давно, расскажешь, как тут жизнь.
Толпа действительно как-то разбежалась, ушла даже Таня. Кто отправился за водкой, кто за закуской. Чалый и Соловей остались одни. Вдруг Чалый сделался каменным, а через секунду — зарыдал.
— Где ты был?! — истерически выкрикнул он и закрыл лицо руками.
— То есть как где? В армии… — растерялся Соловей.
— Пока ты в своей армии был, мы здесь скололись все! — просипел Чалый и посмотрел другу в глаза. И была в этих глазах такая тоска, что Соловей сам почувствовал себя плохо. Показалось, что сейчас произойдет что-то ужасное… И действительно, произошло.
— Дружище, дай денег! Я знаю, у тебя есть, а мне уколоться надо, иначе вилы! Трясет уже!
Сначала Соловью захотелось ударить Чалого — сильно, до крови. Потом появилось желание убежать. И только после этого он подошел к другу и обнял его. Неизвестно откуда начался дождь. Или это были слезы? На самом деле — без разницы…
— Давно ты на игле?
— Больше года, я не помню уже.
— Много здесь таких?
— Почти все.
— А берешь где?
— Помнишь Андрюху? Он барыгой стал.
После этого больше не разговаривали — так и стояли молча, обнявшись. По крыше веранды колотил дождь, а под ней прятались два окончательно повзрослевших человека.
Тем временем народ начал возвращаться из продуктово-водочного похода. На импровизированном столе опять появились нехитрая снедь и водка — кажется, подпольного производства. В те времена в магазинах водку покупали редко — в основном в ларьках, где она была раза в два дешевле. Правда, когда человек выпивал такой «огненной воды», то наутро у него частенько стягивало лицо и оно становилось похоже на чернослив…
Но кто в таком возрасте и в такое время думает о «черносливе»! Водки было много. Впрочем, несмотря на ее количество, Чалый все равно сбегал за дозой. Да и вообще потом как-то так оказалось, что из присутствующих парней Соловей один остался не «вмазанный». Ему предлагали, но он отказался, помянув про какую-то первую любовь.
Вечер прошел в теплой, почти дружественной обстановке. Большинство пацанов, не переставая, ели мороженое — а Соловей пил, понимая, что если сейчас не набраться, то можно сойти с ума. Потому что здесь, как говаривал покойный дядя Костя, «пить скучно, а не пить — страшно».
