Пойдём со мной

Самира Инсомния, 2020

В преддверии Хэллоуина происходят странные вещи… Будоражащие. Жуткие. В межавторском сборнике "Пойдём со мной" пять рассказов. Атмосферных, красочных и невероятно интересных. Протяни руку и… пойдём со мной.

Глава вторая, в которой вспоминается прошлое

«Мы очень часто умаляем других людей до наших ограниченных представлений о мире».

Карен Армстронг. Из книги «12 шагов к состраданию».

Утром Асель завтракает остывшим чаем и булкой с маком, аппетита нет. Мама ходит из ванны в комнату, собираясь на работу, один глаз она накрасила и прервалась на сушку волос.

— Деньги есть на школу? — спрашивает мама, появляясь в кухне и скручивая шнур от фена вокруг держателя.

— Ага.

— Отлично, а то у меня до зарплаты всего ничего осталось. Завтра алименты на карту придут, снимешь?

— Угу.

— Оставлю карту на комоде, — мама наливает себе кофе и лезет в шкафчик за сахарницей. — Кстати, ты ничего не разбивала на днях?

Асель замирает, глядя перед собой.

— Нет, а что?

— Нашла утром осколок в спальне у себя, вроде от зеркала, — рассказывает мама, присаживаясь напротив дочери. — Наши целы. Может, Рикки притащил?

— Сто пудов, — Асель наклоняется и ловит рыже-белого кота, ластящегося у ног. — Где взял холодное оружие, засранец?

— Кот-домушник, — смеётся мама. — Не забудь ему корм насыпать перед уходом.

Подхватив чашку с кофе, она скрывается в гостиной. Асель гладит Рикки по тёплой голове и пытается вспомнить, что случилось после того, как ночью она проснулась. Ничего не помнит.

В школе душно. Все окна в классах открыты настежь, но на улице стоит жуткая жара, ни намёка на дуновение ветра. На доске в кабинете математики кто-то нарисовал зайца с огромными ушами, другой умелец пририсовал ему грудь. До урока ещё десять минут, одноклассники залипают в телефоны, Асель сидит за второй партой и добавляет в плей-лист новые песни. К ней садится Паша Лукин.

— Тебе какой вариант пробника достался?

Асель туго соображает, о чём он. Смотрит в карие большие глаза.

— А?

— Варик какой, говорю? У наших некоторых совпадают. У меня четырнадцатый, — кладёт на стол распечатанный вариант заданий ОГЭ.

Она лезет в сумку, находит там смятые листы, которые не доставала дома.

— Четырнадцатый, — читает номер сверху.

— О-о, нормально, — улыбается Паша. — Значит, с тобой сяду. Ты решала?

— А в чём прикол? Если мы дома могли решить.

— В статистике, Аселька, мы же дэбилы, — хохочет он. — Но дома всё равно никто не решал, кажись. Я забил. Татуху, — добавляет он, довольный каламбуром, и крутит кистью руки, где вокруг запястья красуется на раздражённой покрасневшей коже надпись: «PUNK ROCK». — Как тебе?

— Не слушаю панк.

— А что слушаешь? Ре-е-еп?

— Джа-а-а-аз, — на его манер передразнивает Асель. — Армстронг, Фицджеральд… Говорят о чём-нибудь фамилии?

— О том, что им гласных не хватает.

— Придурок, — улыбается Асель.

Паша симпатичный, хоть и щуплый. У него пепельное мелирование и эстетично выступающие вены на руках, прям как в подборках на пинтересте. Весь урок они смеются над математиком, который орёт на тех, кто пытается списать, и над его мокрыми подмышками, со звонком сдают наполовину решённые задания и вместе идут в кабинет русского языка.

Асель ко всем одноклассникам относится одинаково нейтрально, никогда ни с кем не ссорится, но и не дружит слишком близко. После случая с Катей ей привалило ненужного внимания, всем показалась её ругань жутко забавной — разобрали на цитаты. Но Паша с тех пор, наоборот, держался подальше, поддерживал Катю, и только сегодня немного оттаял. Он играет на гитаре в какой-то группе отбитых рокеров, где все остальные старше него и уже давно окончили школу, часто спорит с преподшей по истории, когда она хвалит Советский Союз и мечтает побывать в Америке, о чём постоянно говорит. Помимо татухи «PUNK ROCK» у него есть ещё одна, между ключиц, с красивой надписью: «nice day for a revolution»¹, и для того, чтобы её всегда было видно, он носит футболки с глубоким вырезом.

Сегодня на нём серая футболка, явно смоделированная лично Пашей: края верхнего выреза неровные, словно кто-то резал ткань тупыми ножницами.

— Ты же к психотерапевту ходишь? — спрашивает он, пока Асель выкладывает из рюкзака учебник.

— Психотера… — привычно хочет поправить она и осекается. — А, да, верно. Откуда знаешь?

— Это моя тётка, она с нами живёт, а на холодильнике её расписание висит.

Асель хмурится, ей не нравится эта новость. Паша это чувствует и добавляет.

— Да я только фамилию прочитал и подумал, что это ты. Она ничего не рассказывает.

— А там нечего рассказывать, понял?

— Не злись, — дёргает он её за прядь волос. — Она и со мной разговаривала, вроде помогло.

— С чего вдруг? — всё ещё дуется Асель, но любопытство пересиливает.

— Невроз вроде был, у меня отец бухарь, мама его тринадцать лет терпела, и вот только в прошлом году выгнала. Я себе тогда и татуху набил первую в честь праздника. Наша маленькая семейная революция, свержение диктатора.

— Это круто, — улыбается Асель.

— Оф корс. Пошли куда-нибудь сегодня вечером? Расскажешь тоже какую-нибудь семейную гниль, выпьем, помянем?

Асель соглашается.

***

Паша классный. Они покупают шесть маленьких бутылок пива в магазинчике во дворах, где не проверяют документы, и прячутся на старой детской площадке. В домике-грибе из покошенных досок с куполообразной крышей. Жара к вечеру спала, а мимо никто не ходит. Паша открывает бутылки зажигалкой и начинает рассказывать про отца.

Он бывший афганец, как пришёл с войны, так и оказался никому не нужен. Получил бронзовую медаль, две тысячи рублей ежемесячной пенсии и проездной. Начал пить, чтобы забыться, потом увлёкся. Когда родился Паша, немного пришёл в себя, но не надолго. Поколачивал мать, Пашу не трогал, пока тот не подрос и не стал вступаться. Тогда отец принял его за равного соперника, бил, закрывал в туалете на ночь, поджигал его одежду за непослушание, однажды заставил жевать сигарету, спалив, что сын покуривает. В прошлом году срезал струны с гитары Паши и пытался его задушить. Спас сосед, услышавший, как орёт от страха мать. Заявление в полиции не приняли, но мать прозрела, выгнала мужа и попросила сестру психотерапевта к ним переехать, понаблюдать за сыном. Паша стал нервным и агрессивным и никак не мог прийти в себя, пока не начал сам писать песни. Всю боль и злость вкладывал в текст и музыку, потом чувствовал себя опустошённым, но счастливым.

Асель так понравилась его откровенность, что захотелось ответить тем же. Но в их семье не случилось ничего страшнее, чем развод родителей по обоюдному согласию два года назад. Папа уехал работать на юга. Он рекламщик, а мама менеджер в «Сбере». Все довольны, всё хорошо. Рассказывает это Паше, пожимая плечами.

— А с Катей что у вас произошло? — хмурится он.

— Да ничего, я просто встала не с той ноги в тот день. Даже не помню, что ей наговорила. Она обижается?

— Ну, она тебя боится.

— Я тоже иногда себя боюсь, — усмехается Асель. — У меня проблемы со сном. Ночью снится всякая дичь, утром просыпаюсь слабая и злая. Я рассказывала это твоей тётке, подсмотри для меня, что она там понаписала?

— Да она сама тебе расскажет, когда курс закончите. Ты, главное, не ври ей, всё говори. Увидишь, всё будет супер в итоге.

— Вообще, есть кое-что, что я никому не рассказывала… — смущается Асель, покручивая в руках согнутую крышку от бутылки. — Если пообещаешь молчать, расскажу тебе.

— Перед тобой самый нетрепливый человек в мире, Аселька, — гордо разводит руки в стороны Лукин. — Я ж панк, лютую за вашу свободу вместо вас.

— Хорошо, яжпанк, тогда слушай, — улыбается Асель. — В общем, в начале лета я тусила с одним парнем постарше и попробовала одну тему. Понимаешь?

Он вздёргивает брови. Видно, что вариантов у Паши несколько.

— Да запрещёнку, таблетки какие-то, я ничего не поняла, — спешно объясняется она. — Всего один раз. Мы на озере отдыхали, все попробовали, и я… Было хреново, меня жутко штормило, я видела Мэрилин Монро и Курта Кобейна, клянусь. Они курили травку на крыше моторной лодки у причала.

Паша прыскает в кулак, но старается держать серьёзное лицо.

— И?

— Я была в неадеквате, не помнила, что творила, как себя вела. Мамы дома не было, она иногда остаётся у своего парня. Что? Она в разводе!

— Да мне пофиг, честно. И что дальше-то было?

— Ну, меня вроде привезли домой. Проснулась в своей комнате, а в «вк» видео от этого урода. Снимали, как меня корчит, как я голая купаюсь в озере и разговариваю с травой, — Асель начинает плакать, хотя планировала держаться. — Я никому не рассказала, но пригрозила, что если видео уйдёт в сеть — его посадят. Вроде никуда не ушло, но мне так обидно было и стыдно, и больно. Короче, с тех пор я постоянно стрессую и иногда сама себя боюсь, потому что в голову лезут мерзкие мысли.

— Какие? — серьёзно спрашивает Паша.

— Разные, — вытирая нос, повторяет Асель, не желая объясняться. — Потом и сны эти ущербные добавились. Мне тяжело, иногда просто хочется разрушать всё вокруг, а иногда — кричать. Может, меня и вправду стоит бояться.

Примечания

1

Nice day for a revolution — (перевод с английского) хороший день для революции.