Безмолвное дитя

Сара Дензил (2017)

Эмма Прайс беспомощно наблюдала, как из реки вылавливают красное пальто ее шестилетнего сына. Это была самая трагическая история того года — маленький мальчик, Эйден, ушел из школы во время ужасного наводнения, упал в реку и утонул. Его тело так и не нашли. Прошло десять лет, и Эмма наконец вновь обрела радость жизни. Она замужем, беременна и снова полна сил… Но все меняется, когда Эйден возвращается домой. Живой, но слишком травмированный, чтобы говорить. Только его тело рассказывает историю исчезновения длиной в десять лет. Сломанные кости, следы старых травм лишь мельком показывают ужасы, которые он пережил. Эйден никогда не тонул. Эйдена держали в плену. Чтобы найти контакт со своим сыном, Эмма должна разоблачить монстра, который забрал его у нее. Но кто в их крошечной деревне мог быть способен на такое преступление? У Эйдена есть ответы, но сможет ли он найти в себе силы, чтобы рассказать?

7

Когда я была ребёнком, я видела совсем иные кошмарные сновидения, нежели те, что стали мучить меня во взрослом возрасте. В них я плутала по лабиринту узких запутанных туннелей, следуя за маленьким пятнышком света, маячившим где-то впереди. Это сияющее, искрящееся оранжевое пятно чем-то манило меня, и я с удовольствием шла к нему, воспринимая это как некую игру. Но по мере продвижения вперёд туннель начинал сужаться, а яркое оранжевое сияние — тускнеть. Я всё больше приближалась к панике и бежала уже не за пятнышком света, а унося ноги от кого-то очень страшного и желающего меня погубить. Я всё бежала и бежала, сворачивая в один проход за другим, и проходы эти становились всё уже, а потолок — всё ниже. Пространство продолжало сжиматься, пока стены не начинали скрести по моей коже — и вот уже я вынуждена встать на четвереньки и ползти в кромешной тьме…

Я всегда просыпалась ровно перед тем, как застрять.

Сколько себя помню, не было для меня большего страха, чем сидеть взаперти. Именно поэтому ещё в школе я открыла клетку и выпустила на волю морскую свинку, а папу заставила вернуть подаренную клетку с кроликом. Поэтому я даже в общественном туалете оставляю дверь на щёлочку приоткрытой.

Так что теперь мысль об Эйдене, посаженном в тесный чулан и прикованном цепью, словно зверь… Эта мысль пробудила во мне какую-то первобытную материнскую ярость. Мне хотелось найти того, кто это сделал, и разорвать его на части зубами и когтями, как бешеная тигрица, — уверена, я смогла бы.

Есть много проницательных выражений о гневе отвергнутой женщины. Отвергнутой. Вы серьёзно?! Да никогда на свете гнев ревнивицы не сможет конкурировать с неистовством матери! Я провела пальцами сквозь волосы и ощутила, что именно сейчас, в этом дурно пахнущем кабинете, напиталась той яростью, которой буду питаться и которая будет держать меня на плаву в течение следующих нескольких недель.

— Какие шаги вы предпринимаете для поимки этого человека? — спросила я.

— Мы прочёсываем тот район, где нашли Эйдена, и опрашиваем свидетелей. Но… дело щекотливое, Эмма, и вы знаете, почему. Стоит нам зашевелиться поактивнее, пресса тут же пронюхает. Стоит только вызвать в полицию одного очевидца, они сразу поймут, что что-то происходит. Вам нужно подготовиться к тому, что будет дальше.

Я не удержалась и зарылась лицом себе в ладони. Испытывала ли я радость? Могла ли позволить себе быть счастливой от того, что Эйден жив? Способна ли я вообще чувствовать счастье в такой момент? И должна ли?

— Ублюдки, — пробурчал Джейк. — Мало они после потопа резвились! Чуть родителей Эммы в могилу не отправили раньше времени.

— Нужно позвонить Соне и Питеру, — сказала я. — Они бабушка и дедушка Эйдена. Им надо взглянуть на него, особенно учитывая то, что СМИ снова могут устроить грязную вакханалию.

— Это правильно, — согласно кивнул Стивенсон. — Эйдену сейчас очень нужно, чтобы рядом с ним были любящие родители, бабушка и дедушка.

Инспектор не сказал этого напрямую, но я знала, о чём он думает: он надеялся, что Эйден с помощью родственников выйдет из своего состояния и заговорит. На сегодняшний день расследование этого дела становилось для полиции приоритетным, особенно с началом его освещения в прессе. Мой пустой желудок рядом с растущим плодом судорожно сжался.

— Можно я ещё раз посмотрю на него? — попросила я.

— Разумеется, — улыбнулся доктор Шаффер. — Но сначала мы должны поговорить о том, что нужно сделать, чтобы помочь Эйдену поправиться. Случай очень необычный, прецедентов не существует. Эйдена держали вне общества в течение десяти лет, и теперь ему нужна помощь, чтобы снова влиться в него.

— Я понимаю, — сказала я, комкая подол платья в левой руке.

— Мы считаем, что лучше всего было бы оставить Эйдена под наблюдением в больнице ещё на несколько дней. При его поступлении мы не были в курсе ситуации, в противном случае Эйдена поместили бы в карантин, чтобы он не подхватил инфекцию, к которой у него, возможно, не выработался иммунитет. Однако он контактировал с несколькими медсёстрами и посетителями и, похоже, ничем не заболел. Тем не менее нам необходимо поговорить о том, какие прививки ему делали до похищения, чтобы решить, нужно ли сделать какие-то ещё перед тем, как он вернётся домой.

— Конечно. — Я продолжала теребить несчастное платье, злясь, что моему сыну вообще нужно какое-то специальное обращение.

— С социальной службой связались незамедлительно, так что вам нужно будет с ними переговорить. Лично я считаю, что Эйдену нужно кое-что подлечить… возможно, потребуется логопед, чтобы помочь ему восстановить речевые навыки, и кое-какая физиотерапия для ног. Да, и приём у стоматолога необходим. Ещё, возможно, диетолог…

— Ух, как много народу, и все вокруг моего сына бегают! — сказала я. — Слушайте, я понимаю, всё это нужно. Я правда хочу, чтобы он быстрее поправился и смог жить нормальной жизнью, но вы не думаете, что сейчас всё это для него перебор?

— Согласен, — вздохнул доктор Шаффер. — Думаю, процесс адаптации к нормальной жизни будет медленным и долгим. Всё сразу сделать не получится. Для начала, я считаю, Эйдена нужно показать врачам физиотерапевтического отделения йоркской больницы, причём перед этим придётся сделать рентген. — Он помедлил. — Но там всё равно очередь. Я могу помочь составить для него диету, а через несколько недель мы посмотрим, как идут дела. И ещё… Эйден ведь был признан умершим. У него нет ни удостоверения личности, ни паспорта.

— У меня есть свидетельство о рождении, — возразила я.

— Как и свидетельство о смерти, — продолжал доктор Шаффер. — Я тут не специалист, но знаю, что поначалу может быть много сложностей. Во всех документах и данных на Эйдена сейчас указано, что он умер, и это будет замедлять все процессы. Но несмотря на это мы здесь сможем проверить его зрение, слух и жизненно важные показатели, а после этого, когда разберётесь с документами, сможете уже записаться на приём к любому стоматологу, окулисту и физиотерапевту.

Я выпустила из рук истерзанную ткань:

— Спасибо, большое спасибо! Можно теперь зайти к нему?

Мне нужно было побыть с ним несколько минут перед тем, как звонить родителям Роба. Эгоистично это было или, напротив, вполне разумно — я в то время не знала да и знать не хотела. Я не особо думала о своих чувствах, а защищала своего сына. Меньше всего ему были нужны толпы исполненных благих намерений посетителей и врачей. Я следовала за Шаффером и Стивенсоном по коридору, избегая пристальных взглядов снующих туда-сюда медсестёр, и впервые заметила, что в отделении находились и другие дети. Проходя мимо палат, я старалась не глазеть внутрь, но через открытые двери я успевала увидеть хихикающих ребятишек и их отцов, корчащих им смешные рожицы. На руках и ногах у детей был гипс. Сломанная конечность — обычная причина пребывания ребёнка в больнице. Вернувшись в школу, они соберут на своих повязках подписи и дурацкие рисунки всех своих друзей и станут рассказывать прикольные истории («…а потом соседский доберман погнал меня к забору, и я почти уже перелез, но тут джинсами за что-то зацепился и ка-ак шмякнулся на землю!») и хвастаться шрамами. Какое-то время они будут вести себя особенно шумно и весело, поймав кураж после своего счастливого спасения от «смерти». Но только не мой сын.

— Ну что, Эйден? — Входя в палату, я постаралась сохранить в голосе бодрые и весёлые интонации. Эйден сидел, привалившись спиной к спинке кровати и держа в руке кружку с соком, который отпивал маленькими глотками. Я подошла к кровати и, придвигая стул поближе к ней, пресекла ещё один порыв зарыдать и откашлялась. Я была полна решимости прекратить думать о том, через что ему пришлось пройти. Всё, больше не могу и не буду. — Тебе уже, наверно, люди осточертели, постоянно мешают мультфильмы смотреть! — На этот раз я позволила себе повнимательнее взглянуть на него, не упуская ни одной детали: пышные тёмные ресницы, щуплые плеч, густые прямые волосы. Они наконец слились с тем образом темноволосого мальчугана с царапинами на коленках и улыбкой на лице, сохранившимся в моей памяти. Выражение его лица сейчас было спокойным и безмятежным, а все движения он совершал не спеша: медленно поворачивал голову, моргал, ставил на прикроватный столик кружку.

Малышка у меня в животе снова засучила ножками. Мне очень захотелось взять руку Эйдена и положить её на живот, чтобы он почувствовал сам, но вместо этого я прижала к животу лишь свою:

— Это твоя младшая сестра говорит тебе привет. Видишь, как много людей хотят с тобой поздороваться! Знаешь, я бы пришла пораньше, но я не знала, где ты был. Прости меня, Эйден. Мне так жаль, что я этого не знала. Но теперь я всегда буду это знать, обещаю! Всё у нас с тобой наладится. Мы вместе всё сделаем, ты и я. Мы снова будем одной командой, как тогда, когда жили у бабушки в доме, помнишь? Мы с тобой боролись с преступностью: ты был суперменом и, естественно, носил плащ, а я была твоим помощником, и тебе каждый раз удавалось сделать так, чтобы злодеи не улизнули. Мы снова займёмся злодеями, обещаю!

Это всё, на что хватило моей бодрости — дольше моя маска не выдержала бы. Следующие пять минут мы с сыном просто смотрели мультики. Я опустила руку на кровать рядом с ним — в этот момент он стрельнул глазами на мой жест, но не вздрогнул и не отшатнулся. Тем не менее я пока не решалась прикоснуться к нему.

Я тогда подумала: он ведёт себя удивительно хладнокровно. Да, врачи уверяли, что он в шоке, но он вовсе не казался мне шокированным или напуганным. Он выглядел вполне уверенным в себе и держался совершенно непринуждённо, игнорируя всех и устремив всё своё внимание только на то, что для него сейчас имело наибольшее значение: на мультфильмы. Ну а кто бы стал его винить? Он сильно пострадал от рук какого-то взрослого — так зачем ему после этого общаться с другими взрослыми? Я была далека от мысли, чтобы обвинять его в отсутствии желания общаться с кем-либо из нас.

От чар, под действием которых я оказалась в этой тихой палате, меня освободил Джейк:

— Эмма, солнышко, нужно им позвонить.

Я кивнула. Который час? По-моему, я уже несколько часов не смотрела на часы на телефоне. Отдала Джейку сумочку и забыла обо всём. Нетвёрдой походкой я пересекла палату и взяла у него сумку. Убрав волосы с липкого лба, я нашарила телефон в недрах сумки: было почти семь. Мы провели здесь чуть менее трёх часов. В это время Соня и Питер обычно садились поужинать на кухне своей гостиницы. Питер был высок и широкоплеч, как и Роб — телосложение боксёра, в молодости бокс и был его хобби. Соня была женщиной миниатюрной: худые, чуть сутулые плечи и тонкие как щепки ноги, что в сочетании с объёмным блондинистым каре делало её похожей на леденец на палочке. Одетые обычно в кашемировые свитеры Marks & Spencer и тщательно выглаженные джинсы, они были воплощением милой среднестатистической сельской четы.

От мысли о том, что мне придётся сказать им то, что нужно сказать, я тут же почувствовала головокружение и тошноту. Но я вспомнила, как они сразу же полюбили Эйдена. После школы мы, бывало, заходили в гостиницу, и Соня выбегала навстречу с коробкой лакричного ассорти и книжкой комиксов. Эйдену никогда особо не нравилась лакрица, да и с комиксами они вечно промахивались, но он всегда благодарил их и смеялся над неудачными шутками Питера. Они брали его на ферму, находившуюся за пределами города, чтобы показать ягнят, и на проходившие в окрестностях сельские ярмарки. Они держали его за ручки и показывали всё самое интересное, ничего не пропуская, угощали сахарной ватой и дарили разные маленькие безделушки. Я вышла из палаты, нашла тихое место для звонка, поднесла телефон к уху и заплакала.

— Гостиница «Бишоптаун»! — сказала в трубку Соня.

— Соня, это Эмма.

— Эмма, дорогая, что у тебя с голосом?! — Она затаила дыхание. — Что-то про Эйдена?

— Да.

На том конце линии раздались всхлипы.

— Питер! Питер, это Эмма. Она хочет что-то сказать про Эйдена.

Я представила себе, как он спешит к телефону в своих шерстяных носках, закрыла глаза и глубоко вздохнула.

— Соня, вы меня не так поняли. Тело не нашли. Нашли самого Эйдена, он жив!

В трубке установилась тишина, а потом на заднем плане раздался голос отца Роба: «Соня! Что она сказала, Соня? Расскажи мне!»

— Он… жив?!

— Жив и находится в больнице Сент-Майклз. Мне сложно объяснить всё по телефону, трудно… Вам с ним просто нужно увидеться. — Я решила, что предупрежу их при личной встрече, а по телефону не стану. — И… ну… в общем, нужно позвонить Робу. Ему тоже надо прийти.

— Ладно. Хорошо… Я… А ты уверена?

— Я уверена, Соня.

— Ох… О боже, это…

— Мне надо идти. Встретимся здесь, в больнице.

Я отняла телефон от уха и завершила звонок, сделав глубокий вдох, которому никто не помешал. Прислонившись к стене пустынной комнаты ожидания, я на секунду закрыла глаза.

— Эээ, миссис Прайс-Хьюитт!

Я открыла глаза, резко бросив плечи вниз. В дверях, засунув руки глубоко в карманы халата, стоял доктор Шаффер.

— Если у вас есть пара минут, то сейчас бы самое время взять у вас кровь на анализ. Чем быстрее мы сделаем анализы, тем лучше.

— Конечно, — с готовностью согласилась я.

— Как вы себя чувствуете? Вы готовы? — спросил он, имея в виду забор крови.

Но, покинув комнату ожидания и следуя за доктором, я всё размышляла над этим вопросом и сколько ни пыталась, ответить на него не могла.