Когда поёт соловей…

Светлана Андреевна Демченко, 2018

Это повесть. Посвящена проблеме творчества, повествует о вдохновении и его роли в сочинительстве. Главная героиня журналистка Евгения Ткачёва, решив создать книгу, постепенно наполняет её судьбами интересных персонажей, оригинально соединяет их истории в свою одну творческую судьбу. Созданные ею разные литературные жанры мирно уживаются в одном содержании, рождая интересную палитру человеческих взаимоотношений и страстей. В книге много света и любви, надежды и мечты. Рассчитана на интересующуюся литературой аудиторию. Иллюстрирована авторскими картинами живописи.

5

На грани вдохновения, или когда поёт соловей…

Выйдя из метро, Евгения вдруг почувствовала не столько досаду от встречи с Анатолием Черняевым, холод, сколько… желание поскорее сесть за клавиатуру. Пишущие люди знают, что это такое. Когда в тебе рождается замысел и видятся контуры будущего сочинения. Мозг наполняется до краёв, и ты во что бы то ни стало, должен «розродиться». Мысленно это желание обступило её своими рамками, протянулось под подошвами грязно-солёного переулка по пути к дому, и она уже понимала, что попала в него, как в мышеловку.

« Нет, по заказу книга не получится. Её прожить надо, выносить! А разве я её не прожила? Этого мало? А если этот труд пойдёт насмарку? Огорчить человека легко — сказать, что книга никуда не годится и того легче; но зачем её тогда писать?..».

Сомнения, сомнения…

Но ей уже не уйти из этой темы: она жила с ней и внутри неё. Замысел пляшет, как говорится, далеко не от печки, а от тех людей, о которых Женя писала и жила их жизнью. Да, ей нужно соединить эти разные жизни в единую жизнь журналистки, практически профессионально продающую свою цельность, свою любовь к людям.

Идея написать книгу уже гнездится в мозгу, клубится вокруг идущей вдоль зданий женщины, ничего не замечающей вокруг. Глаза в одночасье потеряли зацепистость. Её истосковавшийся по творчеству мозг уже наметил и сконцентрировал будущие образы, всячески оберегая мысли, которые готовы не на шутку «расшагаться», протиснуться сквозь воображение и диктаторски потоптаться на клавиатуре. О… А тогда только начни ворошить эту кучу, потяни за нить, и, если она не превратится в спутанный клубок, какая пляска сюжетов раскроется, позавидовать можно.

«Во мне, безусловно, есть какая-то пассивность. Что меня останавливает? Да, ничего! Я уже впустила в себя все истории, о которых хочу рассказать». И эти выводы яви её творческого озарения уже не хотели спорить с логикой. У неё не было честолюбия, неотлучного от характера многих сочинителей. Но и нюней она не была, зная себе цену: честный прямой человек, не без гордости в душе, умеющий радоваться успехам других.

Там, где дворники не поленились почистить тротуар, она шла, отстукивая пунктир шагов, представляя его тянущейся сплошной линией вплоть до входа в дом.

И всё же внутренний голос не успокаивался: «Не спеши, достань из своей памяти те истории, которые были полны ощущения поэтической сущности жизни даже в тех ее проявлениях, где, казалось, не было места поэзии; дождись «своего соловья», его пения. Читатель должен почувствовать, что автор — художник, а не жонглёр словами».

Она это знала. И в её творческий сад должен прилететь соловей её души!

*

Как там у Басё?

Ива склонилась и спит.

И кажется мне, соловей на ветке —

Это ее душа.

Может, этот зуд написать светлую книгу и свидетельствует о том, что её соловей уже на пути к ней? К ней ли?

Ведь известно, что этот певчий кудесник в природе никогда не сядет на отжившее дерево или на сухой куст. Ему нужен чарующий шепот листвы, ее благоухание и уют.

И он ни за что не станет петь на глазах у всех, выставляя себя на всеобщее обозрение. В этом скрыта его природная истинная скромность.

« А что уготовили ему мы, люди, в наших духовных садах? — роились мысли в голове Евгении. — Сколько мертвых ветвей мы уже удалили? И избавились ли от них вообще?!»

Конечно, кроме соловья-вдохновителя, есть и другие птицы. Например, ворона, — где угодно приземлится.

И хотя они могут встретиться в одном лесу или саду, даже на одних и тех же деревьях, все равно петь будут по-разному.

И дарить будут слушателям совсем несхожие мотивы.

Да и можно ли воронье карканье не то, что сравнить с соловьиным пением, а даже в приближении рассматривать в одном ряду с ним?!

О трелях соловья в поэзии издавна мечтали поэты-лирики. Недаром же покровителем имени Муза является Соловей.

На ум пришло поэтическое обращение Хорхе Луиса Борхеса «К соловью»:

В какой тиши староанглийских рощ

Или неисчерпаемого Рейна,

Какою ночью из моих ночей

Коснулся невозделанного слуха

Твой отягченный мифами напев,

О соловей Вергилия и персов?

Тебя до этого не слышал я,

Но наших жизней не разнять вовеки.

Ты означал скитающийся дух

В старинной книге символов. Марино

Назвал тебя сиреною лесов.

Ты пел из тьмы встревоженной Джульетте,

Среди латинских путаных вокабул

И в сосняке другого соловья,

Полу-германца-полу-иудея,

С его печалью, пылом и смешком.

Тебя услышал Ките за всех живущих.

И нет ни одного среди имен,

Подаренных тебе, что не хотело б

Стать вровень с этою бессмертной трелью,

Певец ночей. Тебя магометанин

Воображал кипящим от восторга,

Вздымая грудь, пронзенную шипом

Тобой воспетой розы, обагренной

Твоей предсмертной кровью. Век за веком

Ты длишь пустынным вечером свое

Занятие, певец песка и моря,

В самозабвенье, памяти и сказке

Горя в огне и с песней уходя.

Не одно поколение писателей, музыкантов вдохновлял этот образ. Федора Стравинского, например. Именно пение этой маленькой птички подтолкнуло его к написанию оперы"Соловей"на основе одноименной сказки датского писателя Ганса Христиана Андерсена. А главный герой ирландского драматурга Оскара Уайльда в новелле"Соловей и Роза"на алтарь любви приносит в жертву свое пение и свою кровь.

Но не каждого, далеко не каждого, посещала и посещает эта необыкновенная Муза.

Почему?

*

Созерцание должно родить вдохновение. Грань вдохновенья… Где и в чем она?

Евгения вдруг вспомнила, что уже отвечала на этот вопрос в небольшом эссе.

Придя домой, едва раздевшись, включила компьютер и зашла в свой «творческий портфель».

-Ага, вот оно —

«

Грань вдохновения».

Начала читать: «Это чувственный вихрь загадочной непостижимости?

Может, тогда возникает, когда мысли о земном и малом отступают?

Или, когда кажется, что дар неведомых тебе высот, как брат?

И именно на этой грани ты можешь им жадно насладиться?

Но как возможно это? С Богом? В порывах Духа неземного?

Его взрастить в себе вначале надо! Что ж, породниться с ним, — удел не многих.

Как взлететь словом туда, где млечной дорогой рассечена Вечность?

Туда, где свет планет неведомо струится, и он свивается в Светило?

Там в выси распростерто зеркало чарующих Небес. Мы это знаем.

Оно зовет лукаво в безумстве яви жизни. Всегда одетое в лазурный плащ,

горящий под лучами Света. И смотрит, отражая наши лики, с пристрастьем Божьим.

И светлым днем, и в непрестанном ожиданье звездного полога, — повенчано с Землей.

Шлет на нее свои щедроты и льет по воле Божьей для нас живую сладость Бытия.

Да! Её глотая, странным стоном, несказанными восторгом и тоской, и отзывается Душа Поэта. Она зажигается, горит, и расторгнутая сила её костра вдруг рождает Вдохновенье.

Сначала наступает грань его. Не осязаемая, не пойманная, обозначенная лишь

образом и его отраженьем. Успевай только, — лови!

Когда на ней стоишь, на этой грани, тогда-то и видишь в темных неприветливых абрисах нежно-жемчужные дали, и зеркало — в банальной луже после дождя».

*

Это правда. Не все могут стать на эту грань, понежиться в её образном свечении. Видимо, потому, что многие свой духовный сад, не содержат в чистоте и добре. В нем много"мертвячины", пустой"отсебятины". Он у них, у тех, кто паразитирует на чужом таланте и труде, по обыкновению, неопрятный и злой, желчный и недоброжелательный. А так хочется, чтобы Вдохновение — этот вечный Соловей — спутник Творца, всегда находился в нашем саду Добра и Света, чтобы любая веточка, которую он облюбовал, была бы упругой и живой, чтобы она любовно хранила его под звуки его же чарующих мелодий.

*

День уже клонился к вечеру; постепенно умолкал городской шум, сливаясь с последним, протяжным гулом колокола местного храма, чьи поднятые в небо головки светились неоновыми крестами; темнота вкрадчиво разливалась в бесконечном пространстве.

Евгения смотрела в монитор и уже, предаваясь мыслям о будущей книге и вдохновении, ничего не видела перед собой. В этих случаях работа ума не знает безработицы. Она знала, что сегодня ночью ей придётся поклониться едва ли не каждому прожитому дню и хорошенько пошарить мыслями в прошлом. Ведь в такие минуты ей не до сна. Поток давнишних, полу-утраченных воспоминаний проник ей в душу, и близкие сердцу образы представали перед ней, как живые. Они и не давали покоя, связывая ощущения с их будущей художественной окраской. « Как достичь магии слова, чтобы достичь звучания текста, чтобы он не расплывался в мельтешении мелочей, в беспредметности?»

После нехитрого ужина Евгения приступила к работе. Мысли, прежде чем уснуть на высвеченном экране компьютера, долго и беспокойно толкались, борясь за первенство. Толпа, да и только.

Она знала, что её жизнь подобна экспедиции в разные сферы бытия, маршрут которой словно, был соткан для неё, — вначале ученицы — золотой медалистки, выпускницы вуза с красным дипломом, затем кандидата наук, педагога, журналиста, живописца, — из неписаных творческих профессиональных законов, неслышных тонких мелодий человеколюбия, из множества нравственных интонаций.

Её силой и одновременно слабостью была доброта, — не показушная, но такая, которой не хватало времени и рук, чтобы обнимать всех слабых, успокаивать разочаровавшихся, дарить всем нуждающимся. Её добрая забота о людях была беспорядочной, безудержной, требующей много энергии и воли, порой совсем непонятной для окружающих.

–Ну, что тебе, — больше всех надо? — порой слышала в свой адрес.

Но не могла ничего поделать с собой. Отзывалась на людскую боль. Любая боль ведь вездесуща: и в логове зверя она тоже боль. Унять её — задача человечья. Евгения искренне сочувствовала тем, кто искал помощи. Видать с годами, её чуткое отношение к людям вскипятило в сердце справедливость, в нём постоянно рделась искра самопожертвования.

Конец ознакомительного фрагмента.