Каждый вдох и выдох равен Моне Лизе

Светлана Дорошева, 2022

Автофикшн иллюстратора и мамы троих детей Светланы Дорошевой, проработавший три месяца в арт-резиденции в Шанхае, открывает свободный и подчас шокирующий мир современного искусства и творческих людей. Но чем дольше художница находится в такой яркой и странной художественной среде, тем больше задается вопросом: стоит ли стремиться к славе Настоящего Художника? Ведь обычная жизнь – это тоже постоянный перфоманс и вечная удивительная инсталляция. Очень трезвый и иронический взгляд Светланы Дорошевой дополняют атмосферные иллюстрации и венок сонетов «Гипноэротомахия», переносящий читателя в финале книги в пространство созерцательной поэзии. Светлана Дорошева – художник-иллюстратор. Окончила художественную школу и университет по специальности «Иностранная филология и литература». Жила в Запорожье и Киеве, с 2009 года живет в Израиле. Сотрудничает с Голливудом и крупными мировыми издательствами. Автор нескольких книг.

5

Полуночники

Я прозвала ее Шанхайской Принцессой, потому что она была местной и красивой. До встречи с ней поэтичные описания из китайской литературы типа «она была прекрасна, как цветок абрикоса, увлажненный легким туманом» я воспринимала как культурные коды женской красоты вообще. Но вот же — передо мной была ожившая метафора, из плоти и крови. От нее исходило спокойствие совершенства, которое облагораживало собой все вокруг. Даже корзина с бельем в ее руках превращалась в корзину с бельем и вечной, возвышенной красотой.

Ее первым вопросом было не «что ты здесь делаешь?» и не «давно ли ты спишь на полу прачечной?», а «кто ты по гороскопу?» Она просто начала светскую беседу, элегантными движениями загружая белье в стирку, как будто ничего другого и не ожидала тут увидеть.

— Рыба.

— Кто ты по китайскому гороскопу?

— А. Дракон.

— О-о-о-о-о… — Она оторвалась от мерного стаканчика, в который наливала ополаскиватель. — Значит, тебе сорок два?

— Да. Откуда ты знаешь?

— Я тоже дракон, и мне тридцать. Мы совместимы. Есть хочешь?

— Дико. Я же пропустила ужин с куратором.

— Когда?

— Сейчас. Вернее, без понятия. Должен был быть в семь. Ты не знала?

— Я не слежу за общественной жизнью. Но куратора, конечно, динамить не стоило… Черт…

Принцесса посмотрела на часы в телефоне и по ее лицу было ясно, что сделанного не исправишь. Я вспомнила:

— Но завтра он проводит еще какую-то ретроспективу китайского совриска.

— Отлично, — воспрянула Принцесса. — Значит, завтра сходим на ретроспективу, а сейчас пойдем в пельменную.

* * *

Заныканная на соседней улице пельменная явно была заведением для местных: никто не кричал в мегафон на входе — сразу и не поймешь, что здесь вообще чем-то торгуют. Принцесса заказала на свой вкус, и мы встали в очередь к окошку, из которого раздавали заказы, как в школьной столовой.

Сели за столик, огороженный ширмой в углу. Принцесса наполнила маленькое блюдце соевым соусом из фарфорового чайника и добавила в него ложечку пряной пасты из розетки с чили. Я все повторила за ней, как ритуал.

— О боже… это вкусно!

— Конечно, вкусно, — подняла брови Принцесса. — Этому заведению почти сто лет. Здесь настоящие, нетуристические пельмени.

— Не-е-е-ет, ты не понимаешь. Это первая вкусная еда, которую я здесь попробовала. Я умираю от голода с момента приезда. Я буду ходить сюда каждый день!

Принцесса взглянула на меня со смесью любопытства и жалости.

— Ладно, западный человек. Покажу тебе еще несколько мест. Дай свой вичат.

— У меня нет вичата.

— Как же ты со всеми общаешься?

— Никак. Я только сегодня купила местный номер.

— Дай я тебе установлю.

Принцесса умудрялась одновременно колдовать в телефоне и изящно есть, ловко орудуя палочками в тарелке и соуснице. Я же боролась с каждым пельменем, как с Чужим, роняя его в соус, протыкая и подвергая прочим пыткам прежде, чем наконец съесть истерзанным и расчлененным.

— Какой у тебя номер? А… ладно. — Принцесса с интересом взглянула на майн кампф с пельменем и сама позвонила с моего телефона на свой.

— Ого! — замерла она, не донеся пельмень до рта. — Какой у тебя крутой номер телефона!

— Да, я знаю. Очень простой.

— Ну да… Только иностранка могла согласиться на номер с шестью четверками.

— Почему?

— «Четыре» по-китайски звучит так же, как «смерть» — несчастливая цифра. Ты заметила, что у нас в гостинице, например, в лифте нет четвертого этажа?

— Да?.. А я радовалась — такой удачный номер, легко запоминается…

— Всех китайцев он будет приводить в ужас. Столько смерти в одном маленьком айфоне!

* * *

По дороге в гостиницу мы купили вина и пошли распивать его в бар на крыше с великолепным видом, мусорное подобие которого утром разорила уборщица. Небоскребы пульсировали кислотной кардиограммой в вечернем небе. Принцесса уверенно прошла к самому козырному столику на краю крыши и расставила на нем вино и бокалы, прихваченные из студии.

— А… нас не прогонят? — я оглянулась на пафосный бар, официантов во фраках и нарядную публику, распивающую коктейли по цене тонны скетч-буков.

— Они привыкли. Мы же художники, — Принцесса произнесла «художники» в значении «короли мира».

Мы разговорились, я стала расспрашивать ее, откуда она и что с ней было в жизни до этого момента.

Шанхайская Принцесса провела детство в идиллической аркадии среди рек, холмов и туманов, словно сошедших со свитков китайской живописи. Она показала мне ролики из последней поездки к родителям на остров: они с матерью собирают личи хитроумным приспособлением на длинной палке; светляки то вспыхивают, то потухают в ночном саду; Принцесса с отцом исполняют тайцзы у храма, поросшего мхом, а вокруг них бегает колченогая собака; луна отражается в луже; бабушка сидит в кресле, по ее тени скачет лягушка, Принцесса подставляет ладонь, сажает лягушку к бабушке на колени и говорит что-то на китайском. Они смеются.

— Что ты ей сказала?

— Это старая семейная шутка. Когда я была маленькой, бабушка говорила: «Будешь плакать — из коленки выйдет жаба».

— Ты верила?

— Конечно. Вокруг было полным-полно жаб и плачущих детей. Я была уверена, что одно вышло из другого.

— А почему она так говорила?

— Это из сказки про лунную лягушку. Бабушка мне ее читала. Я очень любила страшные сказки.

— О, я тоже. Расскажи!

— Там так. Из нарыва на колене бездетной женщины выкатилось яйцо, и из него вылупился сынок — вонючая жаба.

— О! Продолжай.

— Муж женщины отвел сына-жабу в лес и повалил на него дерево. Но тот вскоре вернулся и дерево на себе припер. Тогда отец попытался раздавить его валунами, но тот тупо тащил на спине все, чем ни пришибут. В общем, Жаба остался жить и даже вытребовал себе невесту. Все его ненавидели, а невеста — пуще всех. Но от плача Жабы гибли рисовые поля, и он этим всех шантажировал. Женился. Ходил каждый день работать в поле, а жена думает — как же он там работает? Он же жаба!

— Да, и как?

— Она пошла за ним подсматривать. И увидела там ученого красавца — сам лежит с книгой, а множество духов за него в поле трудится. Тогда она нашла его жабью кожу и сожгла ее.

— А-а-а… У нас есть похожая сказка, только все наоборот: жаба — это неземная женщина. Так, а луна при чем?

— Терпение!.. Он, как узнал, что жена сожгла шкурку, очень расстроился. Говорит — теперь я умру мучительной смертью! Ты должна готовить мое тело на пару семь дней — тогда я снова стану лягушкой. Но жена варила его только четыре дня, пока он наконец не умер, а потом закопала его.

— Что с этой женщиной не так?

— Ну, может, она не хотела жить с жабой! Типа, лучше уж вдовой, чем так. Закопала труп, пока он не обратился. Но тут, знаешь, все хороши… Ночью он выполз из могилы зомбожабой, забрался через окно к жене в постель и прыгнул ей между глаз. И как она ни пыталась содрать его с лица — все тщетно. Той же ночью она ушла подальше от всех — не показываться же людям на глаза с жабой на лице? Ну и умерла где-то в глуши от позора и потери лица. Тогда Жаба слез с нее и, перескакивая с горы на гору, допрыгнул до луны и сел на лицо ей. Так с тех пор там и сидит.

— Потрясающе. Значит, на луне сидит жаба-зомбак из яйца на коленке?

— Типа того… Ну и вот. Бабушка грустила, что я уеду. А я сказала, чтоб не плакала, не то жаба запрыгнет обратно в коленку.

* * *

Ночной бар на крыше постепенно наполнялся людьми. Небоскребы за рекой вспыхивали, переливались и перемигивались неоновой азбукой Морзе, будто посылали в космос сигналы о межгалактической дискотеке.

— И давно ты давно уехала от родителей? Сколько уже в Шанхае?

— Не знаю, лет десять… — Принцесса прищурилась, рассматривая ночную панораму сквозь бокал. — Моя мать очень хотела мальчика.

— Почему?

— Она считала, что девочки выходят замуж и уезжают. Ну или не выходят замуж и уезжают — как я. А родителей на старости лет содержат только сыновья. Она даже ходила в особый храм просить у богов сына.

— Что за храм?

— Круглое такое здание с барельефами. На барельефах — много-много маленьких мальчиков. Все чем-то заняты — играют, бегают, прыгают… У каждого торчит из раскрашенных штанов доказательство того, что он — пацан. Женщина должна отломать маленький пенис и съесть, чтобы забеременеть мальчиком. И вот. Мать ходила, давилась причиндалом из гипса… А родилась я.

Дзин-н-нь! Мы выпили.

— Слушай, а вот этот храм… Там же давно все мальчики должны быть с отломанным хозяйством, если женщины туда веками ходят за сыновьями?

— О нет, там есть хранитель. Это его работа, передается от отца к сыну.

Я уронила окружающий мир с крыши и перенеслась в белое нигде, будто кто-то натянул внутри моей головы простыню и проецировал на нее кино, начинающееся со слов: «Давным-давно в далекой галактике, жил человек, чья работа заключалась в восстановлении откушенных членов гипсовых мальчиков в храме». Подумать только, где-то там, на китайском острове, прямо сейчас происходит невообразимое, нелепое чудо. Живет человек, занят странным, экстравагантным искусством на службе у ритуала — ежедневно лепит маленькие церемониальные пенисы и приклеивает их барельефным мальчикам на место съеденных… Как выглядит такая жизнь? Каково это — быть им?

–…он еще роспись обновляет в храме, — продолжала тем временем Принцесса, — пишет на талисманах защитные иероглифы. Папа водил меня к нему — брать первые уроки каллиграфии.

— Ты каллиграф?

— Нет. Но я изучала каллиграфию десять лет. В школе я подрабатывала в том храме, расписывая охранные амулеты на двери.

— Боже… А я в школе подрабатывала на летних археологических экспедициях — рисовала на миллиметровке скелеты в могилах и все добро для загробной жизни, которое им туда положили.

— Круто! А меня летом отправляли к дедушке на озеро. Я помогала ему ловить рыбу бакланами. Тоже работа.

— Это как?

— Там хитрость. Дедушка перевязывал соломинками бакланам шеи: дышать, пить и глотать маленькую рыбу они могут, а вот большую — нет. Птицы ныряли за рыбой и крупную приносили в клювах дедушке в лодку, а я давала им мелкую взамен. Тоже круто, скажи?

— Не могу! У меня опять в голове кино про твою невероятную жизнь.

* * *

Мы заходились от жадности узнавания друг друга. Я бесконечно любовалась ею, и лишь отчасти под воздействием вина. В ней было все, что очаровывает меня в людях — красота, мрачное чувство юмора, капризное разнообразие интересов, причудливые тайники и жаба в коленке. Если бы она сказала, что она — принцесса лунного королевства, где нет смерти, время течет вспять, а люди живут в висячих замках из метеоритов и летают как птицы, я бы ей поверила — настолько диковинным казался мне ее мир.

Она училась тайцзы у отца под каменным взором полуразрушенных будд и изучала каллиграфию у хранителя храма под присмотром гипсовых мальчиков с распахнутыми ширинками. Принцесса с детства была окружена такими хитроумными выдумками, как рыбалка с бакланами. Или, скажем, родители не разрешали ей смотреть телевизор. Они допоздна пропадали на работе, но отец хотел, чтоб она делала уроки, а не смотрела мангу после школы, поэтому каждый день он оставлял ей телеловушки: то нитку протянет к чашке на комоде; то пульт положит на верхнюю полку шкафа, а потом сличает пятна от пыли; то завесит экран вязанной салфеткой, а сверху выложит скульптуру из камней, опасно балансирующих друг на друге… Наученная разбитой чашкой, Принцесса часами тренировалась в балансировке камней, чтобы «расчехлить» экран, а потом вернуть их в ту же композицию.

Ловушки научили ее внимательно изучать все предметы в комнате, сканировать пространство на наличие нитей, пружин и прочих тайн. К девяти годам она наловчилась разбирать и собирать ловушки обратно, но наблюдательность и интерес к причудливым изобретениям остались с ней на всю жизнь.

Она получила престижное дизайнерское образование в Нью-Йорке и работала в шанхайском «Эппл», пока не закончился контракт и некая несчастная любовь, от которой она восстанавливалась здесь, в резиденции. Я попыталась выяснить у нее, в каком качестве она здесь, в чем заключается ее проект?

— Я дизайнер.

— Графический?

— Нет, вообще. Дизайнер в классическом смысле.

— Это как? Я себе классический смысл представляю так: «Нам нужен стул, он должен как-то выглядеть и быть из чего-то сделан. Позовите дизайнера!» Или «Вот информация, ее нужно как-то подать на бумаге или в сети — позовите дизайнера!» Или, скажем, одежда… Дизайном чего ты занимаешься?

— Объектов, коммуникаций, личного опыта…

— Еще скажи, что ты архитектор реальности.

— А, — засмеялась Принцесса, — ты пообщалась с мистером Ыном. И как оно?

— Ну… не переварила еще. Но похоже, расстроилась, что я — не архитектор реальности.

— Не «инженер переживаний»? Он еще так любит говорить: «Художник — инженер переживаний!»

— Не он.

— Не «генератор смыслов»?

— Не все эти люди, короче.

— А кто ты?

— Да скучный человек, ничтожество. Просто рисую картинки. Ну а ты чем ты занимаешься?

— Я архитектор реальности и инженер переживаний.

Мы зашлись пьяным смехом.

* * *

Принцесса всячески юлила, когда дело доходило до рода ее занятий:

— Знаешь, я потому и не хожу ни на какие сборища — не люблю, когда меня как-то определяют…

— Ты не ходишь на местные тусовки?

Принцесса закатила глаза.

— Я не знала, что так можно!

— Да, я знаю, я — официально дурное влияние. Но там же в первую очередь спросят, так а чем ты занимаешься? И будут пытаться пришпилить, вот как ты сейчас. А я буду мычать и увиливать. Придется произносить идиотские фразы про «междисциплинарное взаимодействие» и «экспериментальный синтез технологии и культуры»… О-ай, нет!

Это была веская причина. Мне были хорошо знакомы и пытка самоидентификацией на светских раутах, и ошпаривающий стыд за то, что у тебя изо рта только что вылезла фраза «В своем творчестве я часто опираюсь на межкультурные контрасты». Однако чем занималась Шанхайская Принцесса все равно оставалось тайной. Я пошла в обход:

— А покажешь мне свою каллиграфию? У тебя есть что-нибудь в студии?

— Я не покажу тебе свою студию, успокойся.

Но мне нравилось, что она такая скрытная. Вернее, скрытной она не была. Я не знаю, о чем мы не поговорили за эту ночь — было все, от сплетен до устройства человеческих душ в иудаизме и даосизме. Но как только дело доходило до нее самой, она захлопывалась, как венерина мухоловка, — лишь бы избежать какого-либо определения. Она даже имя свое отказывалась называть, только перевод.

— Ну и как мне тебя называть? Осеннее Затмение? Ты серьезно?

— Никак и не называй. Здесь больше никого нет — я знаю, что ты обращаешься ко мне.

— Ну и ладно. Про себя я все равно зову тебя иначе.

— И как?

— Шанхайская Принцесса.

–…мне не нравится.

— Почему?

— Звучит так, будто я одета в школьное платье и кружевные гольфы и рыдаю над огромным плюшевым медведем.

— А как тебе нравится?

— Ну не знаю! Крутейшая в мире персона?

— Надо поработать над неймингом.

Но ей тайно льстило имя Принцессы, и она осталась ею.

* * *

В баре давно никого не осталось. Музыка смолкла несколько часов назад, но снизу поднимался неунывающий гул ночной шанхайской жизни. Мы просидели на крыше до рассвета, и на нас навалилось молчаливое нежелание идти спать, как бывает, когда точка невозврата пройдена. На крыше собралась группа занятий йогой. Люди замирали в красивых позах, как армия гибких статуй, на фоне еле заметных в утренней дымке небоскребов, будто молились телевышке. Мы молча смотрели, как другие начинают день, который мы проспим.

Не знаю, о чем думала Принцесса, но я грустила оттого, что волшебство этой ночи никогда не повторится. Такое погружение возможно только с незнакомым человеком, и только в первый раз.

— Не знаю, о чем ты думаешь, — произнесла Принцесса, — но такое возможно только между драконами. И лишь однажды.

— Я знаю.

— Хочешь, как выспимся, посмотреть мою студию?