Летний чай для Мороза

Светлана Корнеева, 2023

"Летний чай для Мороза" – это чудесная психотерапевтическая сказка и для взрослых и для детей. Написана она практикующим детским психологом, коррекционным педагогом, логопедом с 10-летним стажем. На сегодняшний день высока потребность и редкость произведений подобного жанра. Сам жанр, в котором написана книга, переносит нас в далекое-далекое прошлое, туда, где живут и действуют законы сказки и чуда. Туда, где мечта переплетается с явью. Туда, где живет наше детство. "Летний чай для Мороза"– в короткий срок поможет взрослому услышать и понять себя, а значит, услышать своих детей и выстроить с ними радостные и гармоничные взаимоотношения.

ГЛАВА 4

Очнулся старый солдат под тулупом, на половиках, возле жарко горящей печи. Домашнее тепло пропитало все внутри, даже до самого сердца. Пахло хлебом и молоком. Лицо пощипывало от печного жара.

Старик боялся открыть глаза. А вдруг это только кажется ему. Вдруг все это — только видение? Теплый дом, жаркая печь, хлебный дух, все, что так бесконечно дорого его усталому сердцу?

За спиной послышалось шмыганье носом, возня и детский шепот. Мать шикнула на ребят, те пугливо примолкли. Старик заулыбался в усы, неспешно перевернулся на другой бок и открыл глаза. С лавки, широко растопырив синие, как летнее небо, глазенки, глядели на него трое белобрысых, курносых мальчишек.

— Здравия желаю, богатыри! — хрипло поздоровался старик.

Младший из «богатырей» пронзительно завизжал и кинулся на печь. Братья проводили его завистливым взглядом, но сами сдержали страх и усидели. Приосанились для важности и снова уставились на старика. Тот, что постарше, откашлялся, уняв дрожь в голосе, и ответил:

— Здравствуйте, дедушка, — и учтиво продолжил, — вы живы или померли?

— Вроде не помер. — Театрально оглядывая руки, сказал старик. — Ну, если только вы не ангелочки небесные… Сам-то как думаешь, храбрец?

Судя по вытянутой, испуганной мордашке, «храбрец» едва сдерживался, чтобы, как и меньшой, не завопить в голос. Наконец он овладел собой и ответил:

— Лежал ты дедушка, ну ооочень долго. Так долго, будто совсем точно помер. Да и сейчас ты сильно бледный. Так нам сразу и не понять…

— Но мы точно не ангелочки, — хихикнул средний. Видно было, что он самый сообразительный и дерзкий среди братьев. — Это Андрей, а я Васятка, — продолжил весельчак.

— А самого храброго как зовут? — и старик махнул головой в сторону печки.

— Это — Сенечка наш. Он очень храбрый! Только маловат еще, — сердито глянув на бесцеремонно влезшего в беседу брата, куда тверже продолжил старший. — А ты, дедушка, страшно бледный весь.

— Как же мне вас убедить, что я живой?

— Есть только один способ, — понизив голос, сказал Андрей. Но тут снова вмешался его чересчур шустрый братец.

— Пляска, дедушка! Пляска! — торопливо прошипел Васятка. — Мертвяки плясать не умеют — всем известно. Ходят только, страшно раскорячившись, и глядят жутко… Ты спляши, дедушка! Так и проверим, кто ты есть!

— Да боюсь, брат, что пляшу я так же, как твои мертвяки ходят. От моей пляски звери в лесу в страхе разбегаются! Не то, что мертвяки!

Старый солдат стал, кряхтя, подниматься с пола. Мальчишки развеселились. Песню в полголоса затянули. Развеселился и старик. Стал в ритм ногой притопывать, да отекшими со вчера ладонями похлопывать, седой головой из стороны в сторону покачивать.

На шум пришла мать:

— Ой ты, это что ж такое!? — кинулась хозяйка к пошатнувшемуся старику.

— Мамуська, это они мертвяка-дедушку плясать заставляют! — доложил с печи маленький Сенька.

— Сейчас я вам спою! Сейчас я вам устрою пляски! Сейчас вы получите у меня — мертвяка! — мать сорвала с плеча кухонное полотенце, и замахнулась на катавшихся от хохота по лавке мальчишек. — Сейчас я вам дам, разбойники! Никому покоя от вас нет!

Старик остановил ее:

— Полно, деточка, полно, голубушка. Сам я давным-давно не плясал, а уж зрителей — тому подавно не встречал.

Добродушно заулыбалась хозяюшка, но все же для острастки махнула разок-другой полотенцем в сторону развеселившихся сыновей.

— Вы, дедушка, Бога ради, простите их. Они сами не спят и никому не дают. Садитесь за стол, покушайте на здоровье, подкрепитесь.

— Благодарствуй, божья душа, на добром слове. Я уж лучше домой пойду, тебе вон сколько ртов прокормить надобно.

— Останьтесь. От одного-то с нас не убудет. Может, хотите чего особого, так я в погреб схожу.

Старик встревоженно и задумчиво поглядел на нее.

— Одно я хочу узнать, что с тем мальчонкой? Жив ли? Или не смог я, никчемный, смертушку обогнать?

Пронзительно глянула хозяйка на едва стоявшего на ногах бледного изможденного старика и рассказала:

— Уж и не знаю, откуда Вам известно стало, что Николка-купчик потерялся. Его вчера мужики всем селом дотемна искали. Вернулись к ночи ни с чем. Купец, сам едва живой, да и мужики вымерзшие и загнанные, все как один. Пурга еще, как на грех, надежды уж и не было. И тут вдруг Вы вваливаетесь, в одной рубахе, и Николка в санях. Чудо, и только!

Тем временем за окном заскрипел снег, хлопнула дверь в сенях. Через минуту вошел высокий, румяный, такой же белобрысый, как и сыновья, мужик. «Тятя! Тятя!» — кинулись к нему мальцы. Хозяйка глядела на мужа, прижав руки к груди. Он широко улыбнулся и, махнув богатырской ладонью, громогласно скомандовал:

–Ну что, Аленушка! Собирай на стол! Обедать будем.

Тут он заметил старика, стоящего в сторонке, словно тень. Вытянулся перед ним молодой хозяин в струночку, да поклонился в пояс: «Доброго здоровья Вам. Окажите милость, пообедайте с нами». Старик же, никак не мог отогнать тревожные мысли. Он смотрел на хозяина отчаянным взглядом, будто человек, проваливающийся под лед. Мужик тут же все понял, широко улыбнулся и радостно уверил:

— Николка жив! На печи всю ночь проспал. А нынче, сытно отобедавши, всем поклон нижайший шлет!.

Старик грудой осел на лавку. Хозяйка, спрятав лицо в передник, бросилась за печку. Мужик, сам едва сдерживая непрошеные слезы, деловито нахмурился и стал напряженно вглядываться в окно.

А за окном ярко светило солнце. Голубело высокое зимнее небо. Искрились, сияли сугробы. Тенькали, ползая по резным ставням, синицы. Точно подученные желтогрудыми птахами, дети суетились, лазили, ползали по лавке, и по лесенке на печь, и вокруг ножек обеденного стола. Они принимали радость счастливого исхода как что-то естественное и обыденное. Такое простое обычное чудо.

Малыши ползали и лопотали, переговариваясь друг с другом на древнейшем и прекраснейшем из языков, таком загадочном и таком знакомом. На чудесном языке малышей, птиц и лесных ручейков. Щебеча о чем-то своем, дети скользили от одного взрослого к другому по одному, только им известному, порядку и маршруту, точно солнечные зайчики от тающих сосулек.

— Утром дохтура с города привозили. Он Николку осмотрел. Слав Богу, никакой опасности здоровью нет! — твердо закончил хозяин.

Старик наскоро стер слезы рукавом и тяжело поднялся:

— Благодарствуй, хозяин добрый, за тепло, за ласку, за добрую весть. Пойду я, а то дом второй день не топлен стоит.

— Вы, дедушка, в благодарность тулуп вот примите, — опомнился молодой хозяин и принес из сеней лохматый овечий тулуп. — Возьмите, не побрезгуйте. Хороший тулуп, теплый, добротный! Отец мой его совсем немного носил, — вздохнул и грустно добавил, — теперь уж не надобен…

— Отчего же не взять, возьму. Коли отец твой носил, мне честь будет, — ласково ответил старый солдат.

Бережно заботливый хозяин накинул тулуп на стариковы плечи:

— А вам как раз, впору… И по росту… — радостно заулыбался даритель — Николка-то с вашей шинелью расставаться не хочет, как одеялом ею укрывается. Говорит, Святой Николай ему спасение прислал, — смущенно закончил молодой крестьянин.

— Так оно и есть. Так и есть, сынок… — улыбнулся старик, махнул рукой на прощание и вышел на залитую зимним солнцем улицу.

Пронзительно крича, дрались снегири и синицы, попрошайничая под окнами избы. Старый солдат закинул голову и вдохнул полной грудью.

Воздух был свеж и звонок. Будто и не было вчера ни пурги, ни метели. Высоко-высоко, от края земли и до края, покрывал землю легкий, серебристо-лазурный купол небосвода. Недостижимо далекий, пронизанный лучами ослепительного зимнего солнца, торжественный и бескрайний, он был неотъемлемой частью русского сердца.