Сказки кофейного фея

Светлана Макаренко-Астрикова

Вниманию читателя предлагается семейно-авантюрный роман в главах и новеллах об искусстве, жизни и любви. Герои романа и новелл, объединенные драматическими коллизиями сюжетных линий, за сравнительно короткий срок сделались любимцами читателей интернет-версии романа. Издание дополнено рассказами из цикла «Кофейное», написанными в последнее время. Роман имел большую читательскую аудиторию в интернете, теплые отклики. Печатное издание романа в жанре семейно-авантюрной хроники желанно читателям.

Глава третья. Серебряная молния…

…Этой ночью мне в колено опять вставляют острую спицу и вертят ее там, раскаленную докрасна или добела, не знаю.. Просто — ору, кричу от боли, поминая черта и Бога, проклиная Париж, Венецию, Милан, Берлин вместе взятые.. И, потом, когда боль отпускает — моментально, как это бывает только во сне, я ощущаю на своем бедре ее руку, теплую, мягкую, с двумя шершавинками мозолей, в углублении между бугорками: от колец… Я люблю целовать ее мягкую ладонь, бугорки, пальцы, их начало, их середину, с чуть широкой, чем обычно, косточкой, и кончики пальчиков, мягкие, тонкие… На них будто совсем нет кожи..

— Всю кожу на клавиатуре стерла! — смешно ворчит иногда она, кусая пальцы, которые не переносят и слишком горячих стенок обычной чайной чашки.. Так то.

— Нет, любимая! — смеюсь я, переливая ее горячий чай в чашку еще меньше, чтобы остудить, — у тебя просто на каждом кончике пальца — сердце..

Я просыпаюсь оттого, что это самое сердце пульсирует на моем бедре, в ее ладони, в ее дыхании, в ее губах. Она наклоняется надо мной, осторожно целуя меня в лоб, в щеки, в глаза, ласково плавя голосом кошмар боли. Смиряя мой гнев и тоску.

— Горушка, что с тобой?… Что такое? Что тебе приснилось? Ты так кричишь, любимый.. Так больно? Опять больно? Что тебе дать? — Она зажигает свет, мягкий, сбоку, плафон лампы накрыт каким то ее платком, не бьет в глаза. Она поворачивается, садится на край софы, наступает, босая, на пол, опираясь крохотной стопою, что то осторожно ищет в нише изголовья. Стакан с водой, мягкий, мятный шарик таблетки.

— Не надо. Так пройдет — Я отодвигаю ее руку. Осторожно, поддерживая ее под спину, чтобы она не упала, сонная, босая, маленькая, с широко раскрытыми глазами, в которых еще — по кошачьи, изнеженная, чуть ленивая, ночь. — Я потерплю.

— Нельзя терпеть боль. — Категорически качает головой она. — Выпей. Это на погоду так больно. Ветер… Гроза будет. Ну, выпей, любовь моя, я прошу..

— Откуда ты знаешь? Что — гроза? — Я внезапно и резко сажусь в постели, забыв про колено, терзавшее меня огненными стрелами.

— Руки болят.. — Она смотрит на меня, не мигая, сквозь ресницы. — Мазать не хочу.. Не люблю. От женщины должно пахнуть цветами или ванилином, а не эвкамономJ). Закусывает нижнюю губу, и смеется, тихо, сонно, Нежный колокольчик словно рассыпался лунными брызгами..

— Хорошо, что закрыли окно на веранде… — Она осторожно кладет мне в рот таблетку: ненавязчиво, легко, мягко, как ребенку.. — Вот так. Хорошо… Такой мальчик. Упрямый… У меня тут живет.. Всегда ты у меня — тут… — Она показывает себе под грудь, куда то с левой стороны.

Я точно знаю, что у нее там целых три родинки. Одна почти что на самом кончике… Таком мягком, но капризном… Три родинки, как троеточие. Вечное троеточие в ее летящих строчках, чуть наискось..

Заложив руку за голову, в позе отдыхающего римлянина, я смотрю на нее, изящную, в облаке смятой сном ночной сорочки, с развязанными бантиками или бретельками и совершенно ненужной пуговицей у горла. Она же может оцарапать ей шею… О, боже мой!

«Какой идиот придумал это»! — яростно шепчу я, закрывая глаза, и когда она наклоняется ко мне, чтобы взять из рук стакан с водой, я откусываю пуговицу на сорочке, держащуюся на честном слове, и выплевываю ее, будто вишневую косточку…

От неожиданности она вздрагивает. Но вода в стакане не расплескивается в такт ее смеху Там мало воды. Я выпил почти все.

— Напугал… Зачем? — Она с нежностью гладит меня по волосам… Господи, да у тебя жар! Ты мокрый… Аспирин нужно…

— Это лишнее. И сорочка — лишнее! — подмигиваю ей я, пытаясь отвлечь. — Не люблю лишнего в совершенном, любимая. — Улыбаюсь. — И притягиваю к себе. Хочется, как всегда — рывком, смять всю, и прорисовывать губами, снова и снова, все ее тело: мягкое, сонное, солнечное, с теплым чуть подтаявшим, как карамель или лед, запахом мяты, яблок, шафрана, лилии… Чего то еще.. Морской соли, ветра? Приближающейся грозы? Не знаю.. Хочется выпить ее всю, залпом, разом, как глоток воды, холодной, еще холоднее, чем в колодце, Но.. боишься увидеть затаенную боль меж этих мягких ресниц, в глубоких глазах.

И все же…. Сорочка летит, сброшенная, куда то в конец постели, в изножье смятого в нетерпении покрывала, маленького валика подушки, на который она обычно перед сном кладет немного отекшие ножки…

Мои пальцы нервно играют на флейте ее позвоночника, губы терпеливо повторяют очертания ее шеи, плеч, груди, очень мягко, но душа, замирая, словно пылает. И теперь огненные спицы уже в ней, а не в колене. Только в ней. В душе.

— Осторожнее… — Она смотрит на меня с какой — то глубинной и голубиной, птичьей, небесной, нежностью. На ее лицо косо падает лунный свет.. — Ты — как ураган.. Я не исчезну.. Не растаю. Я здесь. Вся. С тобой.. — Ее губы чуть раскрыты навстречу моим. — Осторожнее, милый…. Этот бамбук мне доверия совсем не внушает… — Она слегка похлопывает ладонью по софе. И нежно и лукаво улыбается

****

— Тебе так страшно? — Я чуть поддразниваю ее, затаив дыхание. — Улыбаюсь. — Если упадем, то вместе.. Я же буду держать тебя. Крепко. Так крепко, как сумею..Не бойся, моя любимая..

— Мне с тобой не страшно.. Никогда. Ничего. — Внезапно серьезно отвечает она. — Только, когда ты, вот так, рядом, мне этот мир — не враждебен. Он не рвет меня на кусочки, не ест, давясь, с прожорливостью Хроноса, Зевса, кого там еще?! Выплевывая мелкие косточки, перышки, клеточки, что там есть во мне..? Она пожимает плечом. Полуприкрытые ресницами озера глаз с любопытством следят за тем, как мои пальцы исчезают в нежных глубинах ее бедра, касаясь тончайших нервов кожи, едва заметной паучьей сетки шрама… Если бы только мои касания могли стереть его. Напрочь. Навсегда.

Я ловлю губами ее нетерпеливый вздох, вычерчивая поцелуями тень на виске. Лунную тень..

— Что есть в тебе, la divine? Что есть? Женщина.. Настоящая. Подлинное сокровище. Только — мое. Мое. Ничье больше. Я сейчас покажу тебе… да.. Сейчас. Ласточка моя, дыши глубже… — с хриплым вздохом шепчу я, куда то ниже ее шеи, под ключицу, где ямкой пробивается пульс. — Девочка, сейчас ты летишь.. Летишь, да, голубка? Прямо мне в сердце… Как пуля… Как молния… Серебряная молния.

***

Первая молния разрывает глубину ночи, точно так же, как мое естество разрывает, взрывает изнутри то мягкое, глубокое, нежное, что есть в ней, что всегда было. Что присуще только ей. С чем я незримо сливаюсь, как с океаном, чтобы утром опять проснуться чуть вдали от нее, очнуться, держа ее на своем локте, на своем плече.. Совсем рядом. И снова ощутить как в каждой клеточке ее тела, на самых кончиках пальцев бьется сердце… Мое? Ее? Не разобрать… Не различить.. Не нужно различать… Не стоит..