Сделка

Святослав Яров, 2023

Земля Беларуси хранит в себе немало следов Великой Отечественной. Но немецкий склад артиллерийских боеприпасов, случайно обнаруженный в лесу бобруйской "братвой" через семьдесят лет после окончания войны, – это не просто снаряды, а прекрасно сохранившиеся и пригодные к использованию снаряды с химической начинкой. Их можно выгодно продать заинтересованным в подобном товаре людям за границей. Однако даже в криминальной среде находится человек, который осознает возможные последствия подобной сделки. Он готов пойти на всё, лишь бы её не допустить, и обращается за помощью к друзьям юности.

От Минска до Бобруйска верст сто двадцать, а два часа на дорогу вынь да положь. Чуть прибавишь скорости, как из кустов возникает гаец-придорожник с радаром — здрасьте! И, можно не сомневаться, докопается до вашей вины перед ПДД, даже если превышение скорости — ну, всего, к примеру, километра три-четыре, но решить вопрос на месте никак нельзя, только под протокол. А значит, на разбирательство времени потратишь, мало не покажется. Так что гнать смысла не имело. Сидевший за рулём Витёк, это прекрасно знал, а посему его «гелендваген» катился по шоссе, строго соблюдая скоростной режим.

Под мерное урчание мотора расположившийся на заднем сиденье Кама сперва начал было клевать носом, но в какой-то момент встрепенулся. Поерзал, усаживаясь поудобнее, и, чтобы унять нарастающее беспокойство, стал поглядывать в окно на колосящиеся нивы, рапсовые поля и разные другие радующие глаз сельхозугодья.

Доподлинно, конечно, неизвестно, но, вроде как, Лукашенко самолично время от времени летает на вертолете над полями и пастбищами и высматривает незасеянные участки, заброшенные или запущенные фермы и луга. Не дай бог, найдет, таких люлей нерадивому местному начальству навешает, что мама не горюй!

На другой день, глядь, пустовавший клочок земли уже распахан, а то и засеян. Вообще-то, на Батьку это похоже. Знающие люди поговаривают, он, не смотри, что уже четыре с лишним пятилетки президентит, а все по своему колхозно-совхозному прошлому ностальгирует — никак позабыть не может. Видно, считает его самой верной гарантией стабильной экономики.

Ну да, впрочем, это его дела, сказал себе Кама, вернувшись мыслями к тому, что занимало его по-настоящему и тревожило не на шутку. Нервы теребил навязчивый вопрос, с какого это, интересно, бодуна Леха Басмач дернул меня к себе в Бобруйск в воскресенье с утра пораньше? По телефону ничего объяснять не стал. Шифруется. А Леха не из тех, кто станет теребить серьезных людей по пустякам. Кама был старше Басмача лет на двадцать и, сам тоже уроженец Бобруйска, знал того, можно сказать, с пеленок.

Детство у парня было не сахар. Родаки — алкаши конченые. Рос Леха, считай, на улице, никогда досыта не ел. При таком стартовом раскладе на зону загреметь ничего не стоит. Он и загремел. Семнадцати ему еще не было, подсел за хулиганку. Через год вышел. Полгода не прогулял, взял на гоп-стоп какого-то залетного у вокзала и тут же нарвался на ментовской патруль. Опять зона. На этот раз оттянул треху.

Когда откинулся и вернулся в родной город, Аким, тогдашний смотрящий* за городом, под свое крыло его взял, к делу приспособил. Лет пять Басмач под ним проходил и кой-какого соображалова поднабрался. Ну а когда Аким сыграл в ящик от застарелого тубика, то есть туберкулеза, Леха его сменил. Кама, как положенец**, поставил Басмача на Бобруйск, и ни разу потом об этом не пожалел. Уж года четыре он там рулит, и все и всегда было у них ровно, без особых проблем и непоняток.

Однако значился за Басмачом один пунктик. Верно говорят, сызмальства голодный вовек не наестся досыта. До сих пор внешне у него было все по понятиям и традициям: на чужую поляну не лез, не беспредельничал, в общак заносил аккуратно…

Поднялся, какой-никакой собственностью оброс и авторитет нагулял: тачки, телки, все дела… — живи да радуйся. Крышуешь коммерсов, ну и крышуй себе. А этому все мало. Прет из него ненасытность какая-то. Может, из-за нищенского детства, а может, потому, что Европа под боком, соблазнов зашибить бабки по-легкому много. Одному тонну-другую редкоземельных металлов в Польшу протащить надо, другому — фуру с астраханской икрой, а третьему — амурского тигра.

Леха за все без разбора готов был хвататься, лишь бы бабло капало. А при такой всеядности, да плюс ротозействе, и неразборчивости в блудняк влететь, нарваться на проблемы, — это на раз-два, и сам не заметишь, как наступит полный «аллес капут», или те, кого ты считал братанами, сольют ментам или менты сами до тебя докопаются. Но несмотря ни на что, Леха этого так и не смог уразуметь.

Благо ещё, что со всеми поступающему ему предложениями Басмач, как положено, первым делом шел к Каме, за которым всегда и непреложно оставалось последнее слово, да и «окно» на границе тоже он контролировал. Бывало, примчится Леха, весь на взводе, глаза горят: тема катит сладкая! Но на поверку девять из десяти предлагаемых ему замутов оказывались фуфлом.

Кама с высоты своего немалого опыта ситуацию прочухивал в момент и, как можно доходчивее, «на пальцах», растолковывал Лехе, где светит попадалово, а где игра свеч не стоит. До сих пор ему удавалось как-то притормаживать и вразумлять Басмача, но тот все никак не унимался. Вот и опять…

— Глянь-ка! Кажись, Лехин «крузак», — вклинился в его мысли голос Витька.

*Смотрящий — уголовный авторитет, контролирующий ситуацию в местах лишения свободы или на воле: в районе, в городе.

**Положенец — в криминальной иерархии человек, назначаемый «вором в законе», имеющий право принимать решения в отсутствие того и от его имени на определенной территории: крупный город, область. По сути, положенец — смотрящий высшего ранга.

Кама посмотрел вперед. Возле стелы с крупной надписью «Бобруйск» действительно их уже поджидал знакомый серебристый «лендкрузер». Басмач выбрался из машины, чтобы встретить гостей. «Гелендваген» остановился в нескольких метрах от него. Кама вышел, и они обменялись рукопожатиями.

— Здорово! — поприветствовал положенца Басмач.

— Добры дзень! — не без подначки, по-белорусски, ответил Кама и, заметив на лице Лехи растерянность, с улыбкой спросил: — Цы ты позабыу родную мову?

— Не смеши. Я — бульбаш только по паспорту, — отмахнулся Леха. — А то ты не знаешь!

Во внешности его и впрямь даже намека на белорусские корни не усматривалось. Да и откуда? Отец — вроде как татарин. Мать — вообще непонятно, каких кровей. Видимо, отцовские гены перевесили, и Басмач сильно смахивал на какого-нибудь сына степей, за что, надо полагать, и получил соответствующее погоняло.

— Да фиг с ним, с твоим паспортом, — небрежно бросил Кама, переводя разговор в конкретное русло. — Рассказывай! Зачем позвал?

Басмач замялся.

— Ты это… Ко мне садись, прокатимся, — как-то неуверенно предложил он. — Тут оно рядом. По пути все растолкую.

— Как скажешь, — согласился заинтригованный Кама и обернулся к Витьку, который тоже вылез из-за руля, чтоб поразмяться: — Мы отскочим ненадолго. Поезжай в «Чырвоную вежу». Там нас жди. — Водила кивнул.

— Так куда повезешь? — спросил Кама, усаживаясь на пассажирское сиденье «тойоты».

— В Токари, — ответил Басмач.

Деревня Токари находилась километрах в трех от города.

— И что там? — поинтересовался Кама.

— Да есть у меня один пацан, Сашок… Мы еще в школе корешевали… — издалека начал Басмач, разворачивая машину в сторону Минска: — Короче, с год назад торкнуло его: подался в копари по войне*. Серьезно так подсел на это дело. Знаешь ведь, какая прилипчивая эта зараза…

Кама и правда по молодости сам по лесам шарил в поисках оружия или еще каких трофеев. В белорусской земле такого добра с войны осталось немерено — партизанский край! Через увлечение такого рода поисками проходили, наверное, все здешние пацаны.

В советские времена местные власти всячески пытались взять это дело под контроль: при школах создавались поисковые отряды; устраивались походы по местам боев и всякое такое.

*Копари по войне — одно из прозвищ самодеятельных поисковиков, разыскивающих оружие, боеприпасы, воинские награды и пр. на местах боев Великой Отечественной войны.

Однако эти мероприятия, что называется, заорганизованные, большого энтузиазма у юного поколения не вызывали. Да и вообще, копатели разных возрастов делиться своими находками с государством особо не желали, предпочитая действовать самостоятельно, на свой страх и риск, по принципу: что я надыбал, то мое, и только мое.

И все же за минувшие после войны десятилетия много чего из лесов и болот перекочевало в музеи, частные коллекции, ну и, само собой, на черный рынок оружия. В последнее время вроде бы эти страсти поутихли, но, видно, не до конца… Занятие это и впрямь было азартное.

— С прошлого лета он чего-то там шурудил, — продолжил между тем Басмач свой рассказ о кореше. — А пару недель назад мы с ним пересеклись. Раздавили литр на двоих. Он стал что-то лопотать про старую колею в лесу, про зарубки какие-то и что, мол, немецкий схрон нашел, со снарядами… Я ему: «Не гони порожняк!» А он: «Забьемся на сотку баксов?» Я, короче, думал, пьяный базар, да и ляпнул: «Да хоть на пятихатку!». «Готовь, — говорит, — бабки. Поехали. Прямо щас покажу». Ну, мы, как были, бухие, так в «крузак» и загрузились на пару. Я за рулем, он за штурмана… И, что ты думаешь, — в натуре есть тот схрон! — важным тоном закончил свой спич Леха.

Каму новость о найденном складе не сильно удивила. Такое случалось не столь уж редко. Небось как всегда там только штабеля ржавых болванок, на металлолом и то негожих, предположил он, но все же поинтересовался:

— Поди, сгнило все за столько лет?

— Как же, сгнило! Не-а… — Басмач энергично помотал головой из стороны в сторону. — Там бункер под землей. Сухой. С вентиляцией. На полу поддоны. На них ящиков немерено: в шесть рядов стоят. В каждом по два здоровенных снаряда, без гильз. Смазаны чем-то типа солидола. Задубело, конечно, все, но никакой ржи ни грамма нет. Даже краска, прикинь, не облупилась.

Кама озадаченно поскреб подбородок. Пуржить, то есть пустословить, Басмачу нет никакого резона. А коли так, то склад этот — и правда какой-то особенный, и снаряды в нем тоже не простые…

— Химия в них, — уверенно сообщил Леха, словно подслушав размышления Камы.

— Откуда знаешь? — спросил тот.

— А чего там знать, — фыркнул Басмач. — Я Сашка спросил, что за снаряды? Он плечами жмет, мол, без понятия. Ну, мы один наружу вытащили. Тяжеленный — килограмм под сорок. Очистили от засохшей смазки. Я его на телефон щелкнул и пошел отлить, а Сашок чего-то возиться с ним начал, типа взрыватель вывинчивать. Слышу, орет благим матом. Я к нему. Из кустов выскочил, гляжу, Сашок аж воет и по траве катается. За морду руками схватился. Дура эта, развинченная, рядом валяется. Под ней лужа. Сообразил я, что, как он ей башку свернул, да ножом поковырял, чего-то из нее вытекло, да на него и попало. И духан, знаешь такой крепкий стоит, навроде чесночного. Я, хоть и в хлам был, очканул и ноги оттуда сделал.

— А что кореш твой? — поинтересовался Кама.

— Ласты склеил, — выдохнул Леха и продолжил делиться подробностями: — Я через два дня туда вернулся. Пока шел, все принюхивался, но ничего особо страшного не унюхал. Ближе к месту противогаз натянул — специально с собой прихватил — и перчатки напялил. Сашок окоченел уже. Лежит скрюченный. Рожа страшнее самой смерти — будто кипятком обварена. Кожа только что не лоскутами сползла. Глаза — как выжгло. Руки черные, в волдырях лопнувших. Я его там неподалеку прикопал… — И, предвидя резонный вопрос Камы, добавил: — Одинокий он был. Шатун. Искать никто не станет.

За разговором они миновали деревню Токари, и «тойота» свернула в лес на едва угадывающуюся среди зелени колею, густо поросшую где травой, а где и кустарником. По ней проползли еще примерно с километр, пока не уперлись в мощную стену матерого кустарника.

— Всего ничего осталось, — сообщил Леха, выбираясь из машины. — Дальше пёхом. Но, если что, «Урал»* проломится — без проблем. А там есть где развернуться.

Сразу за зарослями открылось некое подобие довольно большой поляны.

— Вот он, — Басмач указал на чуть выступающую над землей бетонную площадку, едва заметную среди буйно разросшегося папоротника.

И как только Сашок, царствие ему небесное, на этот схрон набрел?! — удивился Кама. Вот оно — копательское счастье. Подфартило так подфартило! Хотя, какой уж тут фарт… — одернул он сам себя.

— А вон и та дура, — Басмач кивнул на валявшийся неподалеку, напичканный смертельной отравой боеприпас с отвинченным взрывателем.

Серо-коричнево-зеленая тушка снаряда длиной сантиметров семьдесят и весом никак не меньше двух пудов, действительно, выглядела как новенькая — и не скажешь, что три четверти века где-то пролежала.

— Мы тут не загнемся, часом? — проявил разумную осторожность Кама.

— Нет, — уверил его Басмач, пояснив: — Иприт — он жидкий. Это при взрыве он далеко распыляется и, если на эпителий попал, пиши пропало. А так… — он снова указал глазами на снаряд, под которым бурело маслянистое пятно, — на воздухе испаряется медленно. Так что, локальный разлив этой гадости не опасен. Ты, главное, держись от него подальше и руками ничего не лапай.

Выданная Лехой, прямо-таки энциклопедическая, справка Каму, с одной стороны, несколько успокоила, а с другой — озадачила. Откуда такая осведомленность? В Лехином лексиконе сроду не водилось таких слов, как «эпителий» или «локальный разлив вещества». Значит, с кем-то уже консультировался. Интересно, с кем? Ладно, в этом после разберемся, рассудил Кама.

На частично очищенном от зелени фрагменте бетонной площадки обнаружился ржавый металлический

* «Урал» — российский грузовой автомобиль повышенной проходимости с колесной формулой 6Х6.

двустворчатый люк примерно два на два метра. В закрытом положении створки и обечайка люка создавали некое подобие гидрозатвора, который препятствовал проникновению внутрь воды. Леха не без труда поднял противно скрипнувшую левую створку крышки люка. Вниз вела железная лестница. Басмач вытащил из кармана фонарик, включил его и спустился первым, Кама — за ним следом.

Мама дорогая! Такого ему видеть еще не приходилось. Подземное помещение, размером с небольшой спортзал, было заставлено большими ящиками цвета фельдграу* с изображенными на боковинах черными орлами, держащими в лапах дубовый венок со свастикой в центе, гербами Третьего рейха. Кама осмотрелся. Действительно, сухо в бункере, никаких протечек не видно. Воздух не спертый.

Басмач открыл накидные защелки на первом попавшемся ящике и поднял крышку.

— Вот они, красавцы!

Как он и говорил, там лежало два здоровенных снаряда, разделенных деревянной перегородкой. Каждый когда-то был густо смазан чем-то вроде солидола. За столько лет смазка превратилась в растрескавшуюся и местами отвалившуюся от металла коричневую корку. Кама взял ее кусочек и помял в руке. Тот раскрошился, как старый свечной огарок.

— И сколько здесь этого? — обведя взглядом склад, спросил он.

— Да, без малого пятьсот ящиков, — ответил Басмач.

— Ну, пошли наверх, — никак не выказав своего отношения ни к названной цифре, ни к содержимому подземного хранилища, предложил Кама. Он буквально спиной чувствовал, как сильно разочарован Леха, наверняка ждал иной реакции. Этот ухарь, только и думает, как бы все, что здесь лежит с войны, кому-нибудь впарить. На что-то другое у него просто фантазии не хватит. Тем более что доказывать боеспособность этой дряни нужды нет, раз один бедолага на собственной шкуре ее уже испытал.

Они выбрались наружу и закрыли люк. В молчании закурили. Пауза затягивалась. Первым не выдержал Басмач.

— Ничего не скажешь? — нетерпеливо просил он.

— А что я должен сказать? — пожал плечами Кама.

— Можно неслабо поднять реального бабла!

— Смертью торговать собрался? — Кама поморщился, с осуждением покачав головой.

— Да там, внизу, считай, на четверть ляма евро, — продолжил гнуть свое Басмач. — На шару по две с половиной сотни евров навара за каждую такую дуру можно получить.

* Фельдграу (нем. feldgrau, серо-полевой) — основной цвет полевой формы германской армии с 1907г. и, в основном, до 1945 г.

— По две с половиной, говоришь? — ухмыльнулся Кама, кажется, уверившись в справедливости возникших у него подозрений насчет того, что Басмач как минимум с кем-то уже переговорил по поводу содержимого подземного хранилища. — Ты эту тему со мной не с первым трешь, — не то чтобы спросил, а скорее констатировал он.

Басмач, хоть и не отличался смекалкой, но сразу догнал, что, в запале брякнув о ценах, сдал сам себя в полный рост. А делать этого никак не стоило. Химснаряды не семечки — на базаре ими не торгуют. Почем тут штучка товара не спросишь. Назвать их цену мог только человек, знающий толк в подобном опте, а всего вернее, потенциальный покупатель, и Кама, конечно же, это просек. До Басмача дошло, что, даже просто проведя с кем-то переговоры на предмет продажи содержимого схрона без ведома Камы, он допустил недетский косяк. Любые мутки за спиной положенца чреваты нешуточной предъявой со стороны авторитета, и теперь Леха стал ломать голову, как бы без особых потерь выйти из неловкого положения, в которое он попал по собственной глупости.

Видя, как тот напрягся, Кама, наделенный в криминальной среде Беларуси правом «казнить и миловать», не преминул им воспользоваться.

— Эх, Леха, Леха… Так и ссучиться недолго, — с отеческой укоризной попенял он Басмачу и, уже строже, прибавил: — На первый раз прощу, второго не будет. Давай колись. С кем толковал? О чем?

И, испытав немалое облегчение, Басмач поведал, что в первых числах января ездил в Гродно, встречаться с известным им обоим довольно темным парнем по имени Збышек. Тот свел его с неким паном Анджеем. Холеный такой дядька, возраста за полтинник. По-русски чешет свободно. Посидели в кабаке. Побазарили о том о сем. Пан Анджей про инвестиции что-то лопотал, но больше вопросы задавал: выпытывал, что да как? Басмач так понял, что поляк интересуется всем в Беларуси, на чем можно заработать, оружием в том числе. На прощание тот мутный Анджей вручил Лехе визитку.

Со Збышеком Кама пару раз пересекался. Не нравился ему этот поляк. По ухваткам — типичный уркаган: скользкий и уж больно крученый. Лет десять назад гонял ворованные тачки из Германии в Беларусь. Потом, бог знает, за что, сел на пару лет. Освободившись, переключился на живой товар — нелегально проституток на Запад переправлял. Лучше знающие его люди говорят, что он кидаловом грешит и запросто подставить может. Правда, это только слухи, но дыма без огня ведь не бывает.

— А ну-ка, покажи визитку этого пана! — потребовал Кама.

Леха, пошарив по карманам, отыскал и протянул ему карточку, на которой значилось: «Анджей Микша, финансовый консультант». — Я так понимаю, это пан Анджей тебе про иприт, эпителий и прочую мутотень наплел? — с ухмылкой поинтересовался Кама, вспомнив, как Леха сыпал недавно разными учеными словами.

— Ну да, — подтвердил Басмач. — На прошлой неделе я ему позвонил, ну, типа, с предложением, и фотку снаряда скинул.

— Что за фотка?

Басмач достал смартфон, пошарил и вывел изображение на экран. Кама посмотрел и, удовлетворенно кивнув, велел:

— Вернемся в город, распечатаешь для меня.

Гаджетам он не доверял, предпочитая им обычные снимки. Молодежь втихаря посмеивалась над его упорным нежеланием использовать возможности современной техники. Кама же твердо знал: передать какое-никакое свидетельство из рук в руки — куда надежнее. Кто поручится, что посланную картинку — а уж тем более такую, как в этот раз, — по пути не скопируют заинтересованные госструктуры. В том, что его телефон время от времени ставят на прослушку, и все звонки и сообщения отслеживаются, он не сомневался, так зачем давать лишний повод для подозрений?

— И что ответил на эту фотку пан Анджей? — возвращаясь к прерванному разговору, спросил Кама.

— Он сразу въехал, что к чему. Спросил, сколько штук? Сказал, что нужен образец вещества для анализа. Разжевал, что и как делать, чтоб раньше времени в ящик не сыграть: типа, противогаз, перчатки резиновые, жижи этой руками не касаться, аккуратно в склянку ложкой собрать, закупорить понадежней и через Збышека ему передать. Ну, я все и сделал, как он велел.

Вот же дурень! — подумал Кама. Тоже мне, химик-органик! Запросто ведь мог вслед за корешем своим отправиться к праотцам.

— Ты ему схрон показывал? — на всякий случай уточнил он вслух.

— Я что, на башку отбитый?! — обиженно прогудел Басмач.

— Дальше что?

— Вчера он проявился. Сказал, качество товара подходящее. Обозначил цену. Если сойдемся, готов, мол, все сам забрать. Вывоз — не наша забота. Расчет, само собой, наликом. Ждет ответа. Вот я тебя и выдернул… Конечно, как решишь, так и будет, но прикинь, никаких же проблем: скинули и забыли.

Басмачу очень хотелось убедить Каму дать согласие на эту операцию, но тот от прямого ответа уклонился, совершенно невозмутимо сообщив:

— Он подумал, теперь я подумаю. Пошли к машине.

Кама, хоть и не подавал вида, но пребывал в растерянности, не представляя, что с такой прорвой смертельно опасной гадости делать. Отдали и забыли? Ну-ну! Нет, дружок, такое по-тихому — чтоб все осталось шито-крыто — не прокатит. Не надо обладать даром предвидения, чтоб понять: коли кто-то изъявил желание купить эту хрень оптом, то уж точно не для дома, для семьи. Так что. Используют ее по прямому назначению.

И поедет все это не в какую-то там Сирию, где такого добра и без того полно, да и далековато доставлять будет, а куда-нибудь поближе. К примеру, на Украину. Гражданская война никак не может закончиться на Донбассе. Артиллерия совместимого калибра там наверняка найдется. А дальше…

Воображение живо подкинуло ему один из возможных сценариев развития событий. Обстрел химснарядами украинских городов на границе с зоной АТО, многочисленные жертвы среди мирного населения. И немедленно вопли журналюг определенной ориентации о последствиях химической атаки, предпринятой, донецкими и луганскими «сепаратистами», за которыми стоит Москва. Кто и откуда шмалял, кому эта затея выгодна? — дело десятое. Единственное, что имеет значение — факт применения боевых отравляющих веществ в Европе. Конвенцию о запрещении химического оружия пока никто не отменял. Все разведки и контрразведки мира на уши встанут, чтобы выяснить, откуда в этой истории ноги растут.

Когда сели в машину, Леха, тронувшись с места и начав помаленьку выбираться из леса, спросил:

— В «Вежу»?

Кама молча кивнул, а сам тем временем продолжал крутить ситуацию и так и этак. Ежели где-нибудь этот подарочек из прошлого рванет — а рванет он непременно, иначе зачем он кому-то сдался, — то веревочка расследования приведет сюда, в Бобруйск, к Басмачу, а стало быть, и к нему, Каме. То-то местная гэбуха возрадуется. Лучшего повода под шумок сковырнуть криминал с трассы, в смысле взять под свой контроль потоки санкционки, что валом валит через Беларусь в Россию, не придумаешь. И ведь сковырнут. А это — вилы! Случись такое, братве по барабану будет, что откуда прилетело, — за все спрос с положенца.

Но даже не будь всех этих предсказуемых и неизбежных последствий, Кама ни за что не позволил бы Лехе совершить подобную сделку. Он был, хоть и положенец, но где-то глубоко внутри себя — плоть от плоти «совка», с его пафосной, но в чем-то правильной дружбой народов. Вырос в стране, где это словосочетание не было пустым звуком — так уж воспитали. У него до сих пор в голове как-то не укладывалось, что Беларусь, Украина и Россия — три разных государства, два из которых сейчас находятся не в самых дружеских отношениях, это еще мягко говоря. И все же, несмотря ни на что, и хохлы, и москали с детства были ему родными — своими, если точнее.

Для Камы не имело решающего значения, кто из них сейчас прав, кто виноват, — все одно не разобраться. Когда-нибудь время все расставит по своим местам… Но, самое главное, где-то в глубине души у него сидело и неприятие самой идеи способствовать разжиганию этой возникшей среди людей распри и неприязни.

Однако вот так, с ходу, тормознуть Басмача в его простом и понятном желании заработать тоже рискованно. Не то чтобы Кама полагал, что тот против его слова буром попрет, — во всяком случае, до сих пор за ним такого не водилось, — но склад-то никуда не денется. Это станет для Лехи постоянным раздражителем: живые деньги буквально под ногами, в земле лежат, а ты их не тронь? И не факт, что Басмач не начнет приторговывать в розницу. Вполне может выйти, как говорится, то же на то же и с теми же последствиями.

Рисуется единственный выход: Леху пока попридержать — потянуть время, а самому крепко подумать, что делать с этим чертовым схроном. Вот, блин, задачка так задачка!

— Приехали.

Басмач остановился возле «Чырвоной вежи». На парковке уже стоял «гелендваген» Витька. Надо полагать, он ждет их внутри заведения.

— Что надумал? — спросил Леха, настырно возвращаясь к единственной волновавшей его теме.

— Я с утра не жрамши. Пойду чего-нибудь в топку брошу, а то язва разыграется, — придерживаясь избранной тактики «ни да, ни нет», ответил Кама. — Ты пока с фотографиями вопрос реши. За столом договорим.

Басмач досадливо прикусил губу, но подчинился и, высадив минского гостя, отправился распечатывать фотки.

Ресторан «Чырвоная вежа» располагался в бывшей водонапорной башне, что в самом центре Бобруйска. Очень долго она стояла заброшенной, но 13 лет назад ее отреставрировали и превратили в «предприятие общественного питания с широким ассортиментом блюд».

Кама поднялся на лифте на самую верхотуру бывшей башни, в обеденный зал под прозрачным стеклянным куполом. Витек сидел за одним из столиков, с чашкой кофе. Кама присоединился к нему, заказал чай и… овсянку — насчет язвы это была не шутка. Но даже пережевывая кашку, он думал, думал, думал…

Когда в зале появился Басмач, Кама был уже готов к серьезному разговору.

— Фотки. — пояснил Леха, положив на стол конверт, и опустился на свободный соседний стул. — Так, что скажешь? — не удержался он, чтоб не напомнить о больном.

— Леша, серьезные дела суеты не терпят, — покончив с овсянкой и перейдя к чаю, снисходительно заметил Кама и прибавил, обращаясь к Витьку: — Ты перекури покуда.

Здоровенный детина, Витек был из тех, кто предпочитает лишним знаниям спокойный сон. Он послушно встал из-за стола и со словами «Я в машине подожду» направился на выход.

— Кто, кроме нас с тобой, знает, где схрон? — поинтересовался Кама, проводив взглядом удаляющегося Витька.

— Никто.

— Оно и ладно — целее будет, — одобрительно промолвил Кама. — Поляку скажешь, цена подходящая. Пусть готовит бабло и транспорт. Товар можно будет забрать через неделю. Раньше не получится. Я завтра отъеду на пару дней в Москву. Подвис там один вопрос. Без меня — в лес ни ногой. Вернусь — обкашляем, что и как. Подготовимся, чтоб не спалиться. Все понял? Вот и хорошо, — в ответ на утвердительный кивок Басмача заключил Кама.

Девять месяцев в году черт-те что в природе творится. Ну ладно еще осенне-весенняя непогодь с серостью, слякотью и прочими ненастными безобразиями — никуда от этого не деться. Так и зима уже как-то не очень на зиму похожа: то едва ли не плюс, и все тает, а то мороз, и сугробы в рост человека. Все, как манны небесной, ждут лета, и, пожалуйста: на носу июль, и этакая вот фигня! Рассуждения такого свойства недвусмысленно навевала на Павла Андреевича, проплывавшая за окном машины утренняя Москва. Причем, проплывавшая, в буквальном смысле: конец июня ознаменовался похолоданием с невиданным количеством осадков. И теперь город тонул в потоках воды, потому как ливневая канализация традиционно оказалась не готова к разгулу стихии, подначил про себя коммунальщиков Павел Андреевич. Вот и тонем помаленьку, продолжал рассуждать он.

«Форд» остановился напротив здания московского главка, и полковник полиции Букреев покинул с недавних пор полагавшийся ему служебный автомобиль. Здесь, на Петровке, 38, он проработал 28 лет. Начинал оперуполномоченным уголовного розыска, вскоре стал старшим опером, потом опером по особо важным делам, возглавил отдел, и теперь вот, уже второй месяц как пересел в кресло начальника Управления уголовного розыска — то бишь прославленного МУРа. Поскольку должность генеральская, а очередное звание — лишь вопрос времени, необходимого бюрократической машине министерства, чтобы соответствующие бумаги прошли все положенные инстанции и превратились в приказ о присвоении полковнику Букрееву чина генерал-майора.

Только блестящие перспективы карьерного роста полковника не больно-то воодушевляли, а вернее сказать, чем дальше, тем больше угнетали. Оперативную работу он знал, понимал и любил. А вот в начальственных играх-интригах, в которые его, хочешь не хочешь, помаленьку затаскивало руководство главка, ощущал себя рыбой вне среды естественного обитания, то есть на суше. В должности начальника УУР он пробыл еще всего ничего, но уже ощутил усталость от нее, постоянно отбрыкиваясь от разного рода начальственных полунамеков, сигналов и недомолвок, имевших целью объяснить ему, простофиле, что перед законом, само собой разумеется, все равны, но надо быть готовым к тому, что есть и те, кто значительно равнее.

Пока он держался по отношению ко всем этим подковерным играм стойко. Что будет дальше, как пойдет служба — только время прояснит. Он с ностальгией вспоминал свою бурную оперскую молодость, когда ему сам черт был не брат, и даже если кто-то из больших начальников принимал решение, идущее вразрез с его представлениями о законе и справедливости, то его вины в этом не было. Он разыскивал и ловил злодеев. Что с ними происходило дальше — извините, все вопросы — к следствию и суду.

Даже уже будучи уже начальником убойного отдела, а он семь лет в этой должности оттрубил, Букреев пытался сохранять свой статус. Иногда ему это удавалось, иногда не очень. Теперь же статус обязывал прислушиваться, принюхиваться, да и вообще держать нос по ветру. Он перекочевал в стан тех, кто принимает решения и отдает приказы, а стало быть, и сам порой обречен бездумно подчиняться решениям и приказам, спускаемым сверху. С такими примерно мыслями Букреев прошел через КПП, дальше — через центральный вход и, миновав лифты, по своему обыкновению поднялся по мраморной лестнице на третий этаж пешочком. Привычка — старую собаку новым трюкам не обучишь.

Раскланявшись в приемной с секретарем Алевтиной Васильевной, вошел в кабинет руководителя Управления уголовного розыска. Он и раньше частенько сюда наведывался, но в ином качестве: то для доклада, то для получения начальственного втыка за служебные прегрешения, а случалось — и нередко — приглашался для вручения чего-нибудь памятного, вроде почетной грамоты или ценного подарка. Всяко бывало. Четверть века с гаком отпахать в сыске — это вам не шваброй гвозди забивать.

Рабочий день начался как обычно, с беглого ознакомления со сводкой происшествий за прошедшие сутки. По большому счету, интерес представляли только ночные события, потому как с работы Павел Андреевич вчера ушел в полдесятого вечера и обо всем приключившемся в столице на тот момент был осведомлен — имел привычку «держать руку на пульсе». Пробежав глазами сводку, Букреев ничего, требующего безотлагательного вмешательства, не обнаружил. Настроение стало понемногу улучшаться.

Он заглянул в ежедневник. Удивительное дело, но на сегодня ничего загодя запланированного там не значилось. Руководить МУРом — дело хлопотное, и такие вот моменты выдаются крайне редко. Понятно, что долго этот тайм-аут длиться не может. Букреева, как тертого-перетертого, хоть и бывшего, но опера, событийный вакуум всегда немного настораживал. Когда завал в делах — понятное дело, чего уж хорошего, но коли все тихо — тоже непорядок.

Однако как есть, так есть, и, покуда начальники отделов совещались с личным составом, попутно раздавая всем сестрам по серьгам, в деятельности полковника Букреева образовалась пауза. А когда тебе полста два, и мозг активной деятельностью не занят, да еще и в багажнике твоего человеческого и профессионального опыта много чего поднакопилось, в голову помимо воли приходят такие мысли, что сам диву даешься.

Сейчас вот Павел Андреевич вдруг отчего-то вспомнил как, будучи еще зеленым оперком, впервые выехал в составе группы на место преступления.

Дело было летним утром в парке «Сокольники». Кругом — рукотворный лес с зелеными лужайками. Небо голубеет. Солнышко светит. А среди берез, на травке, раскинув руки в стороны и глядя в бездонную высь широко раскрытыми остекленевшими глазами, лежит парень, молодой, красивый и… мертвый. Характерный внешний вид усопшего наталкивал на мысль, о его принадлежности к только набиравшему тогда силу спортивно-рэкетирскому сословию: косая сажень в плечах; бритый затылок; сбитые кулаки, привычные к мордобою. К тому же из-под распахнутой легкой куртки виднелась рукоятка заткнутого за пояс «ТТ», которым убиенный, определенно, воспользоваться не успел.

Это ближе к середине девяностых такие вот крепкие парни, в процессе раздела бандитского рынка, валили друг друга направо и налево. А в восемьдесят девятом, когда Паша Букреев — молодой лейтенант милиции, выпускник минской «вышки», — начинал свой путь в профессии, лихие ребята только еще только сбивались в стаи, сколачивали бригады и вооружались, чтобы крышевать активно растущее частное предпринимательство.

В те годы по стране еще не бродило столько огнестрельного оружия, как теперь, и стволы на руках имелись далеко не у всех.

Да и понятие «разборка» тогда еще не вошло в обиход. Тем не менее даже беглого взгляда вполне хватило, чтобы сразу же определить: что-то эти ребята тут делили, но не поделили…

А поразило другое — для того, чтобы жизнь покинула человеческое тело, понадобилась всего-то маленькая аккуратная дырочка во лбу.

С годами острота восприятия той давней, самой первой, встречи со смертью не на кино — или телеэкране, а в реальности, притупилась, но тогда впечатление было сильным, хоть и без истерики. Позже ему не раз встречались любители порассусолить, что, дескать, к виду смерти привыкнуть невозможно. Неправда. Еще как возможно. Особенно если сталкиваешься с ней чаще, чем все остальные.

А уж когда занимаешься расследованием исключительно умышленных убийств годами, привыкнешь как миленький.

Психоаналитически экскурс полковника в собственное прошлое резко прервал телефонный звонок.

— Слушаю, — ответил казенным тоном Букреев.

Звонили с КПП. По мере того, как полковник слушал, брови его все больше поднимались в радостно-удивленном изгибе.

— Направьте его в бюро пропусков! — приказал он, Положив трубку, встал из-за стола и, довольно глуповато улыбаясь, прошелся по кабинету, бормоча себе под нос: — Интересно… Интересно…

Подошел к двери, приоткрыл ее и попросил секретаря:

— Алевтина Васильевна, закажите пропуск на Щепилова Сергея Григорьевича — он сейчас к ним подойдет. И пошлите, пожалуйста, кого-нибудь туда, чтобы проводили его ко мне.

Вернувшись за стол, полковник взглянул на часы. Если аврал и начнется, то не раньше, чем минут через сорок, когда совещания по отделам закончатся.

«Ну очень интересно!» — снова повторил Павел Андреевич он про себя, усмехнувшись.

Через четверть часа секретарь негромко постучалась и, приоткрыв дверь, сообщила:

— К вам Щепилов.

Неожиданно для секретаря — в стенах этого кабинета, во всяком случае, она ничего подобного не видела, — начальник Управления и посетитель крепко обнялись.

— Серега! Сколько лет, сколько зим!

— И я рад тебя видеть, Паша!

— Как же ты меня нашел?

— Земля слухом полнится…

— Друг детства, юности и отчасти молодости, — пояснил Букреев остолбеневшей Алевтине Васильевне, похлопывая товарища по спине и плечам. — Не виделись тридцать… Да нет, поболе! Сколько лет-то? — Вопрос адресовался Щепилову.

— Так тридцать четыре уже.

— Вот именно, — подхватил полковник и, снова взглянув на часы, обратился к Алевтине Васильевне: — Ближайшие двадцать минут меня ни для кого нет. Ну, если только для… — Он выразительно указал пальцем на потолок. Секретарь понимающе кивнула и удалилась.

— Негусто — двадцать-то минут… — заметил Щепилов.

— Да уж, у нас не забалуешь, — согласился Павел Андреевич. — Надеюсь, ты не собираешься сегодня же исчезнуть?

Гость отрицательно помотал головой.

— Планирую, погостить еще в столице, раз уж приехал, — добавил он.

— Вечером посидим? Как ты на это смотришь?

— Само собой, — одобрил перспективу Сергей Григорьевич.

— Заметано, — сказал Букреев. — А сейчас даже чай-кофе не предлагаю. Извини.

— Ничего. Обойдусь, — проявил понимание внезапно объявившийся друг юности и признался: — Вот смотрю на тебя и думаю: встретил бы на улице, не узнал бы.

— Намек понял, — благодушно усмехнулся полковник, который за тридцатичетырехлетний промежуток времени прибавил пуда полтора в весе и подрастерял некогда пышную шевелюру, — словом, превратился в типичного такого плотного дядьку с практически под ноль остриженной головой, каким и должен быть без пяти минут генерал.

— Мне по должности полагается быть солидным, — попытался отшутиться Павел Андреевич и польстил Щепилову. — Зато ты — ну чисто Бандерас!

Гость и впрямь внешне напоминал Хосе Антонио Домингеса Бандераса, впечатляюще воплотившего образ Зорро и других бравых воителей со всяческой нечистью, на киноэкране. Помимо чисто физиономического сходства, так же, как голливудская звезда, Сергей Григорьевич не имел никаких лишних жировых отложений в области талии — поддерживает себя в физической форме, ясно.

— Да ты садись! — запоздало предложил хозяин кабинета, благо стульев в нем было в достатке, ибо многолюдные совещания здесь проходили регулярно. — Рассказывай, каким ветром? Как ты? Что ты? Где ты?

— Долго рассказывать. Разве что конспективно.

— Да хоть как, — ободрил товарища полковник — Мы ведь с тобой, как в восемьдесят втором расстались, так и…

— Закрутила жизнь, разбросала, да так, что и концов не найдешь, — поддакнул ему Сергей Григорьевич.

— Но ты же нашел, — улыбнулся полковник.

— Нашел, — как показалось Букрееву, несколько отстраненно согласился с ним Щепилов и смолк.

— Да ты не тяни, Серега, рассказывай, как жил все эти годы! — нетерпеливо потеребил его Павел Андреевич.

— Как тебя в погранцы забрили… Ты же служить первым ушел… — Букреев утвердительно кивнул. — Ну, вот… Сразу после этого у моего отца двоюродная сестра померла. Одинокая. Бездетная. Завещала ему трехкомнатную кооперативную квартиру в Ярославле. В Бобруйске-то мы в однушке ютились, хотя батя ведущим технологом на «Бобруйскшине» был, а тут трешка перепала! В Ярославле тоже шинное производство имелось. Вот он и рассудил, что хорошему специалисту везде работа найдется. Через месяц перебрались на новое место жительства. Ты же знаешь, тогда с этим просто было: прописался, и ты уже — гражданин РСФСР. В общем, призывался я через полгода уже оттуда.

— Куда попал служить? — спросил Павел Андреевич.

— Не поверишь! — задорно откликнулся Щепилов. — В 103-ю Витебскую. Из Белоруссии уехал, туда и вернулся.

— Десантура, — уважительно произнес полковник и, видимо, припомнив события тех лет, наморщил лоб: — Погоди-ка… Так, Витебскую дивизию почти в полном составе в Афган отправили, как я помню.

— Точно, — подтвердил Щепилов. — Я за речкой* больше года пробыл.

— И как там? — осторожно поинтересовался Букреев, понимая, что тема эта, хоть и позабытая, но для многих болезненная, и с вопросами надо быть аккуратным.

— Да как-то так вышло, что нашу роту грушники под себя забрали. Они за «духовскими» караванами с оружием охотились. Ну там, агентура, разведка, то, сё… А когда все было уже на мази, и только накрыть духов оставалось, нас выписывали. Я трижды на караван ходил, и ничего — цел оставался. На четвертом не повезло: граната за спиной рванула и… Множественные осколочные… Железа из меня вытащили порядочно, а один осколок в бедре до сих пор сидит — хирург сказал, лучше не трогать, сосуд какой-то важный едва не в миллиметре… Полгода в госпитале провалялся. Там же мне «Красную Звезду»

*«За речкой» — на языке военных в 1980-е — служба в Афнганистане. Имеется в виду, чаще всего река Пяндж, которая обозначала границу между Советским Союзом и Афганистаном. Иногда под «речкой» подразумевается и Аму-Дарья.

вручили и комиссовали по ранению, — изложил хронологию событий этой полосы своей жизни гость и замолк в задумчивости.

Букреев попытался отвлечь товарища от бередящих душу мыслей:

— Орденоносец, значит? Молоток! У нас за просто так «Красную Звезду» не получишь! На танцах небось все ярославские девчонки твои были? — как-то излишне бодро неожиданно добавил он.

— Ага, — кисловато усмехнулся Сергей Григорьевич. — Только на костылях не больно-то потанцуешь. Я на и гражданке на них долго еще ковылял… Но ничего, оклемался. Поступил на юридический факультет в ЯрГУ. Закончил. В органы даже не совался, по здоровью — мимо кассы. Попытался устроиться на госслужбу, а там, ты не хуже меня знаешь, что в начале девяностых творилось. В Ярославле ничего для меня не нашлось. В итоге работал где придется. Пару лет промучился, бросил все и уехал в Ленинград. С тех пор там, в адвокатуре.

В душе Букреева шевельнулся червь сомнения. Тридцать четыре года от человека ни слуху ни духу, а тут вдруг, как раз, когда бывший товарищ юности выбивается в немалые полицейские чины, Серега Щепилов — теперь питерский адвокат, солидный, надо полагать, господин, — выскакивает практически ниоткуда, без всякого прямого повода. Скорее всего, неспроста. Не иначе «вопросы порешать» приехал. Но с выводами спешить не стоило.

— И охота тебе всякое дерьмо отмазывать? — нарочито небрежно спросил Букреев, собираясь исподволь прощупать намерения Сергея Григорьевича. — Чего доброго, кровавые мальчики сниться начнут.

Гость понимающе покивал и с саркастической ухмылкой резюмировал:

— Не жалуешь ты нашего брата — адвоката.

— Так не за что! — резко бросил полковник, выплеснув свой вполне праведный гнев. Пусть в натуре ваш клиент черт чертом, вы такого ангела из него слепите, что впору бывает прослезиться от умиления. А судей кто заряжает? Не вы ли? Развратили взятками всю правоохранительную систему.

— Я, само собой, не безгрешен, да, но система твоя и без посторонней помощи сама себя успешно развращает, — холодно возразил Щепилов. — Взятки, насколько мне известно, не только дают. Кто-то их еще и берет.

Не поспоришь, вынужденно согласился Букреев.

— Так что не надо о пустом трындеть, Паша! — уже жестче осадил его старый друг. — Все хороши! А что до меня, я тебе, как есть, так и сказал: мое адвокатство было, считай, вынужденным. Человек так устроен, что ему пить-есть надо, и желательно ежедневно, да еще и семью содержать. Я к тому времени жениться успел, дочка родилась… Вот и пошел в адвокатуру за хлебом насущным. Постепенно притерся. Добился кое-каких успехов. В общем, на жизнь не жалуюсь, — резко закончил он и, не скрывая иронии, добавил: — А чтоб ты на мой счет не заблуждался, объясняю: я, Паша, специализируюсь на экономических преступлениях, а не душегубов и прочих подведомственных тебе лиходеев отмазываю и по определению никаких вопросов с тобой решать не могу.

Конец ознакомительного фрагмента.