Создание птицы

Семён Королёв, 2023

Мэнни Кларксон переживает из-за того, что не похожа на своих сверстников. Покинув дом и отправившись в большой город, она совершает множество открытий, учится принимать себя такой, какая есть, и лучше понимать близких людей.С удивительной тонкостью и чувством юмора Мартин Мюррей рассказывает горько-сладкую повесть о стремлении, утрате и обретении.

Глава седьмая

Однажды мы с Эдди видели извращенца. Мне тогда было всего тринадцать. Мы ждали автобуса на остановке. Это место всегда раздражало меня, я чувствовала себя как-то странно, когда надо было просто стоять у дороги и ждать. А как я говорила, меня совсем не устраивало ожидание, поэтому мне это давалось особенно нелегко. Там был навес из гравиевой смеси, окантованный коричневым бетоном. Он был так чертовски уродлив, что даже вызывал возмущение. Мы никогда не сидели под навесом, мы пристраивались неподалеку на стене или же стояли, прислонившись к ней. Если у Эдди было подходящее настроение, мы придумывали себе какое-нибудь развлечение, например бросались камнями в дорожный знак «Главная дорога».

В этот раз Эдди был в неподходящем настроении, и я стояла у стены, упираясь в нее ногой. Я то приближалась к стене, то отталкивалась от нее ногой — туда-сюда, туда-сюда — так, что у меня в голове начинал звучать определенный ритм. Подъехала машина, из нее высунулся мужчина и стал подманивать меня к себе согнутым пальцем. Эдди стоял у стены и о чем-то думал. Он не проявлял никакого интереса, поэтому я оттолкнулась от стены и направилась к машине. Сидевший в ней человек был немножко похож на мистера Тони из молочного бара: смуглый, с затуманенным взглядом, в хорошо отглаженной рубашке лимонного цвета. Я помню, что сунулась в открытое окно и в лицо мне ударил тяжелый запах, сравнить который с ароматом цветущих роз было бы большой натяжкой. Возможно, это была просто безобразная смесь застоявшегося запаха пота и табачного дыма, но этого было достаточно, чтобы я быстро отступила на шаг назад. Бывает, что человек в значительной степени зависит от своего носа. Мой нос раньше меня самой понял, что этот мужчина отнюдь не доблестный герой. Он спросил меня, знаю ли я, где находится дорога Мидлэнд Хайвей. Конечно, я знала. Это все знали. Она была совсем недалеко. Я принялась махать рукой, показывая, куда ехать, и объяснять, как туда лучше добраться, как вдруг снова почувствовала, что что-то во всем этом не так. Я замолчала и присмотрелась к мужчине.

Мужчина держал в руке свой член. Его ширинка была расстегнута, и оттуда торчала эта штуковина. Я не заметила этого сразу, потому что он был в трусах и потому что виднелся только самый кончик — бледный, как костяшки пальцев, когда крепко сожмешь кулак. Я взглядом подозвала Эдди, и он подошел, оттолкнул меня и заглянул в окно. Эдди стоял и глазел. Я снова заглянула туда же поверх плеча Эдди, просто чтобы убедиться, что это было то самое, о чем я подумала. Я знаю, что мне не следовало на него смотреть, но и сам мужчина тоже на него смотрел. Мы все на него смотрели, будто он был раненым животным. Мужчина, похоже, сдавливал его.

Эдди спросил, что ему надо. Мужчина ответил, что ищет Мидлэнд Хайвей, и предложил отвезти нас домой, после того как мы покажем ему дорогу. Он, видно, думал, что мы придурки. Даже в том возрасте я уже знала, что не следует садиться в машину к мужчине, особенно к такому мерзкому. Эдди мотнул головой и сказал мужчине, чтобы он проваливал. К остановке уже приближался автобус, и мужчина уехал. Эдди начал дико хохотать, и я тоже, потому что вообще-то это круто, когда случается такая мерзость.

— Ты видела? Он тискал его!

— Он извращенец.

— Надо было запомнить номер машины.

— Может, он насильник.

— Ага, ишь, думал, мы в машину полезем.

* * *

Эдди всегда должен был все рассказывать первым. Он был старше.

Когда мы вернулись домой, мама была в кровати. Но на этот раз не по-настоящему. Она просто лежала на застеленной кровати, но все же она была одета не так, как одеваются обычные мамочки. Она была в ночной сорочке, шелковой или атласной, жемчужного цвета, гладкой, как внутренность морской раковины, и по краям обшитой кружевом. Сорочка была маленькой и смотрелась очень элегантно. Мама не была похожа на воспитанницу пансиона для девочек. Непонятно было, зачем она надела такую прекрасную сорочку, когда ее все равно никто не видит. Она играла волосами и читала журнал.

Эдди вбежал в ее комнату и остановился у кровати. Я осталась в дверях.

— Мы видели извращенца, — объявил Эдди.

— Что ты имеешь в виду? — Она выпустила из рук журнал, который тут же закрылся, и протянула руку, чтобы откинуть волосы со лба Эдди. Она любовалась им так, словно он был прекрасным закатом.

— У него член был выставлен напоказ. — Я тянулась к верхнему косяку и от этого становилась очень-очень длинной.

— Знаешь, Манон… — Мама нахмурилась, словно собираясь рассердиться на меня за «член», но ее внимание тут же рассеялось, и она отвела взгляд.

— Все так и было. Это правда. Он предлагал нам сесть к нему в машину, — сказал Эдди и обернулся ко мне в нетерпении, потому что знал, что нуждается в моей помощи, чтобы удержать мамино внимание. А я больше не хотела помогать. Тогда Эдди швырнул на пол школьную сумку, просто ради того шума, который она при этом произвела. Мама снова посмотрела на него и потеребила покрывало.

— Расскажи мне, что произошло.

* * *

Мама отвела нас в полицейский участок. Мы вошли в комнату, где сидел полицейский. Помню, что он был в фуражке и что я следила за тем, как он записывал наши ответы, и думала, что он пишет не очень-то грамотно, и испытывала беспокойство оттого, что человек на такой должности, обладающий полномочиями, не умеет грамотно писать.

— Какая была машина?

— Белый «хольден», — сказал Эдди.

— Нет не белый, серый. — Я различала цвета лучше, чем Эдди. Может, он и был самородком, но я хотя бы имела художественные способности, как говорил учитель рисования, и я точно помнила цвет. Кроме того, это же я первая увидела машину, а не Эдди. Но он всегда имел право говорить первым.

Полицейский улыбнулся и посмотрел на маму, которая закинула ногу на ногу и заправила волосы за ухо.

— Ну, номер, я думаю, ты не запомнила?

— Нет, — сказала я.

Эдди сжимал подбородок и издавал звук «м-м-м», как будто он напряженно думал. А потом он назвал номер. Я знала, что он его просто выдумал, потому что не хотел произвести глупого впечатления из-за того, что первым делом не запомнил номер. Полицейский записал выдуманный номер. Теперь уж они никогда не поймают извращенца, подумала я.

— И ты говоришь, машина была белой? — спросил он у Эдди.

— Ага.

— Эдуарду можно верить. — Мама положила руку Эдди на ногу и улыбнулась, и было видно, что она нравится полицейскому, это было понятно по его взгляду, он смотрел на нее как-то интимно.

А между тем машина была серой. Я точно знала, что она была серой.

* * *

Позже мы с Эдди рассказали об извращенце папе. Мы болтали и смеялись в гостиной. Мама поднялась с кровати, пришла к нам и остановилась в дверях. Папа посмотрел на нее.

— Что случилось, Эмма? — спросил он. — Ты выглядишь так, будто только что видела призрака.

Она стояла в дверях с таким обвиняющим видом, что мы все, не отрываясь, смотрели на нее. Она так сильно закусила губы, что их практически не было видно. Из-под длинного халата выглядывали босые ноги. Папа встал с дивана и направился к ней. Она отмахнулась от него и плотнее стянула края халата на груди.

— Я не сяду на этот диван. Я не поддержу этого. Он отвратителен. — Она сказала «не поддержу», хотя имела в виду «не выдержу», потому что иногда ей мешал ее французский и она путала слова. Это беспокоило меня, потому что, сколько бы раз вы ее ни поправляли, она все равно говорила неправильно. Она делала это нарочно, чтобы привлечь внимание.

— А чем диван плох? — сказал Эдди, и мы все уставились на старый бедный диван.

Он был у нас, сколько я себя помнила. Может быть, сначала он принадлежал Айви и Бенджамину, нашим бабушке и дедушке, и знавал лучшие времена. Надо признать, те времена прошли. Обивку украшал рисунок в виде блестящих золотых виньеток, подлокотники имели весьма потрепанный вид, а в подушках были дыры, из которых лезли пружины, стремившиеся порвать вашу одежду, если вы не проявляли должной осторожности. Чтобы прикрыть эти дыры, мы укутали диван в старое коричневое шерстяное одеяло, но оно всегда сползало волной где-то в середине. Одеяло было покрыто собачьей шерстью.

— У меня от него депрессия. Каждый раз, когда я смотрю на него, у меня начинается депрессия, — заявила она, задрав подбородок и глядя вниз на диван, как будто он был почти непереносимо уродлив, так что и взглянуть-то на него невозможно, а можно только указывать на него дрожащими пальцами.

Папа сидел на краю дивана, сцепив руки.

— Он весь выношен! — закричала она. — Ты что, не видишь? Весь выношен. Это куча мусора. — Ее голос взвился в крайнем нетерпении, и она нацелила его на отца, будто он совершил ужасное-преужасное злодеяние, заставив ее жить рядом с кучей мусора.

Это даже навело меня на размышления: действительно ли так ужасно сидеть на куче мусора? — хотя я никогда раньше даже и не смотрела на диван под таким углом зрения. Я просунула палец под одну из проплешин на подлокотнике и сильно потянула за нить, которую там нащупала, чтобы проверить, порвется ли она. Папа мягко смотрел на маму. Эдди включил телик.

— Тогда давай сменим обивку, да? Хорошо, Эмма? — произнес папа в немного воркующей голубиной манере.

Она не ответила. Она судорожно приглаживала свои волосы.

— Не надо сегодня из-за этого волноваться. Завтра ты можешь позвонить мистеру Бондарелли. Почему бы тебе не присесть? — Он столкнул сидевшего рядом с ним Му с дивана, а мы подвинулись, чтобы маме хватило места.

Но она быстро скрылась из виду, прошлепав босыми ногами по коридору. Она ушла в свою спальню, а Му забрался обратно на диван.