Наэтэ. Роман на грани реальности

Сергей Аданин

Герои романа бегут из мира, где «банк, скоринг, троллинг, цифровизация… ё-цивилизация». Андрей мечтает жить в Атлантиде, а не в «большом и безобразном» городе, где работает «на благо бизнесменов» в пиар-агентстве и глушит депрессию вином. Его судьбу меняет встреча с Наэтэ – девушкой словно из «иного» мира. Они творят собственную реальность, в которой «любовь не охладела». Но ему нечего ей дать в «этом» мире, у него нет «плана». Он следует за Наэтэ в её «Страну Любви». Только где эта страна?..

Глава 5. Соблазнение соблазнённого

Анрэи проснулся от того, что в своём сне он был с Наэтэ, — как будто они где-то в другой жизни совсем, где много глубокого голубого света неба, зелени, которая на этом фоне была такой яркой, как в раю, наверное, — и Наэтэ смеётся и завлекает его, она в светло-светло-голубой тунике, которая на фоне тёмно-тёмно-голубого неба кажется почти нежно-серебряной, а её светлые русые волосы — почти золотыми… И они обнимаются, и он не может сдержать желание… И вот, проснулся — от этой невозможности «сдержать желание». «О, Боже, — как юнец, — только и подумал он. — Наэтэ, ты у меня уже и во сне, а не только наяву…». Они лежали уже по-другому на его чудном, скрипевшем всеми пружинами, диване — она к нему спиной, его лицо в её волосах, — лежали, прижавшись друг к другу — где у него «впуклость», живот, там у неё «выпуклость»… Она крепко и тихо спала… Он минуту, наверное, боялся пошелохнуться, потом почти резко встал… Посмотрел на спящую Наэтэ… Её бёдра, защищённые надёжно его халатом, высились холмом, который до сладкой боли хотелось обнять, целовать, взобраться на него — как на настоящий холм, усыпанный цветами, и в травах, — там упасть и пропасть…

А ноги её почти выправились из халата и, наверное, мёрзли… Он собрал с пола закомканный плед и — почти с сожалением — накрыл Наэтэ, включая её ноги, по самый подбородок, и руки накрыл — они лежали спокойно, расслабленно, так спят не ведающие страха, верящие, что защита абсолютна, и с ними ничего не может случиться. Никогда… У него дрогнули глаза, и он скорее-скорее в душ, переодеваться… Наэтэ его вчера так заводила, — он этого будто и не замечал, а теперь вот… Эротический сон.

Было утро, но было ещё темно… Когда он принимал душ, то обратил внимание — впервые, наверное — на то, какая убогая и грязная здесь ванна. Хотя он не любил грязных ванн, и эту он чистил со тщанием дня три назад. Но сколько ни чисти сантехнику в этих старых, на скорую руку сложенных «кирпичках», всё одно: ржавые пятна, тёмные разводы, выщербины, и вообще — потолок в ванной жутко грязный. Он этого до сегодня не замечал, — теперь он представил, как Наэтэ здесь будет мыться… Болезненно поморщился.., но что он может сделать? Вот сейчас, сегодня?.. Вымывшись, он отрыл в платяном шкафу другой свой халат — лёгкий, «пижамный», с целью опять забраться к Наэтэ под плед. Про подушки он подумал сразу, как встал, — но не знал, как подсунуть подушку под голову Наэтэ, чтоб не разбудить, — и решил: «будем пока так». Затем убрал с паласа разбросанные ими вещи — куртку, буцы свои, «принцессины ботинки» — он поцеловал каждый в носочек, каблучок, — колготки Наэтэ… И начал беспокоиться, что слишком долго он без Наэтэ, забрался к ней под плед и прижался всем телом, и затих, пытаясь услышать её дыхание… Чуть не испугался до смерти, что она — не дышит, но потом понял — дышит, совсем почти незаметно, тёплая-тёплая стала под пледом, — даже сквозь платье, которое не сняла, и его увесистый халат от неё шло такое тепло, что хотелось потрогать его руками… Он пригрелся и не заметил, как снова уснул. В ожидании праздника, — как в детстве — перед своим днём рождения…

…Второй раз, когда Анрэи проснулся, его ослепил свет дня, которым было лицо Наэтэ, и он утопал в её волосах, а она, склонившись над ним, смотрела, смотрела на него, легонько шмыгая носом, — да она лежала на нём! Её губы, ставшие снова чуть полнее и намного ярче, слегка-слегка подрагивали. Она была уже без халата, а только в своём платьице, и сверху их обоих укрывал плед… Её тяжесть настолько была приятной.., — грудь, которая прижималась к его груди, ключицам, и «высилась» над взором, была так волнующе близка, что он мгновенно — с места в карьер — задышал глубоко и судорожно.

— Наэтэ!.. Наэтэ! — он тихо молился. Не говорил.

— Анрэи, Анрэи, — она улыбалась, улыбалась! — сквозь слёзы, готовые опять выпасть из её влажных сияющих глаз.

— Я тебя разбудила? Я тяжёлая, — да?

— Нет, ты лёгкая.., ты, как песчинка, — нет, пушинка, — нет, ворсинка пушинки…

Она заулыбалась, почти засмеялась! — чуть закусив нижнюю губу.

— Не ври, врунишка, — я тебя задавлю.., — нежно и ласково она улыбалась всем лицом.

— Ты улыбаешься, Наэтэ, — ты улыбаешься!

— Потому что ты у меня есть…

Он замкнул вокруг неё руки:

— Я тебя захватил и украл.

Она положила свою голову — щекой — на его лицо. Такой аромат источало её лицо, какой бывает, наверное, только в раю, который ему приснился, и где была она же.

— Неправда, — сказал она, и то, как она говорит «внутри», там, за её же щекой, он будто услышал ушами, — это я тебя украла. У тех, кто раньше украл тебя у меня…

Она снова подняла лицо над его глазами.

— Я вернула то, что мне принадлежит. Всегда было моим.

И смотрела, смотрела на него — любовно и безотрывно. А он так же — на неё. Веря, что это она, но не веря, что это он.

— Я первый вернул то, что мне принадлежит, — его глаза лучились мокрым.

— Нет, я первая, — и её глаза тоже лучились, и тоже мокрым.

Праздник, в предвкушении которого они спали эту ночь, начинался…

Наэтэ решила встать. Она уже улыбалась — без горького излома на губах. И в какой-то миг из её глаз «вышло» такое сияние радости, пока ещё «украдкой» почти, что Анрэи потерял дух, дыхание. Ей нужно было перебраться через него, и она, сев рядом, перебросила через его грудь свои тяжёлые ноги — её бедро прямо у его подбородка.

— Ой, задавишь, — придушенно засмеялся он, — а сам начал гладить её ногу, и спину. Которую она выгнула, вздохнув с истомой.

— Тебе нравятся мои ноги? — почему-то спросила она, глядя на него сверху, как хозяйка волшебного мира.

— О, да!

— Целуй их! — и придвинула для поцелуя своё божественное левое бедро, потом вдруг ловко перебралась через него, вскочила во весь рост, рядом с диваном, и засмеялась — шалунья.

— Наэтэ, ты убегаешь, — он потянул к ней руки.

— А ты догони! — она, смеясь, встала на колени, наклонилась, закрыв его волосами, и припала к его губам своими. Губы их крест-накрест встретились, лица также… Потом опять вскочила. Он не выдержал, поднялся, сел на диване.

— Наэтэ, ты меня сводишь с ума, — он жаловался, ей же. — Если я свихнусь, то ты же меня и бросишь…

Она засмеялась — сомкнутыми губами, и это так было прекрасно, — ни один художник не смог бы передать эту чудотворную игру на лице Наэтэ. Её смех и улыбка были одновременно и влекущие, и детские, — уголки губ её в этой игре чувств открывали её всю, по-детски светлую, наивную, радостную, игривую… «Такие, наверное, ангелы — так им хорошо в небесных сферах, как она смеётся», — подумал Анрэи.

И тут она сказала, как воспитательница в детсаду детям:

— Анрэи, я хочу в душ. У тебя есть что-нибудь вместо моего платья?

И опять засмеялась — влекуще и по-детски…

Он тоже засмеялся такой постановке вопроса.

— У меня вместо твоего платья есть какие-нибудь штаны…

Она снова засмеялась, и, «напав» на него, уронила на диван, придавив его голову грудью, и сказала:

— Я буду тебя мучить, пока ты не дашь мне свою рубаху…

Он приобнял её со спины, руки его задрожали. Он целовал её — изнутри неё…

— А-а! — хитрый какой, — она села на коленях на диване — рядом с ним — и взмолилась:

— Анрэи, пожалуйста, дай мне скорее что-нибудь, мне так надоело это платье! Я хочу твою рубаху, немедленно!.. И хочу быть чистой!..

Последнюю фразу она говорила уже, как хозяйка волшебного мира, где он вдруг оказался.

— Я приказываю тебе! — заявила она строго. И опять засмеялась…

Пока она мылась, он перерыл все свои вещи, пытаясь что-то найти для неё, и переживая, стыдясь за ванну. Вот сейчас выйдет и посмотрит на него другими глазами. Вроде как в дворницкую попала. А думала — к принцу.

Наконец, он нашёл лёгкую, довольно широкую и длинную, почти белую, в мелкую светло-коричневую полоску, рубаху — из дареных ему на последний день рождения всё теми же родителями… Подойдя к двери ванной, он увидел, что она не закрыта изнутри. Он тихонько открыл её. Наэтэ стояла на коленках за полупрозрачной шторкой ванны и плескалась… Он, протянув руку, положил рубаху на стиральную машинку, стоявшую одним боком впритык к ванне, а другим — почти впритык к двери. Снова прикрыв эту дверь за собой, пошёл на кухню, чтобы, пока Наэтэ плещется, сварить кофе и хоть яйца всмятку, — что ли… «Сварить кофе» — громко сказано, — воду вскипятить для растворимого. Особых «разносолов» у него нет, есть кое-какие «запасы» — всё такое примитивное, «босяцкое». Лапша, тушёнка, яйца.., ну, пельмени замороженные в холодильнике. Да и всё, в общем.

Он был охвачен не то что «нетерпением», а чем-то похожим на лихорадку. Яйца на газе у него переварились, а чайник он раза три включал… Выключив газ под переваренными яйцами, он обернулся и… Перед ним стояла Наэтэ — в его рубахе, надетой на мокрое тело, — волосы мокрые, совсем без объёма, «обнажили» её лицо и глаза, сделав их фантастически влекущими. Как проступили «из воздуха» истинные черты прекрасного — не лица даже, а лика Наэтэ. Она смотрела на него как-то таинственно-серьёзно… Рубашка прилипла к её мокрой груди, и, словно, не скрывала, а тоже — обнажала её. Полы рубахи едва прикрывали её «интимности», она была босая…

Он подошёл к ней — в своём лёгком халате, — тоже босый, кстати. Положил ладони ей на ключицы, получилось и на грудь, — ласково, осторожно. Выражение лица её не поменялось, глаза смотрели не на него, а, скорее, «вовнутрь», носик её слегка пошмыгивал, дыхание было немного сбивчивым, а тело чуть подрагивало. Он стал прикасаться губами к её лицу, глазам, мокрым волосам… Вдруг она обняла его за шею, и близко-близко её губы оказались у его губ… Он обнял её спину, и стал целовать в губы… Она начала отвечать ему… И с каждым поцелуем его желание становилось нестерпимей. И он уже переставал владеть собой… И повторял, когда не целовал, — «Наэтэ, Наэтэ, Наэтэ…».

Она только раз сказала:

— Анрэи, — вся прильнув к нему.

Затем она развела полы его халата, занесла колено… Спросила:

— Удержишь меня? — почти, как на экзамене.

И — не дождавшись ответа — повисла на нём, обхватив руками шею, а ногами — поясницу, так что он чуть пошатнулся — из-за её тяжести… Она вскрикнула и начала судорожно дышать:

— Ах! Ах!.. Анрэи! Анрэи!..

Они привалились к стене, и он устоял. Она так крепко его обнимала, а он — держал… И так быстро, показалось ему, он отдаёт ей всё, что стал сдерживаться… Она, похоже, и сама так чувствовала, но как они ни старались «потянуть», а крикнули от прошившего их «разряда» довольно скоро, неожиданно, почти разом… Она так сжала его, и так стала всем телом «дышать» через нос, а потом вскрикивать и стонать, целовать, целовать его.., с трудом выговаривая и тут же «глотая» его имя, которое ему дала:

— «нрэи, «нрэи…

— Наэтэ, Наэтэ…

Она висла на нём, не желая отпускать из своих рук, ног… Он уже не мог стоять, стал оползать… на пол, с нею, потом растянулся на полу, — она оставалась «сидеть» в его средокрестье.., вытянув по нему ноги, отклонившись и оперевшись на руки.., резко вздыхала — то носом, то ртом, постанывала, и:

— Ах! Ах!..

Он закусил губу, понял, что сейчас заревёт белугой — от благодарности какой-то…

— Будь во мне, пожалуйста.., — сказала она, с трудом перебивая своё же дыхание, — не уходи, не бросай меня…

Согнув ноги в коленях, она поставила ступни на сгибы его локтей — вся открылась ему… Пуговицы на его рубахе, которая была на ней, отлетели, видимо…, и он не в силах был оторвать от неё глаз. Руки его были прижаты её ногами к полу, и вот так, «стреноженный», он готов был умереть в ней, под ней — как угодно, — лишь бы не «бросать» её… Наконец, он поднялся, сев, — она не отпускала его… Кое-как они всё же встали, и он присел на табурет, а она осталась у него на коленях, лицом к нему, вся вжавшись в него, продолжая обнимать, и он её обнимал также крепко… Так они сидели ещё долго, не желая верить, что их страсть требует некоторого перерыва, всё-таки…

Так «просто» всё получилось, показалось Анрэи…

— Ты мой, — Наэтэ всё ещё резко и глубоко вздыхала и постанывала. — Ты мой, мой…

У него всё занемело… Он улыбнулся, и попытался встать — с нею вместе, и не смог. Она засмеялась:

— А говорил, выдержишь!

— И выдержу! — упрямился он…

Кое-как они встали, но стояли всё равно, обнявшись…

— Ну, вот — опять в душ, — сказала Наэтэ. Чур, я первая…

— Можно помочь тебе мыться?

Она засмеялась, а потом её глаза дрогнули от слёз опять.

— Сегодня нет.

— Хотя бы под дверью постоять, — он серьёзно не хотел отпускать её.

— Ну, ладно, — милостиво разрешила она.

Она опять плескалась, а он её звал и звал:

— Наэтэ, ты скоро?..

— Нет, не скоро, — дразнила она его.

Потом он вдруг замолк. Она уже вытиралась. Прислушалась, — тишина. Открыла дверь, и хотела — как есть — голая шагнуть и броситься в комнату — где он?! И… занёсши ногу, увидела, что он стоит на коленях, прижавшись лбом к полу.

Она рассмеялась.

— Анрэи, что ты делаешь?

— Молюсь.

— Кому?

— Тебе!

Она рассмеялась ещё больше. И так стояла, смеясь.

— Анрэи, перестань, — ну-ка поднимись! А то я наступлю тебе на голову.

— Наступай!

Она поставила на его затылок и темя свою голую ступню, удерживая ногу на весу.

— Наступила!

И не могла опять сдержать смеха.

— Нет, не наступила, только прикидываешься.

Она:

— Ну пожалуйста, встань!

И, нагнувшись над ним, стала тянуть его вверх, за плечи… Он вдруг легко встал, и увидел её… И обомлел. Опять. И сказал:

— Наэтэ, я люблю тебя.

У неё задрожали губы, она заплакала и бросилась ему на шею…

Он взял её — голую — на руки, принёс в комнату, посадил на диван, — встал перед нею на колени, и — держа свои ладони на её коленях — смотрел, смотрел на неё. Она опять шмыгала носом — от слёз ли, или оттого, что уже замёрзла, и позволяла себя купать — ему, в его же глазах…

Он почувствовал, что ей холодно… И снова обернул её в свой тёплый халат… А она не хотела отпускать его в душ, от себя — так же, как он её…