Система «Морской лев»

Сергей Александрович Вербицкий

Этот роман об Американо-иракской войне 1990 года. Советские подводники отправляются на эту войну, чтобы защитить диктатора Саддама Хусейна.

Папка №2

Запись датирована 24 июня 1990 года

Все это время, пока сознание Захарова воспроизводило отрывочную спираль ушедшего времени, он сидел, неподвижно ковыряя взглядом перегородку, отделяющую пассажиров от пилотов вертолета. Наконец, когда картина воспоминаний была завершена последним мазком прощания с женой, Иван Алексеевич, осознав свое местонахождение, повернулся к своему спутнику. Леонид Сергеевич сидел напротив него и, не дождавшись ответа на свое приветствие, решил покамест не возобновлять разговор, заметив на лице своего попутчика вуаль некоего расстройства после пробуждения.

— До острова еще далеко? — спросил Захаров.

Канарейкин, давно ожидавший, когда представится случай возобновить разговор, в котором он надеялся поближе познакомиться с Захаровым, тут же подскочил с кресла и подошел к нему. Разительный запах тройного одеколона вонзился в нос Захарова. Тыча толстым пальцем в мутное стекло, Канарейкин ответил:

— Да почти приехали, в-о-о-н там, вдали, видите?

— Ага.

Захаров повернулся, и действительно, среди волн Берингова моря едва заметно выглядывало зернышко суши. Канарейкин, уже не дождавшись очередного вопроса со стороны Захарова, во избежание разрушения еще хрупкого мостика диалога сам приступил к его укреплению.

— Как самочувствие?

— Да так… в общем, неплохо.

— А я вот, знаете, не могу спать ни в машине, ни в поезде, ни в самолете, ни тем более в таких условиях, — и он возвел руки кверху, словно готовясь выполнить молитвенный ритуал мусульман. — Не могу спать в стесненном положении, хоть ты тресни. При моих-то габаритах нужно что-то побольше, а эти кресла совсем для меня не годятся, — похлопывая себя по бокам, с улыбкой произнес Канарейкин и снова уселся в кресло, закрыв его полностью своей тучной фигурой. Захаров рассмеялся.

— Да, — улыбаясь, сказал Захаров, — наверное, и на армейских кроватях вам тоже уснуть нелегко.

— И не только на кроватях, — у меня трудности еще и с одеждой. Я всю форму на заказ шил. С кроватями-то я только на острове столкнулся. До этого-то я при штабах служил, так что на квартире ночевал, а там у меня все под мой размер было устроено. А здесь-то, — указывая толстым, как бревно, пальцем в сторону окошка, — пока из двух одну не сварили, я не мог как следует и выспаться. Сами посудите, ведь как получается: если человек испытывает какую-то неустроенность, он и работу свою будет выполнять не с полной отдачей. Вы меня понимаете? (Захаров кивнул в ответ.) Ведь что получается: сегодня я плохо выспался, завтра, выходя из своего кабинета, стукнулся о дверной проем, потом сел на стул, на котором чувствую себя посаженным на кол. И вот в течение-то всего дня колют человека, как иголки, разные там неприятности и не дают ему сосредоточиться на выполнении своей работы. И что из этого получится, а? То-то, ничего. Вот ведь в чем закавыка, понимаете?

Рассуждения Канарейкина забавляли Захарова, привыкшего, наоборот, приспосабливаться к уже создавшимся условиям.

— Да, а похудеть не пробовали? — спросил Захаров.

— Ой, — махнув расстроено рукой, произнес Канарейкин, — сколько раз брался, а как понервничаю, так начинаю есть без остановки, и все похудание на нет. Неуемный аппетит, проклятый, всегда подводит. Наверное, я слаб в порывах, — горестно сказал Канарейкин. Захаров, с любопытством слушая, разглядывал Канарейкина, словно огромного хомяка, вылезшего из норы в весеннюю пору.

Среди ржаных колосков солнечного отлива колхозного поля средней полосы России вырыл себе норку хомяк обыкновенный. Уже из округи на крыльях перелетных птиц стремительно уносилось лето, а робкий желтый дождь, предвестник смены цвета природы, уже пролил свои первые капли. Задолго до внешних его проявлений маленький зверек почувствовал запах перемен. Он уже давно готовился к белой спячке, заготавливая провиант.

Подходили к концу и летние каникулы у Ванюши. Родители привезли его в деревню к бабушке еще в начале лета, чтобы малыш побывал на природе и набрался витаминов, а его молодые легкие очистились бы от загазованного городского воздуха. Уже послезавтра мама и папа должны были за ним приехать, и он решил приготовить для них подарок, отправившись в лес для того, чтобы найти различные ветки, внешне похожие на загадочных животных. По возвращении из оазиса жизни Ванюше пришлось обходить ржаной прямоугольник. Подумав немного, он отважился пройти сквозь него, и это решение подкрепила невдалеке вспорхнувшая незнакомая птица. Ванюше очень захотелось посмотреть на гнездо, и, быть может, ему удастся увидеть уже подросших птенчиков. Захватившее желание бросило его с головой в золотые волны ржаного моря. Пробираясь сквозь штыки колосьев, малыш внимательно смотрел себе под ноги, затаив в душе зыбкую надежду на скорую встречу. Поиски продолжались довольно долго, и Ванюша, сам того не замечая, уже пересек середину поля, а надежда, таявшая с каждой секундой, призывала его оставить заманчивую затею и направиться к дороге, ведущей к дому, как вдруг он заметил небольшого пушистого, рыжего, с двумя белыми пятнами по бокам зверька. Ваня остановился, притаившись в нескольких шагах. Хомяк, не заметив мальчика, продолжал сидеть на задних лапах, луща ржаной колосок, засовывая за щеку добытые им зернышки, отчего он толстел прямо на глазах. Увиденное необычное зрелище чрезвычайно заинтересовало Ваню, и он тихонько наблюдал за удивительным зверьком. Наконец, когда сумки ржаного колоса опустели, хомяк, переваливаясь с боку на бок, с безмерно раздутыми щеками скрылся в норе.

Ваня, чтобы вновь увидеть забавное зрелище, сорвал колосок и положил его недалеко от входа в норку незнакомого зверька. Тут же из темного отверстия показалась треугольная голова, но, как только черные глазки-бусинки заметили присутствие мальчика, хомяк тут же скрылся в глубине земли. Подождав немного, Ваня уже отчаялся было увидеть его снова и хотел уже вставать с корточек, как зверек опять высунулся из своего домика. Неуемный аппетит пересилил страх, и он осторожно дотронулся до желанного лакомства, которое держал малыш. Почувствовав себя в безопасности, хомяк вылез полностью, принявшись с ходу за любимую работу. Малыш был вне себя от радости, между тем хомяк, довольно проворно работая передними лапками, словно руками, доставал заветные зернышки. Ване захотелось покормить хомяка из рук, и он растер в ладонях колос: получив от такой операции несколько зернышек, он поднес их к мордочке зверька. Тот от неожиданности отпрыгнул, словно ужаленный, и уже в следующий момент хотел было дать деру, но замер, и через короткое время нос хомяка уже обнюхивал Ванину ладонь. После этого он осторожно взял передними лапками зерно и отправил его в защечный мешок. На малыша успех эксперимента произвел неизгладимое впечатление, и его уже подтачивало желание прижать к себе пушистый комочек. И как только он взял за белые пятнышки хомяка, почувствовав хрупкие ребра зверька, в которые было заключено импульсивное сердечко, тот пронзительно пискнул, извернулся и, укусив за мизинец малыша, скрылся в темной норе. Ванюша вскрикнул от боли, а на девственно белом пальце проявились первые капли крови. Все желание продолжать эксперименты унесло штормовым ветром боли, и мальчик, забыв даже про корзинку, побежал, засунув раненый мизинец в рот, к бабушке Насте.

— Ба-а-ба, ба-а-ба, меня мыска без хостика кусила, — уже с крыльца трезвонил необыкновенно высокий голос Вани.

Бабушка Настя в это время была на огороде и, как только заслышала первые звуки Ванюшиного призыва, бросив все, побежала к внуку. Войдя в избу, она увидела комичное зрелище: Ваня ойкал, дуя на палец, прыгая с одно ноги на другую. Когда внук увидел любимую бабушку, он бросился к ней и, уткнувшись в подол, жалобно проголосил:

— Ба-а-ба, меня мыска без хостика кусила.

— Где укусила?

— Там, в поле. Воть!!! — и малыш показал укушенный палец, на котором снова начала проявляться кровь.

— Господи боже мой, — испугано пролепетала Анастасия Васильевна и бросилась искать бинт и зеленку.

Как только она оказала всю должную в таких случаях медицинскую помощь своему драгоценному внуку, то приняла воинственную позу, подперев бока кулаками.

— Ванечка, где эта мышь, будь она неладна? Пойдем ее накажем, — она взяла стоящую в углу лопату.

— Что ты, баба. Значит, и тебя мыска зазазила, — взобравшись к любимой бабушке на руки, прошептал ей в самое ухо.

— Чем заразила? — откровенно удивленная и ничего не понимающая, спросила Анастасия Васильевна.

— Меня, когда мыска кусила, я тоже хотел засыпить ее в нойке, но я этого не стал делать.

— Почему? — с еще большим удивлением спросила бабушка.

— Потому сьто я должен выстоять. Когда мыска кусила меня, она меня зазазила злом, и добло бы умело во мне, если б я засыпал нойку. А тут я выстоял, только вот, оказывается, тебя зазазил. Баба, ты должна выстоять, как я. Не надо губить мыску, она и так наказана: ей кто-то хостик откусил.

Бабушка рассмеялась и сказала:

— Ладно, не будем мышку убивать. Раз внук выстоял перед злом, значит, и бабушка выстоит. Ну как, пальчик больше не болит?

— Неть.

— Тогда пошли обедать.

Вертолет тем временем начинал заходить на посадку на остров, представлявший собой клочок суши с каменистым окладом на юге. В виде восьмерки он протянулся с запада на восток. Почти всю его поверхность покрывала трава, и лишь кое-где рос особняком кустарник. Береговая линия была слабо изрезана. В прибрежных водах резвились морские котики, а над ними парили в поисках рыбы крачки, чайки и бакланы.

Пролетев еще несколько минут, вертолет завис и начал медленно снижаться, поднимая воздушные волны на зеленой поверхности. Первым из винтокрылой машины, кряхтя, вылез Канарейкин: осмотревшись вокруг, он сразу же направился прочь от него. Затем из вертолета показался Захаров. Прохладный морской ветер тут же объял его голову, внося в сознание окончательную свежесть после сна. Когда они с полковником уже отошли на приличное расстояние от машины, та осторожно оторвалась от земли, пустившись в обратный путь на материк.

— Ну, вот и дома, — произнес Канарейкин, когда гул работающего ротора вертолета был уже почти не слышен.

— А где база? — рассеянно оглядываясь по сторонам, спросил Захаров.

— Вон там, — и Канарейкин показал в сторону огромного холма высотой около двухсот метров на западе острова. Его подножие уже начиналось в пятидесяти метрах от них. Захаров оглядел холм, но ничего, что бы напоминало военно-морскую базу подводных лодок, не заметил.

— За холмом? — задал уточняющий вопрос Захаров.

— Да нет же, она под холмом, — ответил Канарейкин и пошел к ближайшему кусту. Захаров, ничего не понимая, следовал за ним. Подойдя к растению, полковник легким движением своей пухлой руки вырвал его с корнем.

— Вот и вход, — указывая на образовавшееся углубление, сказал Канарейкин и нагнулся. Послышались шипение выходящего воздуха и резкий звук открывающегося люка. Захаров подошел ближе к полковнику, который уже стоял на четвереньках, пытаясь начать спускаться по примыкающей к люку лестнице, ведущей вниз.

— Чудеса какие-то, — сказал Захаров, подойдя к Канарейкину.

— Никакие не чудеса: сейчас спустимся и будем на базе, — ответил ему Канарейкин, скрывшись в люке уже наполовину. Как только он оказался на дне, Захаров последовал за ним.

— Здесь что, бомбоубежище было что ли? — спросил Захаров, опустившись на дно тоннеля и оглядываясь по сторонам.

— Не было никакого бомбоубежища. Это запасной вход на базу, — ответил Канарейкин.

— А где основной?

— Там, наверху: его снаружи не откроешь, — сказал Канарейкин.

Тоннель, внутри которого они оказались, был похож на обыкновенный городской подземный переход. Не дожидаясь, когда Захаров осмотрится, Канарейкин пошел вглубь. Через несколько минут оба были у довольно массивной стальной двери, справа от которой на уровне вытянутой руки была прикреплена небольшая коробочка с продольной прорезью и пульсирующей красной лампочкой под ней. Канарейкин подошел к ней вплотную и, достав из внутреннего кармана небольших размеров прямоугольную пластиковую карточку, провел ею по прорези. Лампочка сменила свой цвет на зеленый, а затем послышалось уже знакомое уху Захарова глухое шипение, дверь едва слышно ушла вправо. По другую сторону двери стояли два молодых солдата, одетые в форму защитного цвета, с автоматами Калашникова. Захаров вместе с полковником проследовал дальше, очутившись посередине большого помещения, из каждого угла которого уходили в неизвестное направление коридоры.

— Дежурный! — крикнул Канарейкин.

Из боковой будки выбежал такой же человек, одетый в зеленую форму, с повязкой на руке «Дежурный». Подбежав к полковнику, козырнув, отрапортовал:

— Товарищ полковник, за время моего дежурства никаких происшествий не произошло, дежурный старшина Яковлев.

— Хорошо, хорошо, Яковлев. Ты вот что: отправь-ка людей закрыть наружный люк, — сказал вальяжно Канарейкин.

— Есть, — так же четко ответил старшина и, повторно отдав честь, убежал.

— Ну, как вам? — обращаясь к Захарову с довольной улыбкой, спросил полковник.

— Нормально, — не поняв вопроса, ответил Захаров.

— Нормально? Ну, тогда пошли на кухню. Есть небось хотите?

— Да, есть чуть-чуть.

— Ну, пойдем, пойдем, сейчас поедим.

И они свернули в один из коридоров с аббревиатурой «АВ-1». Пройдя немного, завернули в еще один точно такой же коридор направо и спустя некоторое время очутились в уютной комнате, посередине которой стоял массивный дубовый стол.

— Это офицерская столовая, — сказал Канарейкин, — садитесь, сейчас позавтракаем.

В эту минуту к полковнику подбежал человек в белом фартуке и белом колпаке на голове.

— Кузнецов, что у нас сегодня на завтрак? — потирая руки, с некоторым удовольствием спросил Канарейкин.

— Салат «Оливье», мороженое с клубникой и ананасовый сок.

— Давай, неси сынок, скорей, и еще булочки с повидлом не забудь и два пирожных.

— Любите сладкое? — спросил Захаров.

— Обожаю.

Когда перед ними оказались все упомянутые полковником блюда, Захаров, глядя на сервированный стол (а на нем стояла вся необходимая для этих продуктов посуда, включая специальные маленькие ложечки для мороженого), спросил:

— У вас здесь всех так кормят или это только в честь нашей встречи?

— Как вам сказать, Иван Алексеевич, — Канарейкин впервые за время их знакомства назвал Захарова по имени-отчеству, и вышло это у него с каким-то холодком. — Специально для нашей встречи сюда еще ничего и не приносили. Впрочем, сейчас исправим. Кузнецов, голубчик, принеси-ка нам по сто пятьдесят коньячка и лимончика закусить.

— Да вы тут как у Христа за пазухой живете, — с еще большим удивлением и восторгом сказал Захаров.

— Да нет, не у Христа, а у родной Коммунистической партии. Помните, я вам в вертолете говорил об условиях?

Захаров кивнул в ответ.

— Так вот, я вам тогда не сказал самого главного. Чем выше звание у человека, тем больше у него власти. Так?

— Предположим.

— Не предположим, а так оно и есть: я не люблю, когда люди прикидываются, не подтверждая очевидные истины…

— Хорошо, хорошо. Это так, — сказал Захаров, предвидя обиду Канарейкина за его игривый настрой по отношению к нему

— Стало быть, и возможностей у него становится больше, так?

— Так.

— Ну, а, когда вдобавок к власти поручают ему очень важное и ответственное дело, уж наверняка ему полномочий предоставят еще больше, так ведь?

— Так, — уже по привычке согласительно кивал Захаров.

— А раз так, то делайте выводы, Иван Алексеевич… А что касается этого, — Канарейкин показал на стоящие на столе тарелки, — то всех здесь кормят так или не так, вы сейчас сами поймете. Ответьте мне на один вопрос: завтрак рядового советского инженера чем-нибудь отличается от завтрака, скажем, первого секретаря обкома?

— Естественно, отличается.

— Так вот и здесь примерно так же отличается завтрак командира подводной лодки от простого солдата из роты охраны базы.

— Значит, мы здесь мороженое едим, а рядовые матросы перловку уминают?

— Зачем перловку — гречневую кашу на молоке. Они же не склад с ржавым оборудованием охраняют, а базу с очень, заметьте это себе, с очень дорогостоящей техникой.

После этого возникла пауза.

— Ладно, Иван Алексеевич, потом поговорим, а сейчас… — Канарейкин поднял рюмку с коньяком, — давайте выпьем за наше знакомство и плодотворное сотрудничество. Чтобы, так сказать… если образно, конечно, говорить… зубцы вашей шестеренки вошли ровно в мои прорези и у нас с вами, таким образом, получилась бы плотная зубчатая передача в общем механизме нашей базы.

— Вот это тост, — с улыбкой сказал Захаров.

Оба выпили и закусили дольками лимона. После этого они принялись завтракать, Канарейкин ел быстро и умело и поэтому раньше закончил. Откинувшись на спинку стула, он посмотрел на Захарова.

— Так, Иван Алексеевич, — оглядывая его с ног до головы, сказал Канарейкин, — вам бы надо привести себя в порядок и, наверное, выспаться.

— Было бы неплохо, — дожевывая, ответил Захаров.

— Тогда пошли.

Они встали и вышли из-за стола. Полковник повел Захарова в его будущую комнату, которая находилась в противоположном крыле базы. Подойдя к двери с номером 023КП, Канарейкин снова достал карточку и так же, как и перед входной дверью, провел ею по прорези встроенной в стену металлической коробочки, после чего распахнул дверь.

— Вот ваши апартаменты, Иван Алексеевич. Ну, как вам?

— Не знаю, — пожав плечами, ответил Захаров.

— Тогда располагайтесь, — и посмотрев на электронные часы, он добавил: — Обед у нас в два, полдник в четыре, а ужин в восемь. Обедать теперь вам вряд ли захочется, а вот к полднику я зайду за вами. Вечером же заполним необходимые бумаги. Ну, а теперь счастливо выспаться, — сказал Канарейкин и, повернувшись, вышел обратно в коридор, закрыв за собой дверь.

Полутемная комната без окна была небольших размеров. Тут же, недалеко от входной двери, стоял маленький столик со стулом, а напротив него — обыкновенная пружинная армейская кровать. Сбоку была прикреплена раковина умывальника, а рядом с ней в углу — небольшая дверь. Захаров заглянул в нее, обнаружил унитаз. «Комната с персональным сортиром», — подумал он. И, положив на стол дипломат с вещами, он завалился прямо в одежде на кровать. Сон не пришлось долго уговаривать: нагрянув внезапно, он заставил Захарова рухнуть в его пустоту.