Прозрачная тень

Сергей Бусахин (2021)

В книге «Прозрачная тень» автор с лёгким юмором рассказывает о своих друзьях-художниках и знакомых, живущих по-своему интересной и необычной жизнью, в которой порой происходит много загадочного и странного. Они размышляют, философствуют и пытаются понять тайну истинного искусства. Книга охватывает достаточно большой промежуток времени: от последних лет социализма до наших дней. Особого внимания заслуживают прекрасные авторские иллюстрации, которые не только украшают книгу, но и помогают глубже проникнуть в смысл текстов.

От Керчи до Кальяо

На носовую палубу вышел здоровенный толстый матрос с блинообразным лицом и вздёрнутым носом.

Он только что позавтракал и решил подышать свежим морским воздухом. Мимо проплывали корабли, буксирные катера и моторные лодки, а в туманном небе парили беспокойные чайки и кричали резкими, пронзительными голосами. Керченский порт, ощетинившись стрелами многочисленных подъёмных кранов, просыпался, сбрасывая с себя туман прошедшей ночи, и приступал к трудовому дню. Толстый матрос сытно рыгнул, потом потянулся и зевнул, широко открыв рот.

— Поосторожней зевай, а то чайка, избавляясь от переваренных продуктов питания, случайно может их в твой объёмный рот определить, — весело предупредил его внезапно появившийся боцман, — и потом, пора тебе переодеться в рабочую одежду. Скоро начнутся судовые работы, так что зевать некогда.

— Не надо мне ля-ля! — задетый за живое шуткой боцмана, сердито воскликнул толстый матрос. — Не первый год рыбачу. Знаем, что к чему!

— Ну-ну, — тихо сказал боцман и ушёл.

В восемь часов утра толстый матрос, переодевшись в рабочую робу, стоял на кормовой палубе с гордо поднятой головой и, пристально вглядываясь в горизонт, получал задание от боцмана. Боцман, видимо привыкший к выкрутасам разнокалиберной команды, спокойным и тихим голосом растолковывал круг его обязанностей.

Научно-поисковое судно «Профессор Месяцев», пройдя всевозможные проверки, медленно двигалось по Керченскому проливу. Впереди нас ждёт тяжёлая, но интересная научная работа. В этот раз предстоит исследовать прибрежные воды Перу и определить рыбные запасы этого района. Наше судно пойдёт туда своим ходом: из Чёрного моря через пролив Босфор — в Мраморное море, потом пролив Дарданеллы — в Эгейское море, незаметный переход в море Средиземное и через Гибралтарский пролив — в Атлантический океан. Пересечём Атлантику и через Панамский канал попадём в Тихий океан. Затем повернём на юг и, пройдя вдоль побережий Колумбии и Эквадора, окажемся в районе наших работ: на шельфе Перу. Можно было бы и не перечислять всех этих названий, но решил подпустить немного романтики в этот рассказ, надеясь, что кому-то это будет интересно и этот кто-то возьмёт карту и с замиранием сердца проследит весь наш экзотический маршрут.

Блинообразный, после трудового дня, хныкал, сидя в столовой перед пустой тарелкой, вспоминая службу в армии и своего товарища-сослуживца — под два метра ростом, которому всегда давали двойную порцию еды.

— А я что, хуже? У меня вес не меньше ста килограмм. При такой ломовой работе и при малокалорийном питании, которое здесь практикуется, мне точно не выжить! После этого рейса я жениться задумал, а теперь чувствую, что такая скудная кормёжка весь мой мужской шарм уничтожит, а ведь я от природы красавец писаный. Эй, повар, добавки хочу!

— Может, тебе ещё и подгузник надеть, писаный луноликий красавец, — отзывается из камбуза повар. — Знал, куда шёл работать. Здесь у нас суровые трудовые будни. Тебе надо было в стриптизёры податься с такой смазливой физиономией. Заблудился ты, парень.

Нас с Лёшей на время рейса поселили в «музыкальную каюту». Дело в том, что она находилась точно над судовым двигателем, и, ложась спать, мы «с наслаждением» вслушивались в его «небесные мелодии». Однако умудрялись быстро засыпать, убаюканные незнакомыми звуками и постоянной тряской, исходящей от этого музыкального двигателя. В конце концов мы так к этому привыкли, что, когда судно ложилось в дрейф и двигатель выключали, никак не могли заснуть и начинали, как неприкаянные, бродить по спящему судну или выходили на палубу и всю ночь смотрели на звёзды. Лёша в такие бессонные ночи, чтобы как-то убить время, пристрастился бегать за судовым котёнком. Котёнку эта игра до того понравилась, что даже в то время, когда Лёша крепко спал под монотонный шум двигателя, он прибегал в нашу каюту, дверь которой всегда была приоткрыта для проветривания, и с разбегу прыгал, как правило, ему на голову. Лёша испуганно кричал: «Брысь!» — и «игра» продолжалась. Ко всему прочему мы не были любителями кондиционеров и обычно на ночь выключали его, открывая иллюминатор, чтобы дышать здоровым морским воздухом. По этой причине иногда при шторме, когда волна ударяла в наш борт, морская вода, заглушая все «небесные» звуки, с рёвом врывалась в каюту, создавая небольшой водоём, в котором начинали плавать тапочки и другие носильные вещи, встречающиеся у неё на пути. Однажды я проснулся в три часа ночи от страшного грохота, раздавшегося в соседней каюте, и в это же мгновение мощный поток воды обрушился на моего друга, который спал на нижней койке, но, видимо уже закалённый подобным вторжением морской стихии и внезапным пробуждением, Лёша весело запел:

— Малая земля, великая земля… — и, насладившись своим исполнением столь популярной песни, бросился, по щиколотку в воде, задраивать иллюминатор.

В это время наше судно, ведомое вторым штурманом, прыгало с волны на волну, словно взбесившаяся лошадь. Сверкали синеватые вспышки молнии. Слышались раскаты грома. В соседней каюте продолжало что-то грохотать, и сквозь шум волн оттуда до нас едва доносилось:

— Только бы дожить до утра, только бы дожить…

Качаясь с боку на бок и сотрясаясь от мощных ударов разбушевавшейся стихии, НПС «Профессор Месяцев» продолжало медленно, но уверено приближаться к Босфору, а я, упираясь то головой, то ногами в переборки, вспоминал нашу недолгую стоянку в Керчи: гору Митридат с развалинами Пантикапея — некогда мегаполиса, основанного греками ещё в седьмом веке до нашей эры, впоследствии ставшего столицей могущественного Боспорского царства. До сих пор дожди вымывают из земли древние монеты с изображением тогдашнего властителя Митридата, и только после нашествия гуннов в четвёртом веке нашей эры это царство перестало существовать. Поднявшись на гору, среди развалин, мы с печалью в душе созерцали последствия этого идиотского нашествия. Я в расстроенных чувствах подумал: «А ведь, по сути дела, на протяжении всей истории существования человечества то и дело возникают подобные идиотские нашествия, и, судя по всему, продолжение следует… Самое ужасное в этом — гибель миллионов людей. Однако за давностью лет мы этого не ощущаем и только констатируем как факт: “Оказывается, было разрушительное нашествие — вот почему исчезла эта древняя цивилизация”, — а сожаления и боли души за погибших ни в чём не повинных людей не происходит. Раз так, то нетрудно предугадать наше дальнейшее существование на земле-матушке».

К утру мы подошли к Босфору. Все, кто были свободны от вахтенных работ, высыпали на палубу и с детским восторгом созерцали заморскую землю. Расстояние до берега было сравнительно небольшое, но Лёша вышел на пеленгаторную палубу с двадцатикратной подзорной трубой и упивался разглядыванием внутреннего убранства турецких квартир. Турки что-то радостно кричали и махали нам руками, а мы им молча махали в ответ. Так, полные восторга, мы наблюдали изумительный по красоте мост, словно паривший над нами на каких-то небесных нитях, древнюю Святую Софию, маяк «Леандровая башня», который я помнил ещё по картине нашего гениального живописца Ивана Айвазовского… Дарданеллы проходили ночью, и особо любопытные, надеявшиеся увидеть нечто необыкновенное, к своему разочарованию, смогли разглядеть только цепочку береговых огней и какие-то смутные очертания, не помогла даже Лёшина подзорная труба.

Средиземное море. Утром в тумане едва просматривались греческие острова, и только благодаря всё той же подзорной трубе удалось разглядеть угловатую «крепость», которая оказалась, со слов энциклопедически подкованного Лёши, женским монастырём, а зелёные поля, раскинувшиеся вокруг монастыря, возделывались руками насельниц. Стройные тёмно-зелёные кипарисы рельефно выделялись на фоне песочного цвета, со множеством трещин и расщелин, гор… Мы движемся всё дальше, и вот уже только прямоугольный маяк белеет на растворяющихся в голубоватой дымке скалах.

Наконец-то открылся судовой ларёк. Радости луноликого красавца не было предела, он с плотоядным рёвом и мужским шармом подбежал к открытой двери ларька и, сглатывая набежавшую слюну, затараторил: тушёнку, колбасу, сыр…

Ларёчник посмотрел на него словно на умалишённого и, не меняя бесстрастного выражения лица, ответил:

— Нету.

— Как это нету? — ещё не веря в крушение своих надежд, спросил луноликий красавец.

— А вот так — нету, и всё, — не сдавался ларёчник.

— Тогда какого… ты открыл свой… ларёк! — с мужским шармом в голосе возопил луноликий.

— Могу только выдать залежавшееся тухлое печенье и прошлогоднее засахаренное варенье, — всё так же бесстрастно ответил ларёчник и, помолчав, добавил: — На остальное требуется разрешение второго штурмана, как заготовителя судового продовольствия.

В дальнейшем, всё так же с омертвелым лицом, ларёчник обвешивал всех, кто получил разрешение от второго штурмана и жаждал разнообразить судовое меню. Причём обвешивал капитально и хладнокровно, видимо, по негласной договорённости всё с тем же вторым штурманом. Недовес доходил более чем до двухсот грамм. Когда кто-то начинал возмущаться, то ответ был один:

— Так ведь качает!

— Почему же качка действует только на недовес, а не на перевес? — заинтересованно спрашивал обвешенный.

— Что я могу поделать, если весы так устроены, — разводил руками ларёчник, продолжая своё весёленькое дельце.

В дальнейшем-то всё выяснилось: продукты из ларька оказались почти все распроданы ещё в Севастополе, где судно находилось на ремонте, и напрямую причастен к этому был всё тот же второй штурман, как ответственный за снабжение продовольствием судна, уходящего в полугодичный рейс. Чтобы скрыть свои тёмные делишки, он и решил таким вульгарным способом компенсировать недостачу.

Атлетически сложённый Лёша, пока судно совершало переход к месту работ, всё время пропадал на пеленгаторной палубе, где с небывалым усердием накачивал мышцы с помощью спортивных снарядов и подставлял своё натренированное тело под ласковые лучи тропического солнца. При этом, для более ровного загара, мазался пахучими маслами. Иногда, к удивлению судовой команды, демонстрировал замысловатые приёмы японской борьбы карате. Одно время к нему присоединился луноликий красавец.

— Хочу дополнить свою мужскую харизму к возвращению домой идеальным рельефом мышц, — гордо вскинув свой курносый нос в небеса, надменно сказал он. — Как в Керчи на пляж выйду, так все девки мои будут.

Однако через несколько дней усиленных тренировок под чутким Лёшиным руководством, с ненавистью посмотрев на спортивные снаряды, уныло произнёс:

— Это какие-то средневековые орудия пыток, а при такой скудной кормёжке только последние мышцы растеряешь. Боцман мне сказал, что когда окажемся в районе работ и пойдёт рыба — вот тогда еды будет навалом, а сейчас оставь силы для судовых работ. Мне дистрофики на судне не нужны.

Чтобы как-то скрасить наше однообразное существование на время перехода, Лёша наладился изготавливать вино из соков, которые нам периодически выдавали в трёхлитровых банках.

— Надо покрутить бутылёк. Без внимания его оставлять нельзя. Он этого не любит.

Лёша открывает дверцу лабораторного стола, достаёт из него десятилитровую бутыль, в которой уже пенится долгожданный напиток, и начинает самозабвенно её покачивать. Он тискает здоровенную бутыль, как любимое дитя, и радуется, если процесс брожения идёт нормально, но в этот раз что-то пошло не так.

— Процесс идёт, но не так быстро, как хотелось бы, — разочарованно констатирует винодел и принимается ещё интенсивнее раскачивать «любимое дитя».

Вдруг из коридора послышался голос нашей начальницы Мадам Вонг — так между собой мы её называли. Она не любила, когда подчинённые ей научные сотрудники занимались посторонними делами, а не уходили с головой в предназначенную им работу. Поэтому Лёша тут же перестал убаюкивать бутылёк с бурлящим кофейного цвета напитком, задвинул его подальше в стол и закрыл дверцу. Опечаленный, вышел на траловую палубу и внимательно осмотрел траловые лебёдки, которые вскоре начнут работать без отдыха днём и ночью. Удовлетворив таким образом своё любопытство, поднялся на пеленгаторную палубу и с упоением принялся корчить из себя брутала, нагружая свои мышцы всевозможными спортивными снарядами.

Чтобы вывести команду из стрессовой ситуации замкнутого пространства, а мы уже несколько дней как находились в Атлантическом океане и двигались по направлению к Панамскому каналу, капитан решил дать отдых экипажу и устроить массовое купание в океане. Судно легло в дрейф. Капитан по спикеру прочитал последние наставления, после чего старпом дал команду, и многоликая ревущая толпа матросов посыпалась за борт. Я пребывал в какой-то эйфории: мы купались посреди Атлантического океана! Ещё несколько дней назад я даже представить себе не мог, что это будет возможно, а сейчас, прыгая с борта судна, я был счастлив, как ребёнок, который получил долгожданную игрушку. С левого борта спустили штормтрап, по нему нырнувший с борта возвращался назад, чтобы с громким воплем в очередной раз лететь вниз головой в прохладные солёные воды. В это время Лёша не спеша спускался по штормтрапу, который лёгкой волной мотало из стороны в сторону. Однако физические упражнения на пеленгаторной палубе не прошли даром, он цепко держался за его сизалевые канаты и шаг за шагом приближался к намеченной цели. Плавал он с мыслями об акулах, а четырёхкилометровая глубина океана повергала его в ужас. Мне тоже было жутковато. Я впервые купался в открытых океанических водах. Дух захватывало от ощущения невероятной глубины, которую я почти физически ощущал под собой. Когда я находился на борту судна, мне казалось, что на океане полный штиль, но оказавшись в воде, к своему изумлению заметил, как пологие, едва заметные волны с широкой амплитудой колебания не спеша шли одна за другой, создавая иллюзия дыхания океана… Наконец последний любитель морского купания поднялся на борт. Заработал двигатель, и судно двинулось дальше.

До Панамского канала всего десять миль. Слева хорошо просматривается портовый город Колон. Вероятно, на рейде мы простоим несколько дней, ожидая своей очереди на проход по каналу, в строительстве которого, кстати, принимал участие известный французский художник Гоген. Все экипажи иностранных судов, которых скопилось здесь видимо-невидимо, на время стоянки отпускают в увольнение. Мы же остаёмся на борту. Экономия валюты! Любители рыбалки достают удочки и наслаждаются рыбной ловлей. Жаркое липкое солнце Панамы радуется нам и освещает своим небесным светом этот неведомый нам мир и эти белоснежные колоновские постройки. С берега лёгкий ветер несёт к нам таинственные ароматы. Слышатся загадочные и трепетные звуки, шелест листвы тропических пальм, а вдали едва просматриваются в мареве дня голубые горы. Над нами проплывают розоватые облака и медленно растворяются в пронзительной небесной синеве. Мимо стремительно проносится парусная яхта. Четвёрка пеликанов испуганно шарахается прочь, а из воды выпрыгивает стая летучих рыб и, пролетев над водой с десяток метров, исчезает в тёплой, изумрудного цвета воде. Из ниоткуда вдруг возникает танкер с надписью на борту AGELIC PROTECTOR. Солнечные лучи яркими бликами рассыпаются по воде. Танкер, с оплавленными солнцем бортами, то появляется, то исчезает, а вскоре, теряя очертания, исчезает совсем…

Пока мы в ожидании своей очереди стояли около Колона, капитаном нашего судна был вызван шипчандлер. На утлой, но юркой лодчонке подплыл незаметный тёмный мужичонка и, поднявшись на борт судна, исчез в каюте капитана. Вскоре вся нижняя палуба была уставлена ящиками с гнилыми овощами и фруктами. На ботдек выбежал капитан, причмокивая и закатывая глаза от удовольствия, суетливо спустил за борт шкерт, один конец которого остался у него в руках, а к нижнему концу сидящий в лодке человек привязал коробку из-под дрожжей. Всё так же суетясь и причмокивая, что у него выражало крайний восторг, капитан поднял коробку и, судорожно схватив её, стремительно убежал в свою каюту.

Большую часть гнилых овощей и фруктов разобрали и спрятали в холодильник, а самые гнилые остатки раздали команде. Гнилые продукты, как в фильме Эйзенштейна «Броненосец “Потёмкин”», возмутили экипаж, но никто в тёплые тропические воды не полетел вниз головой, а вместо этого вышел старпом и, округлив слоновьи глазки бывшего служащего расстрельной команды, прочитал стихи собственного сочинения, а потом заявил:

— Это вам только кажется, что они испорчены, на самом деле они просто перезрели, а перезревшие фрукты всегда мягче и слаще. Я, например, только их и потребляю в пищу.

После чего принялся потчевать экипаж рассуждениями о необходимости не болтаться часами без дела и терять зрение на созерцании чуждого нам мира, а, заботясь о своём здоровье, вовремя убирать скоропортящиеся продукты в холодильник. Из его рассуждений выходило, что это мы виноваты и недоглядели за привезённым товаром. Короче, пошли какие-то дурацкие шуточки, и все разошлись по своим делам.

Вот и остались позади таинственный Колон, и неизвестный Кристобаль, и фантастически устроенный шлюзовой канал с вагонетками, которые медленно на стальных тросах тащили наше судно, и мордастый американский полицейский с кольтом и дубинкой на поясе… Покинув шлюз, бросили якорь и стояли до восьми утра, видимо пропуская встречные корабли. После чего целый день шли по искусственному озеру Гатун, которое появилось в начале двадцатого века после постройки дамбы на реке Чагрес. Жёлто-зелёного цвета вода окружала россыпи крошечных островков с бархатно-зелёной растительностью и почти чёрными тенями, тяжело лежащими на розовато-зеленоватых лужайках. Оттуда доносилось многоголосое пение птиц, и белоснежные цапли то тут, то там светились яркими пятнами. В небесах парили стаи коршунов, а над нашим судном порхали ярко раскрашенные бабочки. Пахло прелой землёй и ещё чем-то незнакомым и пряным. Все, кому не лень, торчали на верхней палубе под жгучими лучами тропического солнца: неотрывно смотрели и громко восторгались, очарованные этой сказочной красотой. Моя душа тосковала и уносила меня в эту прохладную тень и дальше — за кроны пальм в голубую дымку гор… Вот мимо проплывает самый большой на этом озере остров Барро-Колорадо — название звучное и красивое, как и сам остров, округло перекатывается на языке — Барро-Ко-ло-ра-до. Хрупкая пирога с двумя истощёнными рыбаками, стремительные моторные лодки, белая яхта, на которой упитанные загорелые американцы, развалившись в ротанговых креслах и попивая кока-колу, улыбаясь, приветствуют нас, — всё это осталось позади… Мы опять стоим у шлюза и ждём своей очереди, пройдя который окажемся на озере с не менее красивым названием Милафлорес.

Одной Мадам Вонг не повезло. Когда она загорала на пеленгаторной палубе, на неё село какое-то летающее неизвестное насекомое, незаметно заползло под мышку и уже там больно укусило нашу начальницу. Мадам Вонг ойкнула, после чего принялась бродить по судну и, поднимая руку, с довольным выражением на лице, демонстрировать всем желающим опухшую подмышку, которую судовой доктор уже помазал зелёнкой и утешил её рассказом о том, что и сам неоднократно попадал в подобные переделки, но, как ни странно, до сих пор жив и здоров.

Наконец, пройдя озеро Милафлорес, мы продолжили своё неспешное движение по последнему каналу Справа, на высоком, поросшем густой растительностью берегу, хорошо просматривалась скромная, сиреневого цвета, плита — памятник строителям Панамского канала, — на которой барельефом выступали два согнувшихся землекопа в широкополых шляпах и с мотыгами в руках. Это память о многотысячной армии наёмных рабочих, неимоверными усилиями которых был построен этот канал, а сколько их здесь погибло от непосильного труда и болезней — одному Богу известно. Поль Гоген спас от смерти своего друга, тоже художника, Лаваля, заболевшего здесь тропической лихорадкой. Деньги, вырученные за несколько недель каторжного труда, ушли на лечение друга и обратный путь в Париж.

Перед выходом в Тихий океан проходим два шлюза. Над последним из них сооружена застеклённая смотровая площадка, на которой расположились любопытные панамцы, с интересом наблюдающие за проходящими судами и работой шлюзов. Так тоже можно развлекаться. Мужчины и женщины, удобно расположившись в креслах, то и дело смотрят в бинокли и фотографируют, весело переговариваясь между собой…

Белозубый панамский полицейский помахал нам рукой на прощанье, и мы помахали ему в ответ, и уже над нами тонким арабеском взметнулся мост, соединивший два американских континента. Вечернее зеленоватое небо, фиолетовые с траурной каймой тучи, нежная полоска палевого заката на горизонте и расцвеченный вечерними огнями город Бальбоа, повсюду несметное количество яхт, словно гигантские белые чайки мирно покачиваются на пологих волнах. Уже в сумерках проходим острова Наос, Перико и Фламенко, объединённые между собой длинной автострадой, а чуть поодаль — бурого цвета скалу Сан-Хосе, поросшую чахлым кустарником. Всё это постепенно таяло в сумраке надвигающейся ночи, и только город Панама ещё долго сиял рельефными контурами своих небоскрёбов. В конце концов и его поглотила непроглядная, чёрная, как дёготь, тропическая ночь. Тихий океан, словно оправдывая своё название, встретил нас полным штилем. Наше судно медленно поворачивало на юг. Скоро нам предстоит пересекать экватор, а значит, праздник Нептуна не за горами, и кто-то с внутренним содроганием ждёт этого дня…

Гром нарастал, и вот уже серебряный лик луны, удивлённый и холодный, последний раз мелькнул и скрылся в серой мгле, однако праздник по случаю перехода экватора продолжался. «Русалка» Натали сидела на деревянном помосте откинувшись на спинку стула, закинув ногу на ногу, с бокалом в руках. Ей хотелось казаться весёлой и расслабленной, что удавалось с большим трудом: то ли грубая рыболовная сеть, накинутая на голые плечи, то ли тяжёлый сизалевый парик, от которого отвратительно воняло соляркой и машинным маслом, или ей было плохо от газированной воды с привкусом ржавого металла, плескавшейся в мутно-жёлтом бокале, а может быть, от соседства Нептуна, роль которого привычно и старательно исполнял старпом, постоянно таращившийся на её обнажённые ноги, — всё это сковывало её движения и не позволяло в полной мере радоваться праздничному дню. В то время как возбуждённый Нептун беспрерывно отпускал солёные непристойности и разбавлял их самодельными стихами, после чего требовал то или иное наказание для тех, кто впервые пересекал экватор. Черти, вымазанные сажей, начинали радостно выть, хватали несчастного новичка-грешника и тащили его на «заклание». В это время Лёша в костюме звездочёта, с усеянным разноцветными звёздами картонным колпаком на голове, держа в руках длинный свиток, предрекал каким-то гнусным голосом дальнейшую судьбу всем «грешникам». Роль русалки Натали нравилась всё меньше. Она ёжилась от прохладного ветра, а посиневший от холода «слуга», как заведённый, продолжал махать опахалом. Мне почему-то было не очень весело смотреть, как безропотно шли люди на истязания. «Доктор» обливал всех испытуемых фиолетовой жидкостью и запихивал в рот страдальцу жёлтые таблетки. Ветер трепал его белый халат, на котором снизу вверх было выведено чёрной краской: «Умри со смехом!» «Брадобрей» не скупясь громадным помазком мазал густой жёлто-оранжевой жижей лицо, грудь и ноги. Несчастного тут же хватали «черти» и засовывали в так называемое чистилище — узкий, длиной около трёх метров, короб, увешанный внутри грязным промасленным тряпьём, тот проползал его насквозь. На выходе его, ещё более грязного и почти невменяемого, опять хватали «черти» и с размаху бросали в «райскую купель», сколоченную из досок и покрытую брезентом, которая наполовину была заполнена морской водой. Полёт в купель мог проходить и вниз головой, и спиной, и боком — как придётся. Не давая жертве опомниться, его тут же извлекали наружу и, мокрого и дрожащего, подводили к Нептуну, где он получал кружку кислого вина и, кисло улыбаясь, залпом его выпивали. Нептун поздравлял его с успешно пройденным испытанием и вручал грамоту о прохождении экватора.

Мы с Лёшей избежали этой участи, потому что до этого, в других экспедициях не раз проходили экватор и, кроме того, приняли непосредственное участие в этом шоу. Я его оформлял, а Лёша очень смешно и артистично сыграл роль звездочёта, и, когда он выступал, вся команда покатывалась со смеху.

После прохода экватора все надеялись, что нам разрешат заход в Гуаякиль — портовый город Эквадора. Полтора месяца мы пребывали на судне и не выходили на сушу. Однако «Центр» нам ответил: «В связи с полной укомплектованностью судна горючим, водой и продовольствием заход до конца рейса считаем нецелесообразным».

Люди живут и веселятся, а ими управляют хитро и жестоко, не позволяя задуматься о Божественности всего сущего, о вечной душе и о пути совершенства, который она всегда будет проходить… И вот уже который месяц мы занимаемся пустословием, работой и элементарными жизненными утехами. Жизнь на судне течёт однообразно и извращённо, и уже забывается та относительная свобода, где можно «стоять на одной ноге», не рискуя исчезнуть или раствориться в вечно движущейся материи, где можно, не думая ни о чём, лечь на спину в зелёную траву и, наслаждаясь пением птиц, смотреть на плывущие по небу облака.

Уже второй месяц, как мы работаем на Чилийском шельфе. Тропическая зона, а холод, можно сказать, собачий. Небо почти всё время затянуто облаками. Больших штормов, слава Богу, пока не было, однако зыбь и плохая остойчивость судна из-за того, что его танки почти без горючего, заставляют постоянно за что-нибудь цепляться. Тралы идут один за другим, но уловы небольшие и много мелкой и незнакомой рыбы, и этого довольно, чтобы провозиться с её определением и анализами до самого утра. Вот так — романтика перехода к месту работ сменилась обыденностью и рутиной. Тем не менее время летит быстро и незаметно, и я утешаю себя мыслью о том, что всё же иногда необходимо попадать в подобные жизненные ситуации, чтобы понять, что к чему в окружающем тебя мире.

Наконец-то отвратительная похлёбка под названием «украинский борщ» на комбижиру, который с палец толщиной всегда покрывал эту ядовитую жидкость, и так называемые котлеты по-киевски, просачивающиеся сквозь вилку в виде дурно пахнущей коричневой слизи, а ещё сверху политые зловонной оранжевого цвета подливкой, заставили хозкомиссию во главе со старшим технологом судна провести ревизию продуктов. В результате этой проверки обнаружено отсутствие значительного количества продовольствия, которое по списку должно было быть закуплено ещё в Керчи. Произошло мошенничество на крупную сумму денежных средств, поэтому срочно объявили общесудовое собрание, на котором обвиняли второго помощника капитана, как основного заготовителя продовольствия.

— Морду ему надо набить! За борт его! Вычесть у него из зарплаты всё, что наворовал! — кричали с мест матросы.

А тут ещё старший технолог подлил масла в огонь:

— Мне неудобно об этом говорить, но, когда мы закончили проверку и выявили такую громадную недостачу продуктов, второй штурман предложил мне взятку, чтобы я замял это дело.

После этих слов вдруг вскочил, с потным и красным от волнения лицом, обвиняемый и сначала как-то по-петушиному выкрикнул что-то нечленораздельное, а потом, собравшись с мыслями, обратился с неожиданным вопросом к обвинителю:

— А сколько стоит коробка дрожжей, которую в Колоне почему-то получал лично капитан?

В первые секунды старший технолог растерялся и даже испуганно посмотрел на собравшихся. Его вороватые глазки забегали, руки задрожали. В кубрике, где проходило собрание, наступила зловещая тишина. Все напряжённо ждали ответа.

— Пожалуйста, я могу сказать, сколько они стоят. Дрожжи обошлись нам в сорок шесть рублей. — После этих слов старший технолог успокоился и уже с улыбкой смотрел на своего подельника.

— А где они? Где? — визгливым голосом завопил подельник. — Вы их оприходовали? Что-то я их в глаза не видел! Отвечай, негодяй! — После этих слов он громко икнул и сел.

— Пусть всё как на духу выскажет! — воскликнул луноликий. — А то я вкалываю, как муравей. На свадьбу себе зарабатываю. Уже ноги ели таскаю от недоедания, даже гимнастические упражнения по совету боцмана забросил, а он тут втихаря рожу себе наедает! Подлец ты, штурман, коли своего рядового собрата до истощения доводишь. Теперь по твоей милости меня точно невеста отвергнет, если я в таком жалком виде заявлюсь к ней свататься.

— Да уж, такой писаный красавец был в начале рейса, — раздался с места насмешливый голос судового повара, — а теперь и смотреть не на что — один нос остался.

После таких слов от самого повара нервы луноликого не выдержали, и, издав жалобный стон, он погрузился в голодный обморок и упал на соседа. Тот под тяжестью истощённого красавца только крякнул и вместе с ним повалился на пол. Матросы негодующе загалдели и в гневе решили надавать оплеух проворовавшемуся второму штурману, но тот, воспользовавшись суматохой в связи с падением изголодавшегося луноликого красавца, умудрился незаметно выскользнуть из кубрика и запереться у себя в каюте. Ещё какое-то время собравшиеся шумели и грозили убежавшему штурману натруженными кулаками, но вскоре, успокоившись, разошлись по своим каютам… Всё осталось по-прежнему. Только луноликому «повезло»: на обед он теперь получал двойную порцию жидких котлет с гарниром, что на время успокоило его и даже иногда можно было видеть на пеленгаторной палубе с гантелями в руках.

Когда после собрания мы с Лёшей обсуждали всё услышанное, и особенно об этой таинственной коробке дрожжей, то пришли к выводу, что, видимо, в ней находились деньги, которые капитан получил за махинации с продуктами для судна. Вероятно, предназначенные для выброса на помойку испорченные продукты по бросовым ценам были проданы нам, а по накладным — числились как продукты высокого качества. Разница в стоимости в виде валюты и находилась в этой пресловутой коробке.

После очередной продовольственной аферы матросы решили составить свой список необходимых им продуктов питания и передали его капитану с условием, чтобы в следующий раз он заказал их через шипчандлера.

— Хорошо жрать захотели?! — прочитав список и придя в бешенство, завопил капитан. — Вот вам! — и показал рукой непристойный жест.

Вскоре из «Центра» пришла радиограмма, в которой сообщалось, что второй помощник капитана понижается в должности — до третьего помощника, а недостачу необходимо покрыть за счёт экономии на продуктах питания. Ликованию капитана не было предела, а обвиняемый — теперь третий штурман — пребывал на седьмом небе от счастья, что так легко отделался, гоголем ходил по судну, всем своим видом демонстрируя, что теперь он честный человек.

Скоро заканчивается рейс. Пришла пора отчёта, и большую часть времени мы проводим в лаборатории, подводя итоги проделанной работы. Я не стал в этом рассказе писать о нашей научной работе на этом судне. Всё это выглядело бы скучно и нудно, день за днём — одно и то же: как мы сутками не спали, выходя к тралам, разбирали улов, затем делали всевозможные анализы пойманных рыб и определяли их видовую принадлежность, после чего фиксировали их в формалине. Надо было бы тогда употреблять всякие научные термины и названия на латинском языке. Тогда бы это больше походило на научно-популярную статью, например, для журнала «Наука и жизнь». Мне же хотелось создать художественный, с налётом романтики и поэзии, рассказ. По существу, по прошествии лет, в памяти остаются только отдельные эпизоды простых человеческих взаимоотношений, да и то далеко не все.

В южном полушарии Земли, где мы сейчас находимся, наступило лето. Жара становится просто невыносимой. Но Лёша в свободное от отчёта время опять начал пропадать на пеленгаторной палубе, «выравнивая загар» своего тела, решив переплюнуть в этом важном мероприятии вечно сонного и мечтающего после возвращения домой стать сутенёром Валька — стажёра-радиста, который весь рейс только этим и занимался, да ещё исступлённо точил нож, сидя на пеленгаторной палубе. Вот и в этот раз, когда Лёша пришёл на очередную тренировку, почти чёрный от загара Валёк, как всегда, сидел на пеленгаторной палубе с точильным камнем и ножом в руках.

— Зачем ты всё время точишь нож? — настороженно поинтересовался любознательный Лёша. — Как ни приду на тренировку, так ты всё с ножом тут сидишь.

Валёк странно посмотрел на спортсмена и ничего ему не ответил, а молча вырвал у себя из головы клок волос и провёл по нему тонко отточенным лезвием, и разрезанные на весу волосы посыпались на металлическую палубу. На всякий случай Лёша не стал больше задавать других вопросов, а отойдя к противоположному от странного стажёра-радиста борту, подставил своё тело под горячие лучи тропического солнца.

Наконец очередной рейс подошёл к концу. Наше судно стоит на рейде в порту Кальяо. Мы получили местную валюту и ждём, когда подойдёт ланч, чтобы отвезти нас на берег. Там мы будем носиться по местным лавочкам и магазинам в поисках самобытных сувениров, потом на переполненном потными телами автобусе поедем в столицу Перу — Лиму, где тоже будем на бегу любоваться местными достопримечательностями и опять покупать сувениры. А через два дня мы окажемся на борту самолёта и полетим на родину, в Россию.