Дорога на Старобалык. Были и небыли о людях и маленьких чудесах

Сергей Владимиров

Можно ли победить коррупцию кулаками?Сколько стоит костер в лесу?Как оживить голубя?Какую тайну скрывает Обское море?Нравятся ли путаны полицейским?Как избавиться от личных демонов?Очевидные и неочевидные ответы на эти и другие вопросы в новом сборнике рассказов сибирского писателя Сергея Владимирова.Современная проза, фантастика, мистика, любовь и страсть. Пятнадцать историй, которые не оставят читателя равнодушным.

ФАНТАСТИЧЕСКИЕ ИСТОРИИ

И МЕСТА ГДЕ ОНИ СЛУЧАЮТСЯ

ВЕДЬМИН ХУТОР

— Ку-ку, — хрипло сообщила кукушка. Час пополудни.

Филипп Прокопьевич знал, что настенные часы спешат, но решил, что можно перекусить.

Первый секретарь Бердского горкома солидно расправил пышные усы, достал кусок сала, заботливо укутанный в тряпицу и три вареные картофелины. Разложил еду на развернутой газете, сало нарезал тонкими ломтиками, высыпал рядом горстку соли. Чуть поколебался, нырнул в недра стола, добыл початую бутылку водки и граненый стакан.

В распахнутое окно кабинета дышала свежестью и солнцем весна. Репродуктор знакомым женским голосом пел про синий платочек, прощание и надежду. Война закончилась, а песня осталась.

Филипп Прокопьевич посмотрел на календарь. 7 мая 1949-го. Суббота. Обычный рабочий день. Такой же, как и послезавтра, в годовщину Великой Победы.

Отмена выходного на 9 мая первому секретарю была не по душе, хотя он благоразумно помалкивал. Чего хорошего? Фронтовикам все равно, выходной — не выходной: на производствах зафиксируют прогулы, случаи пьянства. А значит, предстоят разбирательства, выговоры, исключения из партии, а то и до суда какие-то дела дойдут. Кому помешал праздник?

Поморщился в такт своим мыслям, выдернул из бутылки бумажную затычку и решительно набулькал четверть стакана, «для аппетиту». Не пристало, конечно, но ничего, можно лаврушкой зажевать.

Не успел первый секретарь убрать водку в стол, как тщательно запертая дверь кабинета настежь распахнулась и моментальный сквозняк разметал бумаги на столе.

«За мной? — испуганно порскнуло в голове».

Однако, вместо решительных и мрачных чекистов в кабинете появилась высокая статная старуха.

Стоптанные кирзачи, черная шерстяная юбка ниже колен, потрепанная, но чистая, что редкость нынче, телогрейка. Богатый цветастый платок на плечах. Черные как смоль волосы со многими жемчужно-седыми прядями тщательно прибраны. И ведь красива, хоть и стара, увядшей, но истинно живой женской красотой. Каждая морщинка на ладном лице к месту, и глаза васильково-синие, такие, что и утонуть в них хочется, и в то же время холодок тревожный по спине.

Однако, что за безобразие?!

— Кто впустил?! — Филипп Прокопьевич хотел сказать это грозно, как умел. А вышло как-то пискляво и несуразно.

Старуха между тем приблизилась к смятенному первому секретарю.

— Таисией зови, — сказала она глубоким грудным голосом, как теплой водой обдала. — А хочешь, никак не зови, служилый. Надобность у меня к тебе небольшая, долго не задержу.

Филипп Прокопьевич потянулся к телефону. Позвонить дежурному милиционеру, пусть немедленно выпроводит непрошенную гостью. Но пальцы, коснувшиеся трубки, обожгло как кипятком. Первый секретарь взвыл и принялся дуть на несчастную пятерню.

— Не суетись, служилый, — усмехнулась старуха. — Скажи мне лучше, кто в столице державной ратует за то, чтобы вместо запруды большой, инергичество из геенны огненной добывать?

— Чего? — оторопело пробормотал Филипп Прокопьевич.

Старуха вздохнула.

— Недалекий. Как тебя на службе держат? Люди ученые позапрошлогод к нам приезжали? Место под запруду искали? Было, аль нет?

Первый секретарь прозрел.

— Гидроэлектростанция!

— Гидра, да, — старуха удовлетворенно кивнула. — Станция. А теперь ведомо мне, что перерешили всё и захотели котлы бесовы вместо запруды возвести, для инергичества. Вот я и спрашиваю, кто перезамыслил?

Филипп Прокопьевич остолбенел. О намерении построить под Бердском вместо гидроэлектростанции опытную АЭС, ему под большим секретом, под «расстрельную» подписку, сообщили буквально накануне. А тут какая-то странная старуха заявляет, что ей все ведомо, и просит назвать ответственного за это решение.

— Ну, милок, не томи, — пропела Таисия. — Имечко мне назови только, да и распрощаемся.

— Гражданочка, — подбоченился первый секретарь, — да вы хоть представляете, где находитесь и кому вопросы каверзные задаете? Я же только свистну, и вам вопросы будут задавать с пристрастием. Покиньте кабинет!

— Ну, свисти, — пожала плечами старуха и щелкнула пальцами.

Первый секретарь с изумлением почувствовал, что легкие сами собой наполняются до краев, а губы складываются в трубочку. Задорный пронзительный свист заполнил кабинет, заметался по стенам, вырвался за окно, навстречу весне.

Через десять минут все прекратилось. Филипп Прокопьевич без сил сидел на полу и запалено дышал. Чертова старуха возвышалась над первым секретарем утесом речным и участливо его разглядывала.

— Насвистелся, служилый? Имечко мне скажешь, или, допустим, захочешь в штаны накласть?

И тут не робкий Филипп Прокопьевич, повоевавший на трех фронтах, горевший в танке под Прохоровкой, четырежды раненый, причем один раз настолько серьезно, что врачи не верили, что выкарабкается, дал слабину. Лучше на «Тигра» в чистом поле в лобовую атаку идти, чем с этой старухой связываться. Прищелкнет пальцами и действительно в штаны наложишь, и голый три раза вокруг горкома обежишь, и портрет вождя сожжешь при стечении народа. К черту эти подписки!

— Минуточку, гражданочка, — миролюбиво сказал он, тяжело поднимаясь с пола и отряхиваясь. — Сейчас я предоставлю все необходимые сведения.

Старуха невозмутимо опустилась на стул, а хозяин кабинета бросился к шкафу и зашуршал бумагами.

— Вот, гражданочка, — первый секретарь победно шлепнул на стол газету «Правда». — Вот, — он потыкал заскорузлым пальцем в большую, на четверть разворота, групповую фотографию, — во втором ряду, пятый слева. Этот самый товарищ и есть. Очень, очень ответственный и облеченный большим доверием. На самом верху, так сказать, облеченный.

— Ишь ты, — старуха склонилась над газетой. — Да точно ли он, служилый?

— Точнее некуда. А зовут его… — Филипп Прокопьевич, боязливо оглянувшись, прошептал старухе на ухо имя ответственного товарища.

Старуха кивнула, встала, упрятала куда-то в недра телогрейки газету. Ухватила со стола стакан с водкой и залихватски выпила, не поморщившись.

У первого секретаря глаза сделались совсем круглыми.

— Спасибо, служилый, уважил, — коротко поклонилась гостья, — а бражку не пей на службе. Иначе донесут на тебя вскорости. Снимут за пьянство. Из секты вашей исключат и пропадет твоя головушка. Понял ли?

Филипп Прокопьевич молча кивнул.

— Вот и славно. Прощевай тогда, служилый.

Дверь за старухой беззвучно закрылась. Первый секретарь утер холодный пот со лба и упрятал бутылку поглубже в стол. Очень хотелось перекреститься, но было стыдно дисциплинированным стыдом партийного работника.

На улице бушевал май. Он щедро разбрызгивал изумрудную зелень по оттаявшим веткам, жмурился на солнце сонным прищуром тощих облезлых уличных котов, вспархивал облачками теплой дорожной пыли из-под ног редких прохожих.

Таисия шла и поглядывала по сторонам. В Бердске бывать ей приходилось нечасто. Почитай одиннадцать лет как не выбиралась — и то нужда погнала. Изменился город. Дымят кирпичные трубы. Вот, на месте сгоревшей купеческой лавки, свежеотстроенный магазин, а рядом клуб: ветерок лениво колышет красное тяжелое полотнище над крыльцом, на двери амбарный замок. Откуда-то со стороны «чугунки» доносится протяжный певучий паровозный гудок. Идет жизнь.

Деревянные домишки, жмущиеся к дороге, время военное не пощадило. Ставни у замызганных окошек покосились через одну, крыши худые, палисадники пообветшали, почернели от времени, дождя и снега.

Улица с разбега ткнулась в базарную площадь. Здесь торговали в основном прошлогодней картошкой, соленьями, желтым залежалым салом, засахаренным мёдом. Ну и одёжка ношеная, латанная-перелатанная тоже на продажу имелась. Между рядами бродили редкие покупатели, да все больше приценивались и любопытствовали.

Скрипучий потрепанный грузовичок «Студебеккер» догнал Таисию уже на выезде из города. Водитель — веселый молодой парень в лихо заломленной кепке распахнул пассажирскую дверь.

— Тебе куда, мамаша?!

— А по пути нам, — заметила старуха, без всякого стеснения забираясь в кабину.

— А ты откуда знаешь куда я еду?

— Чего тут знать-то? В Тюменькино. Везешь кой-чего для сельмага. Ну так и мне в ту сторону, однако.

— Ловко, — парень удивленно хмыкнул и замолчал, время от времени поглядывая на попутчицу.

Вскоре грузовик свернул с проселочной дороги и неспешно покатил по узкой лесной просеке. Водитель, словно по неслышному приказу, вдруг опять разговорился. Пересказав последние гаражные новости, он переключился на тему, которая в последние годы волновала всех бердчан.

— Электростанция, она, конечно, дело нужное! — авторитетно заявил парень. — Взять, к примеру, Днепрогэс. Ведь целый шахтерский край питает. А у нас-то после Победы тоже, куда ни плюнь в завод попадешь. А значит, без электричества никак. Вот только не все мне нравится.

Он посмотрел на старуху, явно ожидая реакции. Попутчица смолчала. Шофер вздохнул и вдруг удивился тому, как легко грузовик преодолел очередную глубокую лужу:

— Вот скажи пожалуйста! Вчера на этой же самой дороге три раза считай на пузо сел. А сегодня — как по шоссе! С чего бы это?

— Пока я с тобой еду, ни в одну лужу не сядешь. Так мне сходить уже скоро. Но так и быть. Парень ты неплохой. Без беды доедешь.

— Вот спасибо, — иронически улыбнулся шофер. — Век не забуду.

— Забудешь, — равнодушно сказала старуха. — Так чего ты там про запруду плел?

— Какую запруду?! А, про станцию! Так не по нраву затея мне эта, говорю.

— Что так?

— Ну как же, — разгорячился шофер. — Я ж местный, бердский. В дому живем, прадедом строенном. Могилки родные все тут. Корнями глубоко мы вросли. И вдруг раз, и всё под воду. Конечно, не обидит власть работягу, но перебираться на новое место, да все сначала начинать — неправильно это как-то.

— Ишь, — недовольно скривилась старуха, — сам молодой, а бухтит как кержак замшелый. Куст-то в кадке тоже небось корни подлиньше пущает, укрепиться норовит, а как высосет из земли все соки, да не пересадишь его и — конец. Дерева лесные опять же. Кабы семена далече не разбрасывали, так бы всем и гибель в пожаре огненном, заединожды. Люди — тоже таково. Если бы каждый за кус землицы держался, давно бы повымерли, от хворей, нищеты, произвола служилого. Так что думай головой, за тем и дана.

— Ты, мать, прям научный лектор, — улыбнулся водитель, закуривая. — Сама-то, небось, за кус свой тоже держишься!

— Не держусь, — заметила старуха. — Давно мои корни оборваны, еще при царе лютом, да грозном. Но переезжать, верно, негоже мне. Иначе все сгинете, малахольные. Соберете друг с друга жатву кровавую, почище войны недавней. Придержи-ка. Сходить мне пора.

— Чудная! — парень затянулся так свирепо, что кабина вмиг наполнилась едким табачным дымом. — Речи странные, да и сходить непонятно собралась. Тут бурелом и чаща непролазная, а жилья никакого сроду не было.

— Это мне виднее, — отрезала старуха. — Стой, говорю.

Грузовик скрипуче остановился. Таисия, не по годам ловко, выскользнула из кабины. Неопределенно махнула в знак прощания и шагнула в высокую траву вдоль просеки. Как ее и не было. Через какую-то минуту и водитель забыл о своей нежданной попутчице.

Возможно, чаща и выглядела непролазной для местных, но не для Таисии. Перед ней стелились папоротники, обнажая утоптанную тропинку, а ветки и коряги гнулись, как от урагана, давая дорогу. Обрадовано стрекотали сороки. Хозяйка вернулась домой.

Вскоре вековые сосны расступились, и старуха вышла на залитую солнцем поляну, где стоял добротный дом, срубленный из массивных кедров. Возводили его по-сибирски — когда и жилье и банька и сараюшка с курятником собраны под одной крышей, чтобы не приходилось по снегу и морозу хлопотать по хозяйству. Обнесен был сибирский хутор настоящим малороссийским плетнем. Выглядело это соседство непривычно, но хозяйку вполне устраивало.

Таисия остановилась. Принюхалась, раздувая ноздри, сторожко. Затем, успокоившись, скользнула в калитку. Тяжко опустилась на завалинку.

Давно не покидала свое жилище. И сегодня, возвратившись, гораздо сильнее чем обычно почувствовала острую, почти физическую боль, которая возникает только у Старшей, рядом с разрушенным ведьминским кругом.

Вот он круг бывший. Только глаза закрой и увидишь. Там, за густым малинником стоял дом Синявы. Нет Синявы. Сгинула где-то на фронте еще в сорок первом.

У ручья жили сестры, Марийка да Злата. Эти просто ушли, разуверились. Ушли в своем праве, поскольку сказано было, что хранить ведьминский круг, сокровища славянские заповедные должен триста тридцать лет да три года. Завещано то было богами старыми, передано волхвами истинными, вслед за богами ушедшими. Минул отмеренный срок, да разве все предусмотришь наперед? Разве нет уже опасности? Разве успокоились, сгинули черные маги Востока во главе с окаянным проклятым Засибуром?

«Нет опасности», — посчитала и Алеся, что южнее жила, у оврага. Тоже ушла на фронт. И сердце вещует, что жива осталась, да не вернется уже.

И напрасно Таисия заклинала, доказывала, месяц в ясную воду роняла. Не поверили ей Младшие. И зря ведь, зря! Разве не маги жестокие тевтонов глупых облапошили, приманили тайными знаниями, открыли для них свои горные крепости? Они!

Почитай полземли на Русь войной подняли, да и не в первый раз. Руками орды иноземной сокровища добыть хотели. Сорвалось, хоть и цену пришлось заплатить кровавую. Только все равно не уймутся. А попади им в руки предметы заветные — конец миру. Пойдет брат на брата, отец на сына, до самого конца, безжалостно.

Для того ли ведьмы родные места почти четыреста лет как покинули, да на земле сибирской, где сама природа-матушка помогает, круг свой строили? Нет — не для того.

Но как управиться? Нет круга, почти нет силы. Одна осталась Старшая — Таисия.

Ответ, казалось, нашелся еще перед войной. Лешак, старый дурень, как-то закружил, замотал в трех соснах анжинера заезжего, что обещанной подводы на станции не дождался, да решил напрямки по лесу срезать. Покуражился хозяин лесной, да увлекся: на третий полдень анжинер силу подрастерял и едва дух не испустил. Притащил его Лешак смущенный к Таисии отваживаться.

Поворчала ведьма, но очухала доходягу. Мороку навела, молодкой прикинулась, отпарила в баньке, приласкала. Размяк анжинер, как квашня на печи — себя не помнил. Грех не попытать было про дела державные. Столько порассказал — диву давалась. И про правителей новых, без роду-племени, но гонором иным царям под стать, и про коловерчение в стране великое.

Все в новинку было Старшей, Таисии, даром, что до людей рукой подать. Но людям — людское, а ведьмам — ведьминское, до той поры пока нет их схрону прямой угрозы.

Прибыл анжинер в Сибирь прямиком с Малороссии, где с другими знающими строил запруду для добывания инергичества. Рассказ его заворожил Таисию. Так и стояла перед глазами степь древняя, которую волны Днепра словно одеялом непроницаемым укрыли на столетия. Тут-то и пришла в голову мыслишка — схрон заветный под водой обезопасить, да такую же запруду в здешних краях заморочить. Засибур проклятый никогда схрон под водой не учует и до него не доберется.

Легко замыслить, да сделать сложно.

Порядили-посудили с Синявой да Алесей — трое их еще оставалось, делу верных, да провели обряд надежный, только растратный крайне. Почитай пять годков потом в себя приходили, силы восстанавливали. Однако, удалось все. В Москве правители-выскочки неожиданно для себя уверились: быть запруде великой на земле Бердской. Жаль только война грянула, чарами магов наведенная — как чуяли. Отсрочилось дело, а теперь и вовсе зачахнуть может.

Ведьма очнулась от невеселых мыслей. День медленно клонился к закату. Лес вокруг пел, звенел птичьими голосами, шелестел ласково. Только молоденькая рябинка у крыльца все так же стояла безлистная. Торчала сухой палочкой, как знак тревоги.

Посадила рябинку Таисия сразу после обряда на запруду рукотворную, да с нужным заговором. Если растет, зеленеет деревце, значит власти державные от планов на стройку не отказались. Даже в войну, хоть и чахла рябинка, но умудрялась и зеленеть, и плодоносить. А вот этой весной стала стремительно и безнадежно усыхать.

Растолкла давеча ведьма рябиновую веточку малую, в воде колодезной с нужным словом вымочила, воду ту выпила. Ночью, во сне полувещем, стало ей ведомо, что служилый державный, власти немалой, задумал вместо запруды котлы бесовы, да геенну огненную соорудить для инергичества. Что за котлы такие — в толк взять не смогла. Да и не важно. Важно, что замысел Таисии под угрозой и надо опять все исправлять.

Ну что ж, исправлять, так исправлять. Значит, пора Анке-изменщице по старым счетам платить. За то, что самочинно, раньше срока заветного, круг оставила и через это силы ведьминской почти полностью лишилась. Но не закрыт еще счет, не закрыт.

Таисия поднялась и прошла в дом. Здоровенный рыжий кот, дремавший на лавке у окна, на хозяйку не обратил почти никакого внимания. Лениво приоткрыл один зеленющий круглый глаз и тут же закрыл. Впрочем, и Таисии было не до него. Огляделась, вспоминая, где лежит нужная вещь. Сыскать что-то в ведьминском жилище — непросто. Полки, лавки и даже огромная русская печь посреди избы — все заставлено, захламлено склянками, бутылками, мешочками, пучками сушеных и сохнущих трав. По углам высятся пирамидами сундуки, короба, корзины. Даже лежанка почти полностью скрыта под наваленным тряпьем.

Таисия зажмурилась, повела в воздухе левой рукой с изогнутыми хитро пальцами. Холодно. Холодно. Горячо!

Длинный нож с кривым лезвием и костяной изогнутой ручкой прятался внутри большого чугунка на печи. Ведьма убрала нож во внутренний карман телогрейки, прихватила несколько пучков травяных, бутылочку с огненно-золотой жидкостью, брусок точильный.

Старый камень, покрытый причудливой вязью рун, липкими потеками, местами выщербленный, притаился в дальнем конце огорода.

Таисия разложила на плоской отполированной макушке камня газету, первым секретарем данную, тщательно разгладила. Аккуратно уронила несколько золотых капель из бутылки на фотографию газетную, не просто перстом по бумаге размазала — начертала знак. Запалила пучок травы запашистой, обкурила камень. Оценила свои труды, скривилась удовлетворенно.

Конец ознакомительного фрагмента.