Крым, вино и фантазии

Сергей Вячеславович Сунгирский

О море и мужчинах. О вине и женщинах. О любви и философии. О Крыме и крымчанах. С юмором и симпатией. Романтично и мечтательно. Рассказы.

© Сергей Вячеславович Сунгирский, 2017

ISBN 978-5-4474-5253-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Крещение Ахиллеса

1

…Он — тоже, как и я, — из Москвы. Только появился здесь, на восточно-крымском побережье, на двенадцать лет прежде меня. Купил крохотный домишко под дачу. (Москвичей-дачников, как оказалось, тут — не мало).

Как-то, очень скоро, после нашего знакомства, я стал называть его запросто: Вовка. И не потому, что он — рубаха-парень, душа — на распашку. Как раз нет. Вовка — человек, скорее, скрытный. Держащий между собой и окружающими дистанцию. (И…совсем не пьёт). Но, в то же время, он ничего такого знАчимого из себя не корчит. В общении сдержано прост. Такая вот, особая форма собственного достоинства у него.

Вовка высок, темноволос, поджар как заматеревший лось. Лет, с виду, 48-ми. (Оказалось, — уже…60-ти. Этот открывшийся факт меня, было, несколько смутил. Но переходить на имя-отчество было уже поздно. Так и остались в обращении на: «Вовка — Серёга»). Почти всегда он ходит в одних лишь старых, застиранных шортах. Изготовленных, видимо, давно, из джинсов. Путём секвестирования их штанин. Этим своим шорт — прикидом он напоминает Хэмингуэя с кубинских фото. Только Вовка без бороды. И почти без седин.

Дачу в Крыму Вовка, в своё время, купил, чтобы лечить внучку. (Шестилетней крохе врачи поставили убийственный диагноз: туберкулёз). Посоветовали сменить климат. На восточно-крымский, степной. Вовка совету внял. И, несколько лет спустя, те же врачи, осматривая его внучку, уже…сомневались: а правильный ли диагноз они, в своё время, ей поставили?

Внучка теперь взрослая. Крыму давно предпочитает Тайланд и Бали. (Вообще, как мне показалось, в Крым к нему не приезжает теперь никто). А Вовка… «забил» окончательно на свою работу, (Он — атомщик. Работал в Курчатовском). На Москву, на…толстушку-жену в Москве. И живёт теперь в Крыму безвылазно. Промышляя рыбу в море и сдавая в сезон комнаты отдыхающим. (Купленный им двенадцать лет назад «скворечник» Вовка расстроил, расширил до добротного дома. С четырьмя гостевыми номерами).

К виноградарству Вовка, в отличие от меня, дышит совершенно ровно. Свой урожай он продаёт на корню местным татарам. На вино.

— Разве татары пьют вино?

— Да — наливай только!

— А я думал:…ислам запрещает…

— Ну,… может, наши татары про это не знают?…

Однажды Вовка позвонил мне по мобильнику, попросил приехать. Соседка призвала его в крёстные отцы для своего правнука. А он, в свою очередь, призвал меня в качестве транспортного средства. Чтоб я свозил их до храма в городе, где было назначено крещение. И потом привёз обратно. Свою машину Вовка в Крым давно не гоняет. Предпочитает здесь перемещаться велосипедом.

Приехав, я застал Вовку за странным занятием. Он сидел в беседке, под сенью виноградной лозы. Рядом с ним на скамье лежало несколько кухонных ножей разной величины. Он плоскогубцами отламывал у ножей острые концы, а затем напильником скруглял места отлома, делая тем самы, нож, с конца, тупым.

«Правнук у соседки крутизну нрава проявлять стал» — не дожидаясь моих вопросов объяснил своё занятие Вовка. — «Как чуть что — не по-его, — так сразу за нож хватается».

— У ней ещё, что ли, правнук есть? — не допустив даже мысли, что речь идёт как раз о том самом голопопом трехлетнем язычнике, коего нам сегодня предстоит окрестить.

— Да этот, мелкий, склонность к поножовщине обнаруживает! И, ведь явно со знанием дела за нож хватается! Знает, для чего он. Норовит по всем правилам боевого искусства пырнуть.

— Что?! Настолько серьёзно!?

— Да — не то слово! Петровна вот, ножи принесла, чтоб я затупил от греха. Ну, представь себе: голый, трехлетний пупс со свирепой рожей размахивает большущим, для него, кухонным ножом, как римский гладиатор — мечом. И ведь научить его этому никто не мог. Совсем без мужика в доме растёт. Он явно с этим знанием родился. Последствий-то не осознаёт ещё. За нож инстинктивно хватается. Не иначе, как в прошлой жизни головорезом каким-нибудь был.

— Ага. Ахиллесом.

— Почему именно Ахиллесом?

— Арриан, был такой греческий летописец, утверждал, что Ахиллес был родом — как раз из этих мест. Светловолосым и голубоглазым беспредельщиком — скифом. Как и ваш…нехристь.…А мне аналогичный случай тоже рассказывали. Мальчик, рождённый в городе, ничего, кроме городской квартиры не видевший, едва научившись ходить, стал играть в…довольно странные игры. Он…топил печь (т.е., имитировал действиями этот процесс). Маниакально тырил у взрослых ключи, чтобы навесить их себе на пояс и так, с ними, ходить… Ничем, кроме — как атавистической памятью о прошлой жизни, это объяснить…не получается.

— И дальше что было?

— А годам к четырём это…прошло. Забыл своё «плюшкинское» прошлое. В обычные детские игры стал играть.

— Значит, у нас есть надежда, что этот наш…Ахиллес поумнеет раньше, чем нас тут перережет.

За Вовкиным забором из металлической сетки слышались детские голоса и было видно, как стайка разноплемённых детишек что-то воздвигала там из песка. Среди них виднелась и светловолосая, совершенно голая фигурка нашего кандидата в православные христиане.

— А чего он всё время — нагишом у вас?

— Так сам снимает всё с себя! Как Маугли — прямо.

— Ну,…так оно, пожалуй, и должно быть. Греки ведь, по свидетельствам древних, сражались голыми. А недавно в Велесовой книге прочёл: точно так же, нагишом, «скинув порты» шли в бой и древние славяне.…А русский историк Нечволодов считал, что славяне и скифы, это — один и тот же народ. Сами себя они называли славянами. А другие народы звали их скифами.

«Ну, шо?! Приехав? — Послышался из соседнего сада голос Петровны, Вовкиной соседки.

— Добре! Зараз мы соберёмся. Подожди трошки». Затем начальственно прокричала в сторону своего дома: «Оксана! Давай збирайся!»

Лидии Петровне никто не перечит. Себе дороже. В своём семействе она всех строит. (Кроме мелкого, у коего — особые привилегии. Первый мужик в потомстве! До него — только дочери и внучки). Генерал, а не бабушка. А уж, если дело до любимого правнука касается, она превращается уже в…генерала на танке. Философичную тишь Казантипского залива оглашает периодически её начальственный глас: «Оксана! (Мать твою!..) Обуй дытыну!».

Оксана — внучка Лидии Петровны. И — мама «дытыны», её дражайшего правнука с воинственными инстинктами. Мечтательная девица лет 22-х от роду. С…хронически неустроенной личной жизнью.

Мать Оксаны давно живёт в Греции. (Замужем за греком). А сама Оксана, каким-то образом… «промечтав» родительскую харьковскую квартиру, приехала с трехлетним сыном на Казантип. Под крышу и под волевое управление бабушки Лидии Петровны.

По воле бабушки мелкого до сих пор ещё не отлучили от груди. И, если перевести хохляцкое кантри — многословье Петровны, по данному вопросу, на язык сути, то суть её позиции такова: «Если хочешь вырастить „хлопца“, физически здорового, жизнерадостного и удачливого, то „дытына“ должен иметь возможность прикладываться к груди до тех пор, пока сам от этого не откажется». (К четырём годам, по её утверждению, от груди отказываются все).

Не берусь судить, насколько тут Лидия Петровна концептуально права, но правнук у неё, и впрямь, отменно здоровый, очень подвижный и деятельный бэбик. Ласковый, как телок. Открытый и общительный. Но, в то же время, импульсивный и вспыльчивый. Кидающийся, с бесстрашием фокстерьера в драку даже на заведомо более сильных и взрослых. (Не! Ахиллес, определённо, был скифом!).

И, уже исключительно для баловства, но всё ещё регулярно он, без церемоний, лезет маме за пазуху. На присутствие посторонних, при этом, совсем не обращая внимания. Ввергая, тем самым, маму в краску смущения.

…А грудь у мечтательной, волоокой Оксаны — …аки у рубенсовской Вирсавии…

Днём баба Лидуся внучку держит в строгости. Зато ночами Оксана…уходит на берег моря. С кем-нибудь заезжим…помечтать. Премудрая Лидия Петровна про это…старательно не подозревает.

…А ещё баба Лидуся (так, штрих к портрету) умеет играть на гитаре, гармони. И исполняет, при застольях, песни собственного сочинения. Текста я почти не понимаю. (Поёт на украинском). Но мелодии их романтичны, грустны и мечтательны. Полногрудой Оксане было от кого свою мечтательность унаследовать…

2

…Сборы на крестины были не долгими. Язычника изловили, отмыли и приодели, соответственно случаю. Ему это всё явно не нравилось. Но, соблазнившись обещанием катания на машине, он это стойко терпел.

Полчаса спустя, отмотав 30 км. по шоссе, — зелёной галерее из акаций, мы: я, Вовка, Петровна с правнуком и Оксаной, добрались до города.

Крёстная мать и ещё двое пожилых людей, мужчина и женщина, уже ждали нас около храма Иоана Предтечи на набережной. (Кажется, так он называется, если я ничего не путаю). Храм этот имеет вид совсем не похожий на православные храмы России. Построен он ещё римлянами. В восьмом веке.

Крёстная представляла собою полную противоположность крёстному (Вовке). Это была девушка лет 17-ти. Необычной, креольской внешности. Черноволосая, черноглазая, смуглая и очень красивая. Именем, — Александра. Я так и не понял, кем она, и та пожилая пара доводятся семейству Лидии Петровны. Может, какая-то родня…

А крестник Александру, видать, уже знал. Потому, что сразу же, завидев её, устремился к ней с радостным воплем: «Саса! Саса!».

3

Мрачноватая торжественность и необычность внутренних интерьеров храма произвели на нашего Ахиллеса заметно — сильное впечатление. Он, раскрывши рот, переводил свой синий, изучающий взгляд с алтаря на иконостас, с иконостаса на штандарты зажжённых свечей… Наблюдая за ним, я подумал: «Вот так же, наверное, с дикарской непосредственностью и благоговением, входили в древние храмы покорённых городов Малой Азии и Египта его далёкие предки, скифы».

Священник, меж тем, творил обряд крещения. Увлечённый рассматриванием храмового убранства, окрещаемый вёл себя, поначалу, спокойно. Но вскоре, по ходу обряда, стал проявлять признаки нетерпения. Батюшка, видимо, быстро понял, что агнец пред ним — далеко не самый кроткий. И, дабы ускорить процесс, молитвы стал читать торопливой скороговоркой.

Дошёл обряд, наконец, до водных процедур. Спокойно бэбик позволил себя поместить в купель и окатить водой. Кажется, ему это даже понравилось.

Потом священник надел на него нательный крестик, чем привёл простодушного новообращённого в искренний восторг.

«О-о! О-о!» — выпячивая грудь с блестевшим на ней крестиком, поворачивался он то к тому, то к другому из присутствующих в храме. И морозно-синие его глазёнки светились торжеством.

…Вскоре, однако ж, это всё ему, видимо, наскучило — таки. Терпение его иссякло раньше, чем закончился обряд крещения.

«Гулять!» — неожиданно возопил новообращённый раб божий. И стал энергично вырывать свои ладошки из рук крёстных родителей. Растерявшиеся от такого неожиданного демарша крёстные попытались было урезонить бунтаря, призвать его к христианскому смирению.

…Да щас! «Гуля-А-А-ть!!!» — вознёсся к своду древнего византийского храма новый, похожий на боевой клич, вопль. И у святых, на храмовых фресках, изумлённо округлились глаза.

Батюшка, поспешно отвернувшись к алтарю, издал какой-то…подозрительный, хмыкающий звук. И мне показалось: он прикусывает себе губу, чтоб не расхохотаться.

Спасая положение, он торопливо зажёг свечу, и дал её забузившему новоиспечённому единоверцу. Тот взял её обеими ручонками, восхищённо глядя на её трепещущее пламя, восторженно гукал: «О-о!» Батюшка, таким образом, получил возможность довести обряд до конца.

4

Дорога обратно была, как и положено, короче дороги — туда. Вовка с Петровной говорили о всяких хозяйственных делах, Оксана о чём — то, своём, женском, мечтала, а мелкий вёл себя…совсем уж подозрительно тихо… Пока не доехали до дома Петровны.

Едва мы свернули с шоссе, и впереди показались знакомые ему забор и крыша, он, в свойственной ему взрывной манере, резко активизировался. «Снимать! Снимать!» — требовательно завопил он и стал стаскивать с себя футболку и шорты.

Из машины он выскочил, уже — привычно — голым и побежал, сверкая попкой, к своей разноплемённой кампании ребятишек. Сквозь лобовое стекло я видел, как он, добежав, с комично — торжествующим видом демонстрировал соратникам по песочнице, словно боевую награду, свой нательный крестик, выпячивая грудь: «О-о!».